Наталья Борохова - Адвокат инкогнито Страница 31

– Придется мне встретиться с ней самому, – заявил Соболев. – Думаю, только тогда выйдет толк. Может, она ждет, чтобы предложение о деньгах поступило не от вас, а от меня? Женщины любят, чтобы перед ними заискивали, унижались. Ну, что же, с меня не убудет. Поговорю с ней, принесу, если нужно, свои извинения, а в качестве завершающего штриха предложу ей денег. Конечно, не миллион долларов. И даже не миллион рублей. Если бы я даже располагал такими деньгами, все равно платить бы не стал.

– Аркадий Александрович, вы ничего не добьетесь, – возразила Дубровская. – Кислова одержима мыслью наказать вас. Вы только потеряете время.

– Боюсь, что судья скоро предоставит мне столько времени, что у меня не хватит воображения, куда его девать, – сердито заметил Соболев. – Я собираюсь использовать все возможности. И если мне хочется поговорить с потерпевшей, не сомневайтесь, я так и поступлю, вне зависимости, дадите вы мне на встречу с ней свое благословление или нет. Я – взрослый человек и привык сам принимать решения.

– Но сейчас в вас говорит не разум, а чувства! Вы с какой-то стати решили, что все вопросы можно урегулировать деньгами. Откуда у вас этот цинизм, Аркадий Александрович? Не все на свете можно купить и продать!

– Ох, боже мой! Не говорите прописных истин. Может, с кем-то они и работают, но не с той шустрой бабенкой. Я вижу ее насквозь! Таким, как она, не нужны красивые слова о совести и чести, они предпочитают то, за что можно подержаться руками. Повторяю, вы просто не нашли нужных аргументов. Миллион долларов… С ума сойти! Да за то, что я осчастливил своим вниманием какую-то лаборанточку, она мне спасибо должна сказать. У нее, между прочим, даже мужа нет, ей ребенка не от кого было зачать!

– Аркадий Александрович, я вас не узнаю. Что на вас нашло?

Должно быть, на лице Дубровской и в самом деле отразилось такое искреннее недоумение, что Соболев вдруг осекся. Он как-то странно посмотрел на своего адвоката, а потом устало махнул рукой.

– Я сам себя не узнаю в последнее время. Должно быть, все из-за нервов. Просто стресс. Мне хочется винить кого угодно, только не себя. Надо же, какова плата за одну ночь, а? Да не морщитесь вы, я уже не о деньгах… Боюсь, когда все закончится, я элементарно стану импотентом. Не смогу смотреть на женщин как на объект любви, а буду видеть в них скорее источник больших неприятностей. Не смогу общаться с ними, произносить комплименты, я уж не говорю о большем, а буду думать, что каждая из них желает подловить меня в момент, когда я слаб и беззащитен, а потом заставить платить: деньгами, свободой, своей репутацией, наконец. Хотя о чем я, какая репутация? Боюсь, это слово станет для меня пустым звуком, когда треклятый процесс закончится.

– Вы устали, Аркадий Александрович, и я вам охотно верю. Но ваша жена устала не меньше вас. Конечно, она не рискует свободой, но ее репутация тоже кое-что значит, – заметила Дубровская. – Не лучше ли успокоиться и не делать того, о чем вам придется потом сожалеть?

– Ценю вашу заботу, но я все-таки встречусь с потерпевшей. Кто знает? Я все же надеюсь на чудо.

– Вы – взрослый человек. Вам решать, – сухо ответила Дубровская, заканчивая разговор.

Похоже, она зря сотрясала воздух последний час. Соболев даже не думал проявить благоразумие. Он цеплялся за какие-то призрачные надежды, не понимая, что пытается удержать в руках пустоту…

Глава 17

Виктория видела, что ее зáмок под названием «Дом – семья – работа», который она создавала на протяжении долгих шестнадцати лет, неумолимо рушится, не оставляя ей надежды на то, что его еще можно спасти. Чуть-чуть подправить, подлатать, поменять старые детали на новые и по-прежнему удивлять всех друзей и знакомых крепостью его стен, красотой постройки. То, что она принимала за цемент, оказалось лишь песком, который стал сыпаться под влиянием внешних обстоятельств, рискуя обрушить на их головы всю созданную ей махину.

Соболева понимала, что потеряла контроль над ситуацией, и чем отчаяннее она пыталась навести сейчас в своей жизни порядок, тем яснее сознавала: это ей не удается. Аркадий отдалялся от нее, и не было силы, способной сократить растущую между ними пропасть. Внешне все было, как прежде, безупречно. Супруги возвращались домой, ужинали, общались с детьми, а потом расходились по своим углам. Аркадий шел в кабинет якобы для того, чтобы работать. Виктория читала перед сном все тот же порядком надоевший ей любовный роман и выключала свет прежде, чем он зайдет в спальню. Они уже не занимались любовью, поскольку секс, доставлявший им столько радости раньше, напоминал им причину сегодняшнего отчуждения. Однажды Аркадий сделал вялую попытку обнять ее, но натолкнулся на такой холодный прием, что не стал настаивать и постарался обратить все в шутку, довольно, кстати, неуклюже. Они спали каждый на своем краю кровати и даже во сне боялись прикоснуться друг к другу.

Если бы не дети, они предпочли бы разойтись по разным комнатам, чтобы меньше травмировать друг друга. Но Маша и Петя не должны были догадываться о том, что происходит в семье, поэтому родители изо всех сил создавали видимость того, что у них все благополучно. А ведь были еще старики Андриевские с их воскресными обедами, еженедельными визитами и дружескими вечеринками. Они ни за что не поняли бы и наверняка заподозрили бы что-то неладное, пропусти дети хоть одно из традиционных мероприятий.

Эта игра изматывала Соболевых больше, чем если бы тайное в один миг стало явным. Тогда бы им пришлось оправдываться, юлить, злиться и нападать, чтобы защититься. Это было бы невероятно сложно и малоприятно, но в конечном счете проще, чем постоянный контроль за ситуацией и страх разоблачения.

По университету витали какие-то слухи, но никто ничего не знал точно. Кто-то считал заметку типичной газетной «уткой», происками конкурентов и считал, что нужно подать на издание в суд. Большая часть университетского мира по-прежнему строила догадки, выбирая кандидатуры из числа морально неустойчивых профессоров. Досталось всем понемногу, даже самым старым заслуженным ученым, включая старика Андриевского. Им припомнили все грехи: несданные экзамены и зачеты, любимчиков из числа студентов, необъективное судейство на университетских конкурсах красоты. В общем, такая ситуация была только на руку Соболевым, поскольку позволяла Аркадию быть на равной позиции с другими «претендентами» и даже держаться среди них в тени. Но бесконечно так продолжаться не могло, и супруги Соболевы со страхом ждали, что же случится, когда правда выйдет наружу…

Съемки очередных передач на телевидении стали для Виктории источником постоянного стресса. Если раньше Соболева относилась к письмам телезрительниц по принципу «чужую беду руками разведу», то теперь переживала, имеет ли она моральное право давать кому бы то ни было советы. Ее собственный брачный союз трещал по швам, а она, сидя на удобном диване в студии, вынуждена была рассуждать на темы любви и преданности да еще тужилась давать рецепты семейного счастья. Сказать по правде, внешность ее тоже пострадала от житейских бурь, и теперь Алессандро, громко цокая языком, затушевывал тональным кремом темные круги под глазами и тщетно румянил свою любимицу, стараясь вернуть ей цветущий вид.

– Вика, солнышко, – щебетал он, припудривая ей лицо, – ты должна высыпаться, милая, если хочешь отстрочить появление первых признаков старения. Возраст, знаешь ли, не шутка. Тебе не восемнадцать лет, и каждая бессонная ночь чертит на твоем лице морщину. Мне кажется, ты взвалила на себя слишком много работы. Сбавь обороты, ты угробишь себя…

Еще пару месяцев назад упоминание о возрасте и морщинах было бы для Виктории серьезным потрясением. Но теперь, глядя в зеркало и понимая, что Алессандро прав, женщина не испытывала ничего, кроме усталого безразличия. Страдания не красят. Может, они и очищают душу, но при этом определенно калечат тело. Нервы ее тоже напоминали сейчас туго натянутые струны, и любое событие, даже не связанное с ней лично, выводило ее из состояния равновесия.

Как-то раз, читая письмо одной из зрительниц, опять-таки связанное с очередной изменой, Виктория не выдержала. Та женщина жаловалась на то, что ее муж после двадцати лет супружеского счастья сбежал от нее к ее же подруге, однако не прошло и года, как он вновь запросился назад.

– Милая Катерина… – Голос Виктории дрогнул, ведущая едва сдерживала подступающие к глазам слезы. – Я понимаю, как вам сейчас, должно быть, больно. Но найдите в себе силы, простите его. Ведь у вас четверо детей, им нужен отец… – Она вдруг подумала, что вовсе не то хотела сейчас сказать. – Хотя, с другой стороны, вам тоже нужен муж. Простить вы его сможете, но вот забыть его предательство – никогда. Каково вам будет каждый вечер укладываться с ним в одну постель и подставлять ему щеку для поцелуя, вспоминая, что совсем недавно он то же самое делал с другой? Конечно, вы будете сдерживаться, помня о том, что приносите себя в жертву ради детей. Но обида, как медленный яд, будет просачиваться в ваши отношения и отравит собой все. Так не лучше ли сейчас плеснуть чего-нибудь крепкого в рюмку, зажечь поминальную свечу и оплакать навсегда тех, кого вы потеряли: мужа и любимую подругу? Похороните их в своих воспоминаниях и начинайте жить заново. Ради детей. Ради самой себя… А впрочем, откуда мне знать, как вы поступите? Поступайте, как велит вам сердце, и плюйте на слова любого, кто скажет, что вы не правы…