Колея к ржавому солнцу - Денис Воронин Страница 30

– Даже если бы я не был на больничном, то в одиночку не смог бы объявить план «Перехват». Я всего лишь клерк, а вам нужна Система. Лучше звоните в «ноль-два», – сказал Троцкий.

Вернее, хотел сказать, но не успел, вздрогнув от длинного гудка. Ожесточенно сигналил водитель вставшего за «мерседесом» автобуса. Иномарка с мигающей аварийкой мешала ему выехать с остановки. Водитель автобуса нажал на гудок еще раз-другой и, отчаявшись, стал неуклюже, как вылезает из-за стола объевшийся человек, выползать на соседнюю полосу. Мимо проплыла занимавшая весь бок автобуса реклама производителя молочных продуктов.

– Дойду до «Первой полосы», возьму «Спорт Экспресс», – проговорил «шансонье».

Глянув в зеркало, он вылез из «мерса» и направился к подземному переходу.

На заднем сиденье Инга взяла руки Костаса в свои. Он почувствовал прикосновение гладкой кожи и длинных тонких пальцев. Как тогда, осенью, на мосту у Спаса-на-Крови.

Ее глаза в двадцати сантиметрах от его глаз смотрели прямо на него. Голубые, но все равно теплые, будто в них горели свечи. Глаза медленно закрылись, потом вновь открылись. Губы, осторожно тронувшие его губы. Парно́е такое прикосновение. Живое, как из-под коровы. Это реклама с автобуса на него действует?

Сердце колотилось в его груди оцинкованной гайкой в пустой пластиковой канистре, отлетевшей на десяток метров от пинка ногой.

– Костя, – прошептала Инга, касаясь губами его губ, – ну, пожалуйста, помоги мне.

7. План «Б»

– Промудоватое задрочиво!

Неожиданно услышать такие слова пусть и от бывшего, но священника. Жека так и сказал, а в ответ получил:

– За меня не беспокойся, сам выберу, в каком аду гореть, черт ты веревочный! Какие еще слова для тебя можно найти, баламошка?

Кто такой баламошка, Жека не знал, но по тону сказанного почувствовал, что слово обидное. Еще и черт веревочный…

– Ты бы сюда еще «бентли» пригнал! – с досадой произнес отец Василий, разглядывая увязший в сугробе кабриолет.

Спорить Жека не собирался. Чего уж, дурака свалял с этим «биммером». Да только снявши голову, по волосам не плачут. Надо вытаскивать тачку из снега.

– Дурак ты, Евгений! – покачал головой отец Василий. – Младоумень сущий! Приметная машина, а ты ее посреди бела дня погнал! Еще и застрял! Может, нас СОБР уже окружает, а?

Жека оглянулся. Вокруг стояло совсем негородское, почти джеклондоновское белое безмолвие занесенных пустырей, а оттаявшие березово-осиновые рощи вдалеке напоминали чьи-то ресницы. Кто-то внимательно наблюдал за происходящим здесь, возле разграбленной с десяток лет назад бетонной коробки бывшей распределительной подстанции. Жека поежился – и совсем не от холода.

– Да вряд ли. Я все аккуратно сделал. Убрался прежде, чем стали показывать титры. – Он и сам подумал, как неубедительно это звучит.

– А если не СОБР?.. Вдруг девица – пассия какого-нибудь наркобарона? Кто еще на таких машинах зимой разъезжает? Подставить всех хочешь? – Отец Василий вытащил из багажника своего «патриота» трос. – Цепляй! Сейчас дернем! Только не знаю, что получится!

Получилось как надо. Всхрапнув всеми ста шестнадцатью лошадьми под капотом, «патриот» выдернул кабриолет из сугроба и протащил те пятьдесят метров, которые Жека не доехал до бокса с надписью «Toll the Hounds» на ржавых воротах из некрашеного железа.

Возле гаража ошивался пес, запримеченный Жекой еще в октябре. Пес был серым, с некрасивыми рыжими подпалинами, а его породу отец Василий называл «Бобик в гостях у Барбоса».

– Его Стерлядью зовут, – сказал бывший поп в первый день их знакомства. – Потому что стерлядь любит. Особенно холодного копчения.

Жека удивился, но решил промолчать. Появившись в середине января на пороге гаража, он сам был вроде этого приблудного пса. Только что вернувшийся из Европы, он был практически без денег. Получалось, что надо было на время вернуться к прежнему занятию – угону тачек на отрыв. Вопрос только в том, кому их сдавать? Темир, с которым Жека работал до этого, больше на «Треугольнике» не появлялся. Тогда Жека вспомнил о гараже у «Броневой», куда они заезжали с Гази, чтобы загрузить «тойоту» газовыми баллонами.

– Я понимаю, ты один оттуда выбрался? – спросил в тот раз отец Василий. – Потому что от Гази весточек нет.

Жека смотрел мимо него, вспоминая, как беззвучно шевелились губы читавшего молитву чеченца. Старше Жеки лет на пятнадцать, с костистым лицом и печальными глазами, отец Василий помолчал и произнес:

– Выводов, смотрю, ты для себя не сделал… Ну, милости просим, если будет что…

Отобранный на площади Победы кабриолет был четвертым по счету автомобилем, который Жека загонял в его гараж.

Они отвязали трос. Проскальзывая летней резиной, по присыпанным снегом балкам Жека заехал под крышу, в три слоя крытую ржавым железом, чтобы экранировать сигнал возможного GPS-трекера. Отец Василий закрыл за ним ворота. Жека передал ему ключи от машины.

Хозяин гаража щелкнул по кнопке стоящего на верстаке электрочайника, жестом пригласил Жеку взять кружку с паутиной трещинки и банку растворимого кофе. Сам обошел вокруг кабриолета, придирчиво разглядывая машину. Провел пальцем по забрызганному крылу.

– Крыша у него не закрывается, – сказал Жека. – Чинить надо. А так все в порядке.

– Голову тебе чинить надо. – Отец Василий достал из кармана камуфляжных штанов телефон и вышел на улицу, оставив дверь в гараж приоткрытой.

Слушая шум закипающей в чайнике воды, Жека наблюдал за отцом Василием. В расстегнутой горнолыжной парке тот расхаживал по утоптанному снегу и энергично, помогая себе рукой, разговаривал по мобильнику. Жека оглянулся на угнанный кабриолет. Красивый. Расчленять тебя не будут, попытался он мысленно успокоить тачку. Продадут в горы, починят, будут ухаживать. Увидишь, все будет в порядке…

Щелкнул вскипевший чайник. Жека сыпанул кофе, наполнил кружку водой до половины – знал, что выше трещина в кружке протекает. Темно-коричневые гранулы кофе растворились в кипятке, запахло жженым. Размешав сахар, Жека взял кружку в левую руку, чтобы трещина при наклоне оказалась сверху. Сделал глоток, поморщился. Молока бы…

Он огляделся, словно надеясь увидеть среди струбцин и лотков с крепежом коробку молока. По стенам потрескивали лампы дневного света, исходили теплом трамвайные печки. Стояли верстаки, заваленные запчастями, инструментом и книгами в мягких обложках. В углу расположился старый советский проигрыватель «Арктур», подключенный к английским колонкам, родная головка звукоснимателя заменена на японскую. В картонной коробке рядом выстроились пластинки играющего на похоронах цивилизации «A Silver Mount Zion Memorial Orchestra». Конверты из-под пластинок прямо как модные джинсы были специально потерты еще на лейбле. К верстаку прислонился моргенштерн – зловещее средневековое холодное оружие. Металлический шипастый набалдашник,