Ангел ходит голым - Измайлов Андрей Страница 30

Вот в Японии специфическое отношение к… На каждом шагу! Любой магазин, стойка с прессой — и обязательная полочка с хентаем. В крупных книжных под хентай целые этажи отведены. Хентай — оно самое, по-самурайски. Журнальчики, такие-сякие-разэтакие — стопками, на кассе в любом супермаркете и вовсе даром. Бери, не хочу! Старый, малый — без разницы. Отечественный аналог — «Метро» в метро. Качество, конечно, не сравнить. Полиграфия, глянец, бумага. А ракурс!

В каждой избушке свои погремушки. У них там, в Японии, возраст согласия (то есть, чтобы педофилию не припаяли) вообще с тринадцати лет. Мы не в Японии! Тут вам не там. И гражданин ведь не из Японии возвратился? Тем печальней для него. Была бы хоть какая отговорка. Взял на кассе машинально, сунул машинально в сумку, даже не посмотрел, типа сувенир. А оно вон что! Понятия не имел! Хилая отговорка, уж какая есть. Пожурить, проводить, пальто не подавать. Включить в серый список. Впредь за кордон не пускать. Разве на условиях длительной нервотрёпки (серый список всё-таки не чёрный список). Чтоб неповадно, чтоб не позорил впредь! Просто за державу обидно.

Нет? Arrival не из Японии? А-а! Барин из Парижу прибыл! Тогда — пройдёмте. Бачили очi, що купувалы. В Париже эдакая печатная продукция нигде бесплатно не раздаётся. Значит, добросовестно приобретается. И недобросовестно переправляется в Отечество наше свободное. Что уже — статья. Двести сорок вторая. Ах, не в курсе? Теперь, барин, будешь в курсе. Распространение порнографии, о как! А ты как думал!

Положа руку на сердце, двести сорок вторая — не совсем наша поляна. Там по преимуществу менты — пасут, стригут, доят, электропастуха включают-выключают. Но мы, есть грешок, к братьям нашим меньшим то и дело захаживаем в гости, на их поляну. Почему грешок? Никогда не бьём по голове. Щадяще: нет ли чего любопытного для нас? Дело-то делаем общее. В общем. И целом. Частности — частности. Детали. Про дьявола вот только не надо сейчас. Задолбали афоризмами! С ментами мы — рука об руку, не разлей вода! (Поверили?)

Тогда как раз в Пулково Тарасик Заброда был рука об руку, отбывал. Вась-вась пулковский при нём. Ладно, пусть Тарасик при нём, корона не свалится.

Лев Давидович (не Ландау) и попал. Барин, видите ли, из Парижу, видите ли!

Вась-вась пулковский высоко сидит, далеко глядит. И давно! Видит он, видит. Насквозь.

Гражданин, что это у вас там?

Где?

Где-где! Показуэмо, будь ласка.

Мелкие несообразности — мимо соображения. Например, соображение: шмонают обычно при вылете, не по прибытии (поверили?), вообще какой-такой мент! Или соображение: двести сорок вторая — немножко не о том и не так, любая закорюка в оправдание обвиняемому. Или соображение: а какое-такое ваше собачье дело, таможня дала добро, я вернулся в свой город знакомый до слёз, такси!

До того ли, когда Вась-вась пулковский строго спрашивает: что это у вас там? От двух до пяти, если пренебречь закорюками.

Барин из Парижу все пять стадий прошёл последовательно, все пять ошибок совершил.

Первая — объясниться, ёжась от неловкости, сам над собой хихикая: вы не так поняли! я преподаю на кафедре! фотохудожник! по обмену!

Вторая — высокомерие-хорохор: знаете, какие люди за мной стоят?! один телефонный звонок — и вы пожалеете!

Третья — смиренное жертвование малым: может, как-нибудь договоримся, командир?

Четвёртая — бессильная истерика, пропади всё пропадом: хамы! ненавижу!

Вась-вась пулковский все эти стадии у каждого выдернутого из прибывших — каждый божий день. Даже скучно. Вась-вась пулковский в амплуа «дерево», упёртый хохол, это всего лишь наша работа.

Наконец, пятая. Она же неисправимая. Ошибка:

— Вы! Я же вижу, вы интеллигентный человек! Ну, хоть вы объясните этому… ‹«дереву»? договаривай, барин, договаривай!

К кому взываешь, барин? А! Тут, в служебном помещении, ненароком оказался… вроде да, интеллигентный. Сочувствие читается.

