Наталья Лебедева - Склейки Страница 31

– Отстаньте от меня! – вдруг кричит он, как кричат слабые, обессилевшие первоклассники на сильных, обижающих их хулиганов. Я прямо вижу Сеньку в синей форменной курточке: маленького, дрожащего, пытающегося отнять свой портфель и получающего небрежные тычки, и толчка ладонью достаточно для того, чтобы он отлетел в угол.

– Я вообще ухожу! – Трясущиеся руки Сеньки закрывают красное лицо и маленькие, слезящиеся глаза.

– Куда? – Димка от неожиданности отступает, но Сенька и сейчас не пользуется моментом, чтобы встать.

– Из офиса ухожу. Пятница – последний день.

– А Витька знает?

Витька – старший оператор, главный из трех.

Сенька пожимает плечами.

– Понятия не имею. Я говорил с Виталем. Заявление написал до Нового года. Две недели дорабатываю. Дальше – не мое дело. Разбирайтесь сами.

– С Виталем он говорил! – Димка приходит в ярость.– Да Виталю до наших съемок, как!.. Ему плевать, кто работает, лишь бы работали. Хоть один работай, он не почешется! Где мы оператора возьмем: три дня осталось! Мы что, сдохнуть с Витькой должны на этой, мать ее, работе?! Козел, блин!

– Надоели! Отстаньте! Надоели! – Сенька шепотом кричит свои детские заклинания.– Не могу больше! Уйдите! Надоели! Никогда вам не угодишь! Никогда! Планы набираю – не те. Синхроны пишу – не те. Тут не заметил, там не успел. Все время думай, думай. А думаешь, легко,– Сенька обращается ко мне, будто я, и только я виновница всех его бед,– думаешь, легко там стоять? Ходишь перед губернатором, а он глазами зыркает, словно я мешаю ему жить. А ты сидишь в зале, в последнем ряду. Тебе хорошо. Они говорят, тебя не видно, а я решай, писать их или нет. Думаешь, просто решить?! Думаешь, это просто, когда ты велишь мне писать все, что губер скажет, а потом за три секунды нужно набрать видеоряд, иначе губер уйдет, а если не наберешь, вы с Лехой пинаете меня, как щенка. И попробуй нарушь крупность! И попробуй не добери кадров! И линия съемки! Пошли вы все!

– И куда ты уходишь? – Я спрашиваю, присаживаясь на корточки. Мне становится неудобно стоять над ним, таким растерянным и несчастным.

– К дядьке на завод. Он уже договорился.

– Что за завод?

– Упаковочный цех. Буду стоять на конвейере: гофрированный картон.

– Боже мой, Сенечка! Ты же сдохнешь со скуки!

– Я уже навеселился,– печально отвечает он, хотя всегдашняя застенчивая улыбка уже готова вернуться на его губы, но так и не возвращается, спугнутая резкими Димкиным вопросом:

– А работать кто будет?

– Мое какое дело?! – Сенька вскрикивает и вскакивает наконец на ноги.– Пусть... Пусть... Пусть...– Тонкий палец, загнутый вверх, словно непрочный крючок для пальто, тычет в стену, за которой кабинет Захара.– Пусть Захар снимает. Он оператор? Оператор!

– Что – Захар? Кто – оператор? – Захар, словно вызванный заклятием толстый бес, появляется в дверях операторской.

Он опирается предплечьем о дверной косяк, его кисть, словно марионетка, то взлетает вверх, подчеркивая нужное слово, то обреченно падает вниз.

– Захар,– Димка понижает голос, и слышно, что он слегка робеет.– Сенька увольняется. Работать некому.

– И когда уходишь?

Сенька боится отвечать.

– В пятницу – последний день,– говорю я за него.

– Две недели должен доработать,– авторитетно заявляет Захар.

– А он уже,– поясняю я.– Он перед Новым годом написал заявление и никому не сказал.

– Ну ты, твою мать, даешь!

Захар злится, и Сенька съеживается снова.

– Захар, а может быть, ты подстрахуешь? – спрашивает Дима.– Ты же был оператором... Хоть с рекламой поезди, а мы с Витьком – на «Новостях» и на эфирах, а? Пока мы кого-нибудь не найдем?

– Охренел?! – Гнев Захара переносится на Димку, и я спиной чувствую, какое облегчение испытывает Сенька.

– А что? Ты же работал оператором.

– Я тебе кто: мальчик на побегушках?! Ты что такое говоришь? Я главный режиссер!

– Захар, я знаю... Но понимаешь, форс-мажор, мы вдвоем не справимся. Мы с Витькой сдохнем. Сам же знаешь, какая нагрузка.

Захар перебивает, злится так, что слюна кипит на его губах.

– Ты вообще не понимаешь? Тебе не русским языком сказано?! Я тебе не дерьмо – с камерой бегать! Что вам Захар такое? Что все меня с мусором смешивают? Эдик, козел, тоже всегда: поснимай, поснимай! Я программами руковожу! Что смотрите?

И Захар уходит, хлопнув дверью так сильно, что она открывается снова и шатается, поскрипывая петлей.

– Придурок! – ругается Дима.

