Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа Страница 31

– Нет, никаких вопросов у меня нет, – буркнул я. – Благодарю вас, Александр Алексеевич. Чрезвычайно вам признательны за то, что уделили нам время.

– Помилуйте, да как же мне однокашнику да коллегам не помочь? – Доктор Грибов рассмеялся. – Очень рад, что оказался полезен. Да, господин Ульянов, весьма меня подивило, что вы оказались так внимательны к судебно-медицинскому аспекту дела. Позвольте сделать вам подарок. Это книга моего учителя Ивана Михайловича Гвоздева «Судебно-медицинские данные в руках юристов», издание 1869 года. По счастью, у меня два экземпляра, и мне почему-то кажется, что труд сей может оказаться сильно полезным в вашей будущей юридической практике. А что таковая практика вам предстоит, я ничуть не сомневаюсь. Вот, держите. – Александр Алексеевич вынул из шкафа томик и вручил Владимиру.

Студент наш смутился, покраснел, однако книгу принял и даже, говоря слова благодарности, прижал к сердцу.

Распрощавшись с Александром Алексеевичем, мы с Владимиром снова направились к Базарной площади.

– Что скажете, Николай Афанасьевич? – спросил Владимир, едва дом доктора Грибова скрылся из виду. – Насчет дроби?

– Да что там, – я махнул рукою, – ну какая же это дробь? Заряд крупной дроби, да еще с близкого расстояния, столько ран оставил бы! Никак не три. Да и дробинки, хоть и крупные, в теле застряли бы. Нет, Володя, доктор ваш не охотник, никак не охотник. Опять же, – я вспомнил жуткие слова, сказанные доктором, – он рыб винит в том, мол, съели у покойницы спину. А я вам еще раз скажу, что коли зарядом гвоздей выстрелить с близкого расстояния, так и рыб никаких не понадобилось бы. Видал я как-то на охоте. Страхоподобное зрелище, доложу я вам.

– Скорее всего, вы правы, – задумчиво произнес наш студент. – И даже наверное правы. В любом случае конечный ответ на этот вопрос нам только убийца и даст.

Некоторое время молодой Ульянов шел в молчании, опустив голову, и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

– Хотел бы я встретиться с этим господином…

– Вы имеете в виду преступника? – спросил я.

Он покачал головой.

– Нет, с тем несостоявшимся самоубийцей и любителем Гейне, которого упоминал доктор. Как бишь его? Пешков? Разносчик булок и начинающий поэт? Der Zahnschmerz… Вряд ли, конечно, такая встреча состоится. А забавно было бы познакомиться – в один месяц, выходит, и у меня, и у него круто изменилась жизнь. Только наши ситуации какие-то перелицованные. Меня исключили из университетской жизни, а его врачи, напротив, вернули к жизни, из университета которой он сам пожелал себя исключить. – Владимир усмехнулся. – Каких только совпадений, однако, не случается…

Мы вышли на Базарную площадь. Осмотрелись.

– Эх, жалко, мельника с нами нет, – неожиданно сказал Ульянов. – Именно здесь и именно в это время я предполагал подвергнуть его некоторому испытанию. Обидно, что оказался таким дилетантом в дорожных делах, – я всерьез считал, что мы сможем вернуться в Кокушкино сегодня же. Ну что же, Николай Афанасьевич, давайте ведите меня в гостиницу. Мысленно я вам уже ранее подчинился, а на словах говорю это только сейчас. Да и поесть, конечно же, не мешало бы.

– Здесь недалеко, – ответил я. – А знаете, как называется гостиница?

– Да уж не иначе как «Шумбут-сарай» какой-нибудь.

– Нет, не угадали. По маленьким речушкам не только улицы, но и гостиницы не называют. А вот большие реки – другое дело. Здесь у нас Кама-матушка течет. Значит, и гостиница – «Кама». Нумера, кстати, вполне приличные, и трактир там совсем недурной. А кстати, Владимир, что это за испытание вы упомянули? Которому вы хотели подвергнуть нашего мельника?

– Хотел – и подвергну, – очень серьезно сказал Ульянов. – Только завтра, когда в обратный путь двинемся. Испытание, которое либо продемонстрирует, что Яков Паклин – совершенно невиновный человек, либо укажет, что он-то и есть убийца.

Глава восьмая,

в которой мы знакомимся со словоохотливым провизором

«Кама» – гостиница уездная, но, по чести говоря, она иной губернской может назидание дать. Постели чистые и свежие, в нумерах ухожено, везде хорошо протертые лампы, у меня в комнате оказалась так даже висячая, по стенам олеографии, полы натерты воском, на подоконниках герани, в коридорах каразейные дорожки. Трактир при гостинице также приличествующий – мы там вечером с Владимиром отменно поужинали, но, разумеется, без фортаплясов, как выразился бы граф Толстой. Вот только цены за нумера не уездные, а самые что ни на есть губернские. Изрядную часть моих денег съели эти цены, кусачие, как… да как клопы, черт бы их побрал!

