Джорджо Щербаненко - Миланцы убивают по субботам Страница 3

Но когда с утренним туалетом было покончено, далее все шло уже как по маслу, и то утро не составило исключения. Донателла сварила отличный кофе с молоком, а он дал ей указания, что приготовить на обед. По прошествии пяти месяцев он уже не мог с точностью вспомнить, каково было меню на тот день. Наверняка что-нибудь незамысловатое, простое в приготовлении: макароны, яичница, картошка, обжаренное на сковороде мясо. Старик стал напряженно думать, что же все-таки он наметил в тот день на обед: может быть, бульон с лапшой или рожки в масле?

– Да не важно, – сказал ему Дука.

Но Аманцио Берзаги был дотошен и упрям в этой своей дотошности. Какое-то время он еще морщил лоб и прищуривал глаза, а потом с полной уверенностью объявил:

– Точно, рожки в масле, я попросил ее сделать рожки в масле, потому что мы оба их очень любим.

Итак, сидя на кухне и макая хлеб в кофе с молоком, отец и дочь договорились о рожках в масле. Затем Аманцио Берзаги встал из-за стола и, прежде чем отправиться на службу, проверил одно за другим все шесть окон в квартире, то есть убедился, что жалюзи опущены наполовину и все замочки надежно заперты, с тем, чтобы жалюзи нельзя было ни поднять, ни опустить. Наверно, эта полутьма наводила уныние, но уж лучше так, чем ждать, когда девочка выглянет в окно и станет глазеть на прохожих.

После тщательной проверки Аманцио Берзаги вышел из квартиры и по обыкновению запер дверь на ключ. Изнутри Донателла никак не могла ее открыть, поэтому на случай, скажем, пожара, утечки газа или еще чего-нибудь подобного тетка научила ее, как вызвать по домофону привратника, у которого имелся второй ключ. Было восемь часов десять минут, когда Аманцио Берзаги вышел из дома номер пятнадцать по бульвару Тунизиа и сразу направился в маленький бар, пропустить рюмочку граппы. Это был его тайный порок: ни жена, ни свояченица даже не подозревали, что он предается ему несколько раз в день – по две-три рюмки с утра, после обеда и вечером.

– Знаете, когда моя бедная жена была жива, не так-то просто было вечером найти предлог, чтобы улизнуть из дома. Ей втемяшилось, что я завел себе другую, и однажды она даже закатила мне сцену.

Дука не прерывал этих семейных воспоминаний.

– А к граппе я пристрастился после той самой аварии... Бог мой, сколько было крови!

Аманцио Берзаги более пятнадцати лет работал в бюро международных перевозок – водил автопоезда в дальние рейсы из Милана по всей Европе.

– Два раза в Москве побывал, – с гордостью сообщил он. – Помню, недалеко от Красной площади нас остановили люди, толпа людей, им хотелось получше разглядеть нашу зверюгу, преградили нам путь, заставили спуститься, несколько человек забралось в кабину, все трогали, ахали, один немного объяснялся по-итальянски, сказал, что никогда прежде не видел такого огромного грузовика, а после вмешалась полиция и расчистила нам путь. Мне моя работа нравилась, недаром столько лет провел за баранкой и был на самом лучшем счету, так и в трудовой книжке записано: ни одной аварии, даже самой мелкой – до того случая...

А произошло это дождливой ночью неподалеку от Бремы (его автопоезд назывался «Милан – Брема»); шоссе было скользкое, и когда он съехал с автострады, то понял, что здесь даже на сорока идти опасно. Потому полз еле-еле, сигналил на каждом перекрестке, и Бог его знает, откуда он взялся. Этот идиотский «фольксваген» выскочил ему наперерез и угодил прямо под колеса. А внутри целое семейство: муж за рулем, жена, двое детей и теща. Аманцио Берзаги, хоть и двигался медленно и затормозил тут же, а ничего поделать уже не мог: его мастодонт тут же раздавил эту букашку, точно каменный пресс спелые оливки, к тому же от резкого торможения автопоезд занесло на встречную полосу, и в него на всем ходу врезался мотоциклист; Аманцио ударился коленом в гигантский приборный щиток, кость со страшным треском переломилась, а самое ужасное – он из кабины увидел растекающееся по асфальту море крови, высвеченное фарами подъехавших машин; наверно, в кино и то бы не показали такое количество: она бурлила перед колесами, смешиваясь с дождем, и от этого зрелища, скорее даже, чем от боли в колене или от судорожных причитаний напарника: «Ой, матерь Божья, мы же их всех порешили!» – Аманцио потерял сознание; чтобы привести его в чувство, ему в глотку влили целый стакан кирша, да и потом, уже в карете «скорой помощи», которая везла его в больницу, все продолжали вливать, так что он, никогда прежде не употреблявший крепких напитков (разве немного вина за обедом), с тех пор стал ощущать такую потребность: стоит только вспомнить то кровопролитие или другие свои несчастья – так его тянет опрокинуть рюмочку граппы. Следствие, разумеется, установило его полную невиновность, но с таким коленом (хотя хирурги сотворили прямо-таки чудо, ведь он ходит почти не прихрамывал) и думать было нечего снова сесть за баранку, поэтому фирма, учитывая, что пострадал он при исполнении служебного долга, нашла ему месте в отделе международных перевозок, на площади Республики, а живет он на бульваре Тунизиа, так что от дома до «конторы» (миланцы всякую службу называют «конторой») минуты три-четыре ходу.