Сенька подходит к нему и тихонько трогает за плечо.

– Дим,– говорит он.– Вы простите меня... Мне както страшно было сказать, что я ухожу. Думал, лучше уж так, перед фактом. Ну хочешь, я доработаю, пока вы не найдете человека. Хочешь?

– Да нет, Сень. Все в порядке.– Димка уже остыл и рассуждает, потирая висок.– Иди, работай, а то упустишь место. Ничего страшного. Было же так, справлялись... Трудно, конечно.

– Ты прости меня, Дим.– Сенька топчется на месте, не зная, что ему делать и что говорить.

– Ты лучше скажи, с кем приехал тем вечером.

– С Рыловой.

– Вот как? А водителем кто?

– На ее машине. Дежурил Дядь-Паша, но он сказал, ему утром «Новости» везти, не согласился. Рылова взяла у Виталя денег на бензин и сказала, что сама отвезет. Давно дело было, вот никто и не вспомнил. Мы собрались, поехали, нас никто особо и не видел. А утром, когда Эдика нашли, Рылова охраннику денег сунула, а мне сказала, что голову оторвет, если проболтаюсь. Вы уж ей не говорите, что я ее сдал, ладно?

– Ладно, Сень. Не скажем. А что тут было, в офисе, когда ты приехал? Кого ты видел?

– Я? – Сенька снова выглядит испуганным.

– Ну скажи, директор был?

– Я не видел. Рылова поднялась в рекламу – забыла там что-то, а я – сюда: камеру поставить и аккумуляторы на зарядку.

– И вообще никого не было?

– Нет, кто-то был.

– Кто? Где?

– В «Новостях» свет не выключен был. И когда я поднимался, кто-то в кабинет новостийный заходил. Мне так показалось, что Эдик: высокий, в сером свитере. А когда назад шел, дверь закрыта была. Еще свет горел.

– Где?

– В кабинете у Захара.

– Слушай, а что с Захаром? – спрашиваю я Димку, когда мы возвращаемся со съемки.

– А что с ним? Все как всегда, по-моему.– Димка горько усмехается, и Дядь-Паша, взглянув на него в зеркало, прячет улыбку в усы.

– А чего он так взбеленился? Подумаешь, подстраховать оператором. Что здесь такого? Вы же работаете, и ничего...

– Да и он работал. И, кстати, очень неплохо всегда снимал. Был старшим до Витьки. Но, понимаешь, его положение очень шатко. Должностные обязанности не прописаны. Вроде бы положено, чтобы был главный режиссер телеканала, а с другой стороны, никто не знает, чем он должен заниматься. Захар набрал себе работы: задники заказывает у художника, руководит «Утром» и детской программой, рекламные передачи монтирует... Но все же понимают, что нагрузочка не та, за которую ему платят. Получает он ого-го, а работает меньше всех. И ответственности никакой почти. Если что-то не так, всегда не он виноват.

– Ну и что?

– А то, что он всех подозревает в том, что его хотят подсидеть или понизить. Для него операторская работа – понижение. Он даже думать об этом не хочет.

– Так чего ж ты к нему с этим полез?

– Да я как-то не подумал. Не успел,– и Димка виновато пожимает плечами.

Дядь-Паша задумчиво кивает. Он ничего не говорит, но я понимаю: он полностью согласен с тем, что Димка сказал о Захаре.

В нашем кабинете никого нет, но в монтажке толпится народ. Там не только «Новости», но и Андрей, и Сашок, и Сенька, и Аришка. Когда я вхожу, раздается громовой раскат хохота.

– Чего вы тут? – спрашиваю я, повисая на Сашке.

– Посмотри.– Меня проталкивают к мониторам. У стола сидит Надька, значит, монтируют ее сюжет.

– Чего? – спрашиваю я.

– Красный вторник,– поясняет Надька. Так называются митинги пенсионеров, которые каждый вторник проходят у областной администрации. В конце девяностых митинги были многолюдными, шумными и буйными, помесью протестной акции, демонстрации и праздника, с песнями и красными, вьющимися по ветру стягами. Теперь они оскудели, и песни поют несколько богатырского вида старух и один старик, седой как лунь, вечно одетый в синюю спортивную шапочку, бородатый и оттого даже летом похожий на Деда Мороза.

– Вчера позвонили,– говорит где-то сзади меня Данка, и ее мощная грудь накрывает меня сверху, как козырек,– сказали, что вторник будет серьезным, не три человека. Сказали, будут протестовать против монетизации. Вот и смотри на них...

– Они стояли-стояли,– поясняет Надька, пока я смотрю начальные кадры,– и решили, что надо идти перекрывать железную дорогу. Потому что, если перекрыть городскую улицу, то на них только здесь обратят внимание, а если железную дорогу, то и в Москве...

Я вижу, как старики нестройными рядами движутся прочь от областной администрации, как идут, распевая песни, по городу и подбадривают друг друга: кивают, оглядываются, дружески подталкивают локтями. По бокам – растерянная милиция. Видно, что милиционерам неуютно. В толпе одни старики, и милиция боится, что они распалятся и придется применять силу.