Наталья Борохова - Адвокат инкогнито Страница 32

Она закончила, но ей никто не аплодировал. Режиссер недоуменно переглядывался с оператором. Советы Виктории, к которым они уже успели привыкнуть, такие ясные и точные, похожие на инструкцию к стиральной машине, становились теперь все более путаными и противоречивыми.

– Я не знаю, можно ли давать в эфир такую вот муть про похороны и плевки, – тихо сказал на ухо оператору режиссер. – Да и ее совет – забыться за рюмкой, – мне кажется, не отвечает концепции передачи. Что, черт возьми, с ней происходит? У нее что, кто-то умер?

Последнее предположение показалось телевизионщикам наиболее похожим на истину. Виктория выглядела так, словно только что потеряла близкого человека и не успела его оплакать. В принципе так оно и было. Ее прежняя жизнь представлялась ей старым фильмом, уже снятым с проката и убранным на полку в архив. Будущее еще не наступило. Ну а настоящее, в котором лицо мужа рисовалось ей обычно в черной траурной рамке, было ужасно…

День, когда ее мать узнала обо всем, стал для Виктории еще одним потрясением. По нелепости, это случилось совсем не так, как она себе представляла. Не после воскресного обеда, когда они с матерью, оставшись вдвоем, убирали посуду. И не во время совместной прогулки на дорожке в парке, запорошенной первым снегом, когда так легко говорить о том, что тебя тревожит.

Много раз, прокручивая в голове предстоящий разговор, Соболева тщетно искала слова, способные смягчить удар, сгладить впечатление и хоть как-нибудь объяснить произошедшее. Виктория шлифовала фразы, оттачивая каждое выражение и напуская туману всякий раз, когда у нее не хватало слов. В конце концов у нее получилось повествование, которое могло бы стать образцом деликатности. Натуралистические подробности она благоразумно опустила, понимая, что ее мать ни за что на свете не будет присутствовать в суде. Вместо шокирующих подробностей Виктория собиралась обрушить на родительницу целый шквал своих предположений и догадок, выдавая их за выводы, сделанные следователем.

Но получилось все до нелепого просто. Профессор Андриевская, оставшись одна с внуками, решила отыскать в библиотеке дочери нужную ей брошюру. А вместо нее выудила обвинительное заключение, где на первой странице жирным шрифтом, черным по белому, было выведено имя ее зятя.

Когда в кабинет зашла Виктория, она застала мать лежащей в кресле. На полу валялся злополучный документ.

– Это что? – произнесла та потусторонним голосом.

Соболева сразу все поняла. Бросилась поднимать бумаги так поспешно, словно так же легко можно было убрать проблему.

– Виктория, дочка, я не поняла… Там написаны какие-то ужасные вещи про Аркадия, что-то сказано про изнасилование, может быть, мне попались на глаза материалы к ролевой игре со студентами?

Соболева проглотила комок. Момент для разговора настал.

– Это не игра, мама. У Аркадия на самом деле неприятности.

– Такой кошмар ты называешь неприятностями? – Старческое лицо госпожи Андриевской исказилось, как от пощечины. – Твой муж изнасиловал какую-то женщину, а потом ее убил?

– Не убил, мама, а только пытался, – брякнула Виктория и тут же поняла, что сморозила глупость. – Господи! Что я говорю? Женщина жива и здорова. Просто она пытается оговорить Аркадия, сделать все, чтобы он получил за свою глупость по максимуму.

Андриевская поднялