Наталья Лебедева - Склейки Страница 30

Я бреду к остановке и тут же спотыкаюсь. Нога моя едет по льду, я взмахиваю руками, изгибаюсь, больно потянув спину, и падаю, ударившись боком о какой-то бугор. Я лежу, дуясь на Диму и мрачно размышляя, что делать: вставать и идти на троллейбус, или не вставать и всплакнуть. Из моей сумки раздается телефонная мелодия, поставленная на Диму. Я подтягиваю сумку к себе и долго ищу в ней мобильник.

– Алло, Дим,– говорю я, вставая и отряхивая коленки.

– Я твой мужчина? – спрашивает он, напирая на слово «твой».

– Мой...– нерешительно подтверждаю я.

– Я добыл тебе мамонта,– шепотом, но очень гордо заявляет он.– Приходи, пока он не остыл. Вернее, пока он не слишком тепленький.

– Куда – приходи? Кто – тепленький?! – Я начинаю раздражаться, но пока сдерживаюсь.

Через минуту, проклиная все на свете, я уже иду по скользкому тротуару прочь от дома, спотыкаюсь и поправляю падающий на глаза капюшон. И вот передо мной рюмочная. С ее витрины зазывно смотрит древнерусский богатырь с копьем, но почему-то без коня. В рюмочной светло и очень тесно. Крохотные высокие столики сплошь облеплены выпивающими мужчинами. Дима – в центре, машет мне рукой, чтобы я его заметила. Перед ним – наполненная водкой рюмка, напротив – какой-то мужчина в темной куртке. Я подхожу и понимаю, что это наш охранник, тот самый.

Он уже пьян, и нос его, красный, рыхлый, похож на поролоновую крашеную губку.

– Дмитрий, ты почему не выпил? – спрашивает охранник, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Я же за рулем! – похлопывая его по плечу и улыбаясь, говорит Дима.

– А... А кто же со мной выпьет? – недоумевает охранник. И тут его взгляд падает на меня – Выпьешь? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами, но Дима подмигивает, и я, не знаю почему, соглашаюсь. Беру Димину рюмку, чокаюсь с охранником и выпиваю залпом, стараясь не дышать. Водку я пила только один раз в жизни – на выпускном, всего один маленький глоточек. Теперь жду острых ощущений, но она проскакивает маслом, не обжигает, и во рту после нее почему-то остается сладковатый привкус. В голове – ясно, словно я выпила родниковой воды.

– И что? – вкрадчиво спрашивает Дима у охранника.

– А что? – переспрашивает тот, и я понимаю, что если и есть надежда с ним поговорить, то надо ловить момент.

– Говорят, ты пьяный был...– продолжает Дима.

– Я?! – вскидывается охранник.– Пьяный?! Нет!

– Так тебя уволили за пьянку на работе!

– Уволили меня из мести,– настаивает охранник. Его язык заплетается, и с каждой минутой охранник выглядит все более пьяным. Дима тихонько подталкивает к нему тарелочку с бутербродами.

– Так за что тебе мстить?

– За директора,– отвечает охранник.– Он приходил, а я должен отвечать! Интересные! – Он пьяно хохочет, и его красный, в прожилках нос трясется над тарелкой с бутербродами.

– Ты его прям видел? – гнет свое Дима.

– Видел,– кивает охранник и, кивнув, опускает голову. Упирается взглядом в бутерброды, берет один из них.

– Как меня? Вот так вот точно? – настаивает Дима.

– Не, не как тебя,– рассуждает охранник, разглядывая прожилки на копченой грудинке.– Я задремал. Но – не пил! Звонок в дверь. Открыл. Он быстро прошел, директор. Точно – директор был. Пальто длинное, ботинки...

И охранник впивается зубами в бутерброд. Грудинка откусывается с трудом, и он тянет бутерброд в одну сторону, а голову отклоняет в другую. Булочные крошки градом сыплются на столик, волокна грудинки липнут к полным губам охранника.

– Какие ботинки? – настаивает Дима.

– А-и-е...– Охранник наконец прожевывает свое мясо.– Такие... С носами...– Он наливает и выпивает, не чокаясь, еще одну стопку водки.

– С какими носами? – В голосе Димы чувствуются разочарованность и безнадежность.

– Во с какими! – Руки охранника изображают в воздухе носы восточных туфель.

Мы с Димой переглядываемся. Клиент готов, и ждать от него ничего не приходится. И тут вдруг он мычит:

– Паразиты! Один ходит, другие ходят! Тысячу сунули, думают, можно о человека руки вытирать! – И охранник вытирает руки о собственную куртку.

– Кто сунул тысячу? – осторожно спрашиваю я.

– Эта рыжая... крашеная... с натуральным... этим... рыжим... вашим...

И охранник машет руками. Он то тычет в Диму опухшим корявым пальцем, то шевелит растопыренной клешней возле собственного плеча. Потом последний отблеск сознания гаснет в его мутных глазах, и Дима, вздохнув, начинает отрывать охранника от стола. П

– Похоже, он так часто...– говорит Дима, возвращаясь в машину. Он только что отвел охранника домой и сдал с рук на руки печальной и безучастной жене.– Она даже не удивилась.