– Так вот, заглянул я в то утро в бар и спросил порцию граппы. – Он секунду помешкался и признался: – Двойную.

Поток воспоминаний оказался в итоге не столь уж бесполезным: Дука сделал себе несколько пометок в блокноте и про себя решил, что человеческая подоплека этой истории стала ему гораздо яснее.

Итак, после двойной порции нраппы Аманцио Берзаги отправился на службу; на рабочем месте он был в 8.24, то есть за тридцать шесть минут до начала: ему надо было разобрать кое-какие дела, проверить водительские отчеты о расходах. Поскольку он сам много лет разъезжал по Европе, мог объясняться по-французски, по-английски и по-немецки, то был здесь, в конторе, как говорят англичане, «the right man in the right place» (человеком на своем месте): уж, во всяком случае, подсунуть ему просроченные, или фальшивые, или двойные квитанции никому не удавалось.

В четверть десятого Аманцио Берзаги позвонил домой и сразу услышал в трубке хрипловатый, но приятный голос дочери:

– Папа...

Никто, кроме папы, ей позвонить не мог; он сам научил ее, что, если она вдруг услышит чужой голос, то должна сразу положить трубку.

– Что делаешь, Донателла?

– Чищу картошку.

– Осторожнее с ножом.

– Хорошо, папа.

– А вообще, все в порядке?

– Да, папа. Когда почищу, поставлю ее в кастрюле на огонь.

– Умница! Я тебе еще позвоню.

Аманцио Берзаги поработал часок и в четверть одиннадцатого опять набрал номер.

– Папа?

– Как идут дела, Донателла?

– Убрала постели, вытерла пыль, сейчас подметаю пол, – с детской пунктуальностью отчиталась дочь. – Картошка сварилась, воду я слила.

– Молодец, девочка. А газ выключила? – Больше всего Аманцио Берзаги боялся, что Донателла по рассеянности забудет про газ, но за целый год этого, к счастью, ни разу не произошло.

– Да, папа, и рубильник повернула, все, как ты велел. – Ну точь-в-точь первоклассница отвечает урок!

– Хорошо. Будь умницей, скоро я приду тебя проведать.

– До свиданья, папа! – радостно отозвалась она.

Аманцио Берзаги посидел над бумагами еще полчаса и пошел домой. По специальному разрешению своего начальника, кавалера Сервадио, два раза в день отлучался на пятнадцать минут, а эти полчаса наверстывал утром, являясь в контору не в девять, а в восемь тридцать. Дежурный вахтер, нажав кнопку, отворил перед ним дверь служебного входа и приветливо улыбнулся. Немного припадая на одну ногу, Аманцио Берзаги пересек площадь Республики (несколько раз пришлось подождать у светофоров) и широким шагом двинулся по бульвару Тунизиа, Продавец цветов, смышленый быстроглазый паренек, открывающий свою лавку, окликнул его:

– Доброе утро, синьор Берзаги!

Этому цветочнику он заказывал венки на похороны жены и свояченицы и всякий раз, отправляясь на кладбище, покупал у него букеты.

– Доброе утро! – отозвался Аманцио Берзаги с истинно миланским добродушием и похромал дальше по бульвару Тунизиа к своему пятнадцатому номеру.

В спешке он поднялся на лифте на второй этаж и три раза позвонил в дверь: короткий звонок, длинный и еще один короткий. Это был условный сигнал. Затем, поскольку Донателле было не велено отзываться на звонки, он отпер дверь. Замок запирался на шесть оборотов, так что с ним пришлось повозиться, и едва Аманцио Берзаги вступил в переднюю, услышал голос своей девочки:

– Папа!

– Я, Донателла.

Он обнял ее, как будто они не виделись целый месяц, хотя с момента расставания прошло от силы три часа. Затем совершил положенный обход: один за другим проверил все запоры на окнах и жалюзи, газовые и водопроводные краны (а то однажды Донателла забыла завернуть на кухне кран и вынуть затычки из раковины, но, к счастью, он подоспел вовремя). На этот раз Аманцио Берзаги остался доволен: в квартире уже было убрано, из столовой доносились звуки проигрывателя. Уходя, он обнял дочь и поспешил обратно в контору.