Клопы, доложу я вам, – это казнь египетская нашей российской жизни. Сколько ни бывал я в разных больших и малых городах, в селах и деревнях, где бы ни жил, где бы ни останавливался – ни разу еще не было случая, чтобы без клопов дело обошлось. И ведь клоп – паразит мелкопакостный, если в кровать не залезет изначально, так потом, в расцвете ночи, всенепременно с потолка свалится, чтобы найти щелочку в простынях-одеялах и присосаться к теплому человеческому телу. Вот, когда давеча собирался я в дорогу, все думал о мелочах и о том, что в спешке какую-нибудь ерунду обязательно забудешь, а потом без этой ерунды будешь чесаться. Как в воду глядел! Нет чтобы порошка персидского захватить – никакой клоп не тронул бы, да куда там!.. Это дома у меня паразиты повыведены, а в уездной гостинице им полное раздолье.

В общем, всю ночь я чесался да клопов давил, утром же встал злой и невыспавшийся. Кажется, Владимира постигла та же маета – когда мы встретились в умывальной, на нем лица не было. Точнее сказать, лицо было, но в мелких красных точках и очень постное. Настроение у нашего студента тоже было не скоромное – и не только клопы, думается, были тому виной; мнится мне, его сильно уедала совесть: очень не хотелось гордому молодому человеку быть на моем иждивении, но тут уж ничего не попишешь – деваться ему было некуда.

Позавтракать мы решили в ямщицкой чайной на Крепостной улице – той самой чайной, которую держит двоюродный брат Паклина. Видел я и самого этого брата: солидного вида мужичина в зеленой вязаной фуфайке, меховом жилете и полосатых шароварах, заправленных в сапоги. Тоже, кстати говоря, рыжий, как и Яков Паклин, – порода, видно, у них такая, игреневая.

Поели мы плотно – впереди целый день в пути, когда еще доведется сесть за обед. Фриштык наш состоял из вкусного русского пирога с мясным фаршем, пампушек с медом и крепкого, хорошо настоянного чаю.

Закончив завтрак, мы вышли на Базарную площадь и заприметили наших лошадей – ну, конечно, не в буквальном смысле «наших», а мельниковых. Они уже были запряжены в кибитку и выглядели сытыми и хорошо отдохнувшими. «Ясное дело, – с некоторой досадой подумал я, – лошадям-то клопы не досаждают!» Едва мы подошли к кибитке, как в конце площади появился Паклин. Судя по виду, мельник был в хорошем настроении и нисколько на нас не сердился, хотя мы с Владимиром, честно говоря, немного опоздали против обещанного – пришли на место не в восемь, как сговаривались, а без четверти девять. Я в прошлом человек военный и дисциплину очень уважаю, опоздания и тем более нарушения уговоров не терплю ни в себе, ни в других, сейчас же, по причине бессонной ночи, мне пришлось изменить себе, и я был очень собою недоволен.

Настроение мельника тоже испортилось, но вовсе не потому, что Якову каким-то флюидом передалась моя диспозиция. Состояние духа ему переменили слова Владимира. Когда мы, поздоровавшись и вволю наизвинявшись за опоздание, уже садились в кибитку, молодой Ульянов попросил Паклина:

– А давайте-ка, Яков Васильевич, мы проедем той же дорогой, какой вы в тот памятный день возвращались. Вот прямо так, начиная отсюда. Вы ведь и тогда у двоюродного брата были?

– Ну? – промычал Паклин, набычившись. Лицо его посерело.

– И прямо с утра – домой поехали? Вот, можно сказать, с этого самого места? – продолжал Владимир, как-то очень уж добродушно улыбаясь. – Ну, стало быть, у нас есть счастливая возможность буквально до вершка восстановить ваш маршрут.

– Зачем это? – подозрительно спросил Паклин.

– А затем, дорогой Яков Васильевич, что я хочу иметь доказательства вашей искренности, – ответил Владимир уже без улыбки. – чтобы мне не было стыдно перед господином Никифоровым. А то я за вашу невинность поручиться готов, а урядник наш мне в ответ какой-нибудь сюрпризец поднесет. Так лучше уж я к сюрпризу этому заранее подготовлюсь. С вашей помощью.

– Какой такой сюрприз? – еще больше помрачнел Паклин. – О чем это вы?

– Садитесь! – повелительно сказал Владимир. – Хватит время терять! А то я, знаете, готов предположить, что вы, господин Паклин, что-то важное от нас скрываете.

После короткой паузы Паклин молча полез на облучок. Я тоже, повинуясь жесту Владимира, поспешно влез в кибитку. В который раз я подивился: вот ведь совсем молодой человек, вчера еще мальчишкой бегал, восемнадцать ему только через три месяца исполнится, и ведет себя порой как неопытный, хотя и горделивый юнец, но стоит ему проявить волю – словами ли, жестами ли, а то и одним лишь взглядом, – как испытанные, бывалые взрослые люди едва ли не беспрекословно ему повинуются.