– Так что он пил.

– В ту ночь? Думаю, да. Но кто знает? Мог и просто уснуть. А что еще делать ночью?

– Ты думаешь, он видел директора?

– Кто его знает? Судя по всему, пока ему удалось разлепить глаза, человек успел войти на лестницу. То есть охранник мог видеть его в боковое окошко.

– Полы пальто и ботинки...– размышляю я.

– Мужские, с загнутыми носами.

– Да кто угодно мог войти.

– И директор в том числе.

Мы замолкаем, подавленные неразрешимостью задачи.

– Директор мог,– нарушает молчание Дима.– А потом из мести уволил. Написал, что за пьянку, а на самом деле – сигнал всем остальным: не болтайте лишнего.

– Думаешь, его мог видеть кто-то еще?

– Мог. Народ ведь в офисе был.

– А кто был? Точно мы знаем только про Сашка и Андрея.

– Еще Вертолетова была. На радио.

– Да, Вертолетова. И кто-то мог не уйти, остаться. Вот только бы выяснить, оставался ли кто... И зачем остался Эдик?

– А кто дал охраннику тысячу? – оживляется Дима, вспомнив мычание клиента.

– Рыжая крашеная,– вспоминаю я.

– С натуральным рыжим,– подсказывает Дима.

– С этим вашим,– напоминаю я.

Мы смотрим друг на друга, и в голову нам приходит одно и то же.

– Он Сеньку имел в виду,– уверенно говорит Димка.– Камеру у плеча показывал. А потом: кто же еще «наш рыжий»?

– И с кем он был?

– Не знаю. Надо спросить у него.

– Завтра спросим?

– Конечно!

Мы сидим возле дома охранника и молча размышляем. Вокруг нас – темные дворы, мрачные кубы пятиэтажек, в которых гаснут и зажигаются окна. Дима курит, опустив стекло и выдыхая дым в узенькую щелочку. Серебристая обертка, подгоняемая ветром, медленно и чинно проплывает перед нашим бампером.

– Поехали? – спрашивает Дима и, когда я киваю, поворачивает ключ в замке зажигания.– Ко мне? Или погуляем?

– Домой,– устало отвечаю я и наконец-то чувствую, что пьяна. Водка течет внутри меня, словно теплое масло, делает приятно непослушными руки и ноги.

Дима не возражает. Он послушно везет меня домой, смотрит на дорогу и не отвлекается на пустые разговоры. Потом провожает до двери и целует в губы. Может быть, я не права, но мне все-таки кажется, что поцелуй получился почти братским.

Сенька зажат между стеллажами в тесной операторской. Под его локтем горит индикатор прикрепленного к подставке аккумулятора, угрожающий, словно бомба. Сенькино лицо красно, как угли, и рыжие курчавые волосы завиваются лепестками огня. Дрожат веснушчатые руки с длинными, чересчур гибкими пальцами.

– Ты здесь был,– настаивает Дима.

– Нет,– в очередной раз отказывается он и пытается сделать еще шаг назад. Но позади – стеллаж, спина упирается в него, и нога, встречая препятствие, скользит вперед по гладкому полу.

– Охранник тебя видел.

– Нет.

– Да, Сеня. Тебя – и кого-то еще. Кого?

– Не меня. Никого.

– Сеня,– вступаю я.– Там, у Виталя в кабинете, сидит адвокат. И если ты сейчас не расскажешь все нам, я сдам тебя ему.

– А наверное, это ты Эдика... А?

Две фразы, как два выстрела. Сенька оседает на пол. Крупные капли пота выступают у него на лбу, и мне становится стыдно. Дергаю Диму за рукав, говорю:

– Пойдем!

Но Димой уже овладел охотничий азарт. Он словно пес, который уже почти схватил раненую, умирающую птицу. Дима не слышит, отмахивается. А Сенька говорит:

– Да, был. Один. Приехал с рекламной съемки около часа ночи.

– Так поздно? – удивляюсь я.

Сенька машет рукой, и его длинная, расслабленная кисть похожа на метелку ковыля, трепещущую под сильным ветром.

– Снимали «Зазеркалье», чтобы отбить часть новогоднего банкета. У них программа начинается в полночь.

– А с кем снимал? – спрашивает Димка.

– Говорю – один. Нужен был только видеоряд. Вы же знаете рекламу. Кто поедет на съемку ночью? Когда они ездили после работы?

– А охранник говорит, что с тобой кто-то был.

– Он был пьяный: через стекло пахло.– Сенька истерически подвизгивает на ударных слогах. Его трясет, и ноги, видимо, от страха ватные, потому что он так и сидит меж стеллажей, спиной к стене, и не может, даже не пытается встать.

– Отстаньте от меня! – вдруг кричит он, как кричат слабые, обессилевшие первоклассники на сильных, обижающих их хулиганов. Я прямо вижу Сеньку в синей форменной курточке: маленького, дрожащего, пытающегося отнять свой портфель и получающего небрежные тычки, и толчка ладонью достаточно для того, чтобы он отлетел в угол.