Андерс Рослунд - Дитя мрака Страница 3

За много лет он выучил этот распорядок, знал наверняка, сколько времени можно находиться здесь без опаски.

Рука сжимала связку ключей. Взгляд на стенные часы. Скоро четыре.

Ночь близилась к концу.

Осталась еще одна дверь, наискось по коридору того больничного кульверта, где он сейчас находился. Тоже голубая, металлическая, но с красным огоньком светодиода возле дверной ручки.

Сигнализация.

Но его это не тревожило. Он же знает, как открыть, чтобы она не сработала.

Верхний замок здесь уже давно, ключ легко скользнул в скважину и без труда повернулся.

А вот нижний — совсем новый, поэтому Лео достал из кармана половинку маникюрных ножниц, сунул острие в цилиндр замка, покрутил. Затем извлек из того же кармана металлические пластинки-щупы из набора инструментов, который несколько лет назад стащил на бензоколонке «Статойл» у станции метро «Альвик». Перебрал их, выбрал одну, подточил напильником, чтобы получилось четыре зубчика, расположенные чуть подальше друг от друга, чем на обычном ключе. Осторожно просунул отмычку в замок, она точно вошла в скважину, обработанную маникюрными ножницами, сопротивление ослабло, цилиндр с легким жужжанием повернулся.

Лео вошел в больничную мастерскую.

Он часто бывал здесь по делам. В помещении пахло машинным маслом и пылью, он поставил рюкзак на пол между верстаками, распустил кожаные ремни, откинул клапан. Достал неуклюжего вида агрегат, водрузил на верстак. Потом взял висящий на стене шланг, подсоединил к агрегату и стал следить за ходом зарядки.

Ночь была хорошая, долгая.

Ей нельзя там оставаться.

Он устал, хотел домой.

Она приведет их к нам.

Если поторопится, он успеет перетащить ее и оставить, успеет еще раз пройти по системе туннелей туда и обратно.

Ее надо убрать.

Времени пока вполне достаточно. Хотя она тяжелая и его израненные руки будут болеть, а ее тело будет цепляться за выбоины туннеля. Он покончит с этим до утра, пока не рассеялась темнота, пока в большом доме не началась каждодневная суета.

За большим окном было холодно.

Снег, темнота, треклятая зима, что ночь за ночью расширяла свои владения, пожирала его пятидесятивосьмилетнюю жизнь, безвозвратно.

Он не боялся, не горевал о том времени, которого не осталось, времени всегда не хватало, чтобы избыть тоску, он устал, устал оскальзываться на плохо расчищенных тротуарах, устал от напряжения, которое не давало перевести дух, устал от гнета вины, мечтал о толике тепла, о том, чтоб ходить без перчаток и кальсон, — черт побери, разве он требует слишком много?

Эверт Гренс повернул тугую ручку и открыл одну из четырех узких створок. Его кабинет выходил в большой внутренний двор Крунуберга, где целыми днями шныряли взад-назад всякие полицейские ассистенты с папками под мышкой, сейчас там было пусто, они отсыпались по домам, чтобы назавтра вновь сновать, уже с другими папками.

Мороз обжег лицо, когда он высунулся наружу. Дул слабый ветерок, Гренс вздрогнул, но, как и рассчитывал, взбодрился; холод, поднимавшийся от метровой толщи снега и льда, сделал свое дело.

Он видел сон. Тот самый, ужасный сон, что преследовал его долгие годы: ворота за ним захлопываются, впереди лестница, ведущая в никуда, он не может найти свою квартиру, она то ли исчезла, то ли теперь на почтовом ящике стоит другое имя, и он продолжает подниматься на этажи, которых в его доме нет, входит и выходит из дверей, похожих на его собственную, и повсюду в этом якобы своем доме натыкается на людей, они не двигаются, только смотрят на него и спрашивают, какого черта он здесь делает.

Он никогда толком не мог ответить.

Наверно, поэтому частенько и предпочитал ночевать здесь.

Несколько часов беспокойного сна в брюках и куртке, на потрепанном диванчике, обтянутом коричневым вельветом. Спину ломит, затылок раскалывается. Он не любил эти окаянные ночи, которым конца-краю нет, — на что они нужны?

Эверт Гренс закрыл окно. Он тосковал по ней. Она всегда навещала его в эту пору, хоть и сидела у совсем другого окна, смотрела на залив и лодки, на жизнь, в которой ее не было.

Она лежала неподвижно, сперва он и не заметил то красное, что оказалось кровью, вытекавшей у нее из головы.

Он не понимал людей, а они не понимали его, вот и все. Но с Анни было иначе, она не нуждалась в объяснениях, с ней он не притворялся, и так было с самого начала, еще до того несчастья.

