Хью Уолпол - Над тёмной площадью Страница 30

— Нет, иди одна, ты и без меня выберешь, что нужно.

Чета приступила к трапезе. Я обратил внимание на то, что им была привычна китайская пища. Они умело обращались с месивом в тарелках и понимали в нем толк.

Тем временем мне тоже принесли плошку, содержавшую нечто вроде горячей воды, в которой плавали кусочки общипанной курицы. Мне ничего не лезло в рот. Меня ужасно мутило. Если то сообщение в газете касалось квартиры Осмунда, будет чистым сумасшествием, если я туда вернусь. Наверняка там будет полиция. Мне будет проще помогать Хелен, оставаясь в стороне.

— А та женщина смеется в точности как Люси, — продолжала дама в красной шляпке. — Такой же глупый смех. Забавно, за эти годы не изменился только ее смех.

— Нет, она недурна, — пробормотал он, опустив голову и разглядывая пирог.

Так-так, значит, они уже давно женаты. Жили за границей. В Китае, видимо. Мой суп убрали, вместо него принесли что-то другое. Мои глаза, которые, казалось, жили своей жизнью, не могли оторваться от двери. Он мог возникнуть в любой момент, — шляпа, надвинутая на самые брови, руки, засунутые глубоко в карманы плаща. Что мне тогда делать?.. Вот он пересекает зал, его взгляд прикован ко мне… Привидение или он живой?

Я заметил, что крепыш пристально смотрит на меня. Его глаза, излучавшие бесконечную доброту (полагаю, это было их постоянное свойство), избавили меня от кошмарного видения. Я смущенно улыбнулся.

— Прошу прощения, — сказал я, — в этом ресторане я впервые. Не знал, что выбрать, и просто заказал обед. Но ваша еда выглядит великолепно.

Женщина была очаровательна. Когда она говорила, ее лицо оживлялось и хорошело. Она рассказала мне о блюдах. Названий я не запомнил.

— Вы живете в Китае? — спросил я.

— Стрэитс Сэтлментс,[1] — сказал мужчина.

Вот с кем мне хотелось бы подружиться.

— Как вы находите Лондон? Сильно ли он изменился к этому вашему приезду? — спросил я.

Но глаза у меня бегали — их притягивала дверь. Я видел, что мужчина заметил мою тревогу. Он был из тех англичан, от кого не скроется никакая мало-мальски существенная деталь; и он понимал, что у меня серьезные неприятности.

— Не очень сильно, — ответила женщина. — Все те же театры и те же друзья, та же жизнь…

Она была очень милая. Действительно, надо быть славным человеком, чтобы не обращать внимания на мой потрепанный вид, небритое лицо… Но чего ей не хватало, так это тонкого чутья ее мужа; она и не догадывалась, в какую беду я попал.

Меня внезапно охватило жуткое, маниакальное желание поведать им обо всем! Отвести его в сторону и сказать: «Послушайте, час назад в квартире моего друга…» Я притворился, что занят едой. Я даже не думал, как буду расплачиваться за нее. Это мне и в голову не приходило! Но вдруг этот вопрос для меня назрел, и причем очень остро. Потому что в глубине зала, под висячим китайским украшением, сидел он, Пенджли. Сидел ко мне спиной, но это точно был он. Сомневаться не приходилось. Та же шляпа, тот же резиновый плащ, сутулая спина. Он, конечно, ждал меня, и если бы я поднялся, он сделал бы то же самое.

Я начал дрожать и тут заметил, что мой друг, сидевший напротив, смотрит мне на руки.

Повернувшись к жене, он сказал:

— Желательно это оставить, иначе мы опоздаем. Тем более что консервы излишне подслащены…

Он попросил счет, расплатился и поднялся.

Я чуть было не смалодушничал и не крикнул: «Не уходите! Не оставляйте меня! Послушайте, я должен вам кое-что рассказать…» Наверное, мои губы шевелились. Дама улыбнулась мне, я поклонился, и она направилась к выходу. Он не спеша последовал за ней, но неожиданно вернулся и, очень серьезно, в упор глядя мне в глаза, пробормотал: «Простите меня!» И прежде чем я успел что-либо сообразить, он, поймав мою руку, сунул в нее что-то. Это были десять шиллингов одной бумажкой. Так вот в чем, по его мнению, заключалась моя беда!

В голове у меня мгновенно просветлело. Я разглядел человека в глубине зала, и, разумеется, это был не Пенджли. Весь мой страх исчез, сознание мое окончательно прояснилось и окрепло. Я ясно представил себе томик моего «Дон-Кихота», одиноко лежавшего на пустом обеденном столе у Осмунда. Пожалуй, это был самый удивительный и необъяснимый момент за весь тот вечер, потому что именно эта, казалось бы случайная, мысль о позабытой мной розовой книжечке определила исход драмы. Надо вернуться, решил я. Не могу же я там ее оставить. Я никогда не прощу себе такой потери.

Я расплатился с официантом, вручив ему бумажку в десять шиллингов, и через пять минут в глубокой тишине подъезда уже звонил у дверей квартиры Осмунда.

Глава 9

Хелен

Не знаю, что я ожидал увидеть, когда откроется дверь: то ли двух полицейских при входе, то ли Осмунда и Хенча, взятых под стражу, пока идет обыск, — словом, все, что угодно… А на пороге вдруг обнаружил, что в маленькой квартирке царит тишина и покой, как на кладбище, и передо мной — Хелен.

Я вошел и бесшумно закрыл за собой дверь. Наверное, я выглядел страшно — замерзший, бледный, грязный, потерянный, потому что Хелен сразу же бросилась ко мне, и в этом движении было столько материнской заботы, желания защитить, пожалеть — всего того, чего я был лишен в течение уже многих, многих лет.

— Думала, вы не придете… уже не ждала.

Я смотрел на нее и улыбался, счастливый оттого, что вновь ее вижу. Теперь, находясь рядом с ней, я совершенно позабыл свои бредовые фантазии, терзавшие меня, когда я бродил по площади. Мне не было страшно. Мой разум снова стал ясным.

В ту минуту я мгновенно осознал перемену и в ней. Это была женщина с огромным чувством самообладания и сильной волей. Она не позволяла себе поддаваться слабостям; во всяком случае, о них никто не должен был знать. Но за последний час с нами со всеми что-то случилось, «с нас слезла шкурка», как где-то выразился Унамуно.[2]

Я еще не знал — это открылось мне чуть позже, — как много в ее жизни значил тот пережитый ею час, принесший ей разочарование и крушение надежд; об этом я тогда и не догадывался. Отныне мы все — Осмунд, Хенч, Хелен и я — жили совсем в другом мире. Теперь сцена действия была залита безжалостным, ярким светом, и фигурки на ней выглядели по-новому, и даже каждый жест имел совсем иной смысл. Сами правила, которым мы до сей поры подчинялись, тоже изменились.

— Что с Осмундом? — спросил я.

— Ушел. — Она взволнованно дышала, поглядывая назад, на полуоткрытую дверь в гостиную. — Там мистер Хенч. Он спит, будто наглотался наркотиков. После вашего ухода он начал плакать. Джон дал ему выпить бренди. Он выпил и тут же, на диване, заснул.

Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там стоял зыбкий полумрак, в окнах мерцал уличный свет. Кто-то потушил свечи, но шторы были раздвинуты; все было окутано золотистой пеленой, словно россыпью мелкой звездной пыли, и на стенах танцевали отражения горевших высоко в небе рекламных огней. На диване, где раньше был Пенджли, лежал Хенч. Его большое, мягкое тело покоилось на нем, как огромная, бесформенная, измятая перина. Голова закинута назад, рот открыт. Изо рта вырывался тягучий, заунывный храп. Этот равномерный, повторяющийся через короткий период времени звук проникал во все уголки квартиры.

— Пойдемте в спальню, — сказала Хелен. — Пусть он спит.

Я последовал за ней. Мы закрыли за собой дверь и сели рядом на кровать.

Она заговорила, и я услышал низкий, глубокий, исполненный трогательной доверчивости голос, который всегда был мне безгранично дорог и мил:

— О Дик, мне так не хотелось, чтобы вы приходили, но все же я рада, что вы здесь. Если бы вы не вернулись, я не знаю, как бы я… — Она посмотрела на меня и улыбнулась новой, совсем не прежней улыбкой, как будто мы теперь существовали в другом, неведомом дотоле нам мире. — Какой же вы грязный. Пойдите умойтесь. Наверное, ужасно ощущать себя таким перепачканным.

Кивнув, я прошел через спальню в ванную. Мылся и все время прислушивался к храпению Хенча. Это было единственное, что нарушало тишину квартиры. Невозможно передать, какими странными мне казались эти звуки, словно доносящиеся из другого мира. Странно, но для меня даже храп Хенча звучал как-то по-новому и, я бы сказал, имел какой-то особый смысл…

Я помылся. Соскреб с себя всю грязь. Расчесал волосы щетками Осмунда. Мне очень хотелось взять бритву и побриться, но это отняло бы слишком много времени.

И вернулся к Хелен.

— Скажите-ка мне, что там было с Осмундом? — обратился я к ней.

— Я не знаю, где он. После того как вы с Буллером ушли…

— Нет, до этого, — перебил я ее, — когда вы были наедине с ним, а мы ждали в соседней комнате. Что он вам сказал? Я хочу знать все.

— Все? — Она улыбнулась знакомой мне иронической улыбкой. — Всего вам никогда не узнать. Сие никому не известно. — Ее голос упал почти до шепота. — В этом-то весь ужас. Тут много есть такого, чего мы понять не в состоянии. Скачок из одного мира в другой был таким внезапным, что сейчас мне все кажется ненастоящим, утратившим связь с действительностью. Да, все-все. — Она помолчала, словно обдумывая что-то. Затем продолжила: — У нас очень мало времени, Джон может вернуться в любую минуту, или может случиться еще что-нибудь. Я вспомнила один случай, и теперь он не выходит у меня из головы. Мне кажется, здесь прослеживается некая параллель. Когда-то у меня была подруга или, если хотите, знакомая. Я не очень хорошо ее знала, но она была очаровательная, милая, доброжелательная, умненькая. Я попросила ее пожить вместе со мной в квартире, которую я тогда снимала в Кенсингтоне. В первый вечер она была прелестна. Мы ходили на концерт и наслаждались каждой минутой нашего общения. На следующее утро мы опять нарадоваться не могли друг на друга. Мы беседовали, и выяснялось, что нам с ней нравятся одни и те же вещи. После чая она ушла к себе в комнату вздремнуть перед ужином. Час спустя я вошла к ней и разбудила. Дик, она проснулась совершенно другим человеком — злобным, грубым, вздорным. Даже черты ее лица изменились. Вечер был ужасный, и на другое утро после дикой ссоры, во время которой она вела себя как торговка из рыбного ряда, она уехала. Я не могу вам описать, как все это было отвратительно. Я ничего не могла понять, потому что это было выше моего понимания.