— Вы же видите, у этого… ‹«дерева»› одна мечта — взять и выдернуть ни за что ни про что и…

Тарасик Заброда вроде да, интеллигентный. Умеет. Когда захочет. А когда и вожжа под хвост попадёт:

— Лишь трэба рухать, шо наши мрии дужэ далэко не залэтять! — так вдруг Тарасик, на два фронта. И нашим, и вашим.

Вась-вась пулковский, он же буковинский по рождению. Поговорим, брат? Найдём общий язык? Заодно, барин из Парижу, не обольщайся. Тут, рухай, одна шайка-лейка!

А что Тарасик?! Что такого сказал?! Кто мову не рухает, тому вот: Только надо иметь в виду, что наши мечты м-м… имеют свои границы. Как-то так, в первом приближении.

Сказано ранее: спровоцированный лёгкий шок с надлежащей улыбкой привлекает, вызывает доверие.

Вась-вась пулковский (буковинский) не первый год рука об руку: добрэ, тримай цiкавого, вин твiй, розрахуваемся на майбутнэ.

И стало так.

Оттащили от края.

Азы, азы…

Никакого нажима. Сам-сам-сам, Лев Давидович. Подходящий оперативный псевдоним — тоже сам-сам-сам. Чем проще, тем лучше. Нет, Дагер вряд ли годится. На поверхности, слишком прозрачно, согласитесь… Роджер? М-м. Ну да, ну да. Люди Флинта песенку поют. Нет? А почему Роджер? Простое любопытство. Почему Роджер?

Чтоб никто не догадался. Роджер Баллен, южноафриканец, самый экстравагантный живой классик современной фотографии? Собственный жанр определяет как документальный вымысел(documentary fiction)?

Лев Давидович просто кладезь! И совершенно неисправим! Да нет, почему не годится! Вполне годится! Роджер, так Роджер. Южная Африка, документальный вымысел. Конспиратор, Лев Давидович, конспира-а-атор!

И стало так.

Конспира-а-атор — похвала. Доброе слово и Воркулю приятно. Куратор одобрил — агент приосанился.

Н-нет. Куратор, агент — не те слова, не те. Всякие рефлексирующие шарахаются, открещиваются, не признаются и не признаются даже самим себе. Вот ещё источник… тоже не то. Как бы так на дистанции прилежно вписаться в морально-этический вираж? А дистанция большая…

Конфидент! Оно, слово! Конфидент — (устар.) тот, с кем ведут интимные разговоры, кому поверяют секреты, тайны. Лев Давидович — конфидент Тараса. В свою очередь, и Тарас — конфидент Льва Давидовича. Ведь так и есть?

С кем с кем, а сам с собой всякий рефлексирующий всегда договорится.

Мы, конфиденты, Тарас… э-э…

Я вас умоляю, Лев Давидович! Просто Тарас. Вы всё-таки на кафедре преподаёте, а тут всего лишь рядовой, обычный…

Знает-зна-ает Лёва Воркуль этих рядовых, обычных! Все они там беспринципные аморальные сволочи! Все до единого! Других туда просто не берут. Другие туда просто не идут.

Однако бывают же исключения! Лёва Воркуль на себе испытал. С пеной у рта готов отстаивать того же Тараса, если речь зайдёт в среде. Но не станет. Истолкуют превратно в среде. Не отмоешься. Не переубедишь. И на устах его печать. Откровенно поговорить по душам и вообще… Ну с Тарасом. Как конфидент с конфидентом. Нет, удачное слово! И никакое не устар.! Актуальное!

Снова и опять рутинная процедура. Тем, кто знает, объяснять не надо. Тем, кто начитался чтива и думает, что знает, пусть так и думает. Тем, кто не знает, знать и не надо.

С конфидентом Воркулем (агентом Роджером) случилось и вовсе расплошно, помнится. Всем табуном ржали потом, в узком кругу. Он же, Лев Давидович, как бы стал причастный на правах равного, но дистантный. О святая простота!

Так вот, они с Тарасиком Забродой ненароком (конечно же ненароком!) заглянули в кабачок типа японский — при отельчике «Все флаги» на Конюшенной. Суши, сашими, вообще.

Хозяин заведения почтил вниманием, рукой помахал.

— О Тарас!

— О Макс!

И глава охранной структуры «Цепь» совершенно случайно тут же оказался, бойцов своих проверял на пригодность.