Он подошел к здоровенному магнитофону, который стоял на полке за письменным столом, покопался в собственноручно записанных кассетах, в песнях, что они оба любили.

Конечно, сегодня днем он посидит рядом с ней, на стуле возле металлической кровати на колесах; рука Анни казалась такой маленькой, когда ей давали наркоз, когда она случайно засыпала сама. Состояние ее ухудшалось исподволь, год за годом, сосуды в мозгу мало-помалу закупоривались, и ее регулярно возили из частного санатория на Лидингё в ту или иную городскую клинику, чтобы сделать рентген и получить заключение специалистов, такова была обычная практика с пациентами вроде Анни, и он давно перестал задавать вопросы, поскольку понял, что не хочет знать ответы, — все только продолжалось, без перемен к лучшему.

Он отыскал нужную кассету, прибавил громкость, начал танцевать, покачиваясь всем своим грузным телом, вскинув руки над головой.

Сломай и выбросьсвой шикарный «кадиллак»,Сломай и выбрось свою лодку.

Он обнимал ее, и они танцевали в рассветных сумерках, когда он оставался один, закрыв дверь в длинный коридор полицейского управления; музыка наполняла безмолвие и мрак, до которых ему не было дела.

Сломай и выбрось свое бунгало,А я только посмеюсь.

Несколько быстрых па, песня отдавалась от стен, Сив Мальмквист с оркестром Свена Улофа Валльдоффа, запись 1966 года, альбом «Lucky Lips», он подпевал, знал текст наизусть. Шесть кассет с записями Сив, здесь, в этой комнате, ничего другого не было.

Он согрелся, даже вспотел под мятой курткой, но задвигался быстрее и запел громче, когда хор и тамбурин вступили в припеве первый, второй, третий, четвертый и пятый раз, — ему очень нравилось это место. Когда через две минуты сорок секунд музыка смолкла, он отдышался и опять поспешил к магнитофону, чтобы снова включить эту песню, одного раза мало, руки, обнимавшие ее, почти помолодели.

Резкий телефонный звонок рассеял волшебство, вернул его к будничной реальности.

Эверт Гренс аж зарычал от злости, демонстративно повернулся к письменному столу спиной, но звонки не унимались.

Еще и половины шестого нет. Выход в город пока не включен. Какой-то гад звонит по внутреннему, знает, что Эверт здесь.

Телефон упорно трезвонил, и Гренс сдался, ответил, тяжело дыша.

Звонили из дежурной части, один из тех сотрудников, с кем он работал много лет, не испытывая ни малейшего желания познакомиться лично.

— Нужна твоя помощь.

Гренс вздохнул:

— Не сейчас.

— Сейчас.

Новый вздох.

— Я и без того зашиваюсь. Ты же знаешь. — Он взглянул на письменный стол, на папки, разложенные пятью стопками разной высоты, и добавил: — Тридцать два.

— Я знаю сколько.

— Тридцать два текущих расследования.

— Эверт, мне нужен профессионал. И как раз сейчас… на месте один ты.

Эверт Гренс сдвинул в сторону две стопки, сел на край стола. За окнами по-прежнему темно. В воздухе нет-нет да и взблескивали белые искры, наверно, опять пошел снег, как-никак зима на дворе.

— Что там?

Дежурный помедлил, будто сомневаясь:

— Сорок три ребенка.

— Ребенка?

— Мы обнаружили их двадцать минут назад. Сорок три обкуренных, легко одетых ребенка мерзли на тротуаре у Хантверкаргатан. Патрульные доставили их сюда, к входу со стороны Бергсгатан. Сейчас они сидят внизу, ждут.

Когда-то давно здесь наверняка был склад. Во всяком случае, она так думала. Хотя спрашивать не спрашивала — не все ли равно? Может, это и вправду был склад. Так или иначе, она провела тут много дней и ночей.

Бетонные стены, бетонный пол, бетонный потолок. С виду сурово, особенно для непривычных. И все-таки комната хорошая, уютная. Не то что прежняя. Здесь дышалось полегче, несмотря на дым, которого сейчас вообще многовато — огонь в очаге догорел, а дверь в туннель приоткрыта совсем чуть-чуть и сквозняк не гонит прочь легкие серые струйки дыма.

Дверь служит дымоходом, а очаг устроен прямо на полу, в выложенном из кирпичей прямоугольнике. Тепла от этого не прибавлялось. Но она считала, что это красиво, и не хотела ничего менять.

Она потянулась. Поздно уже. Или рано? Лео отсутствовал дольше обычного, ведь огонь, как правило, горел почти всю ночь и редко гас до его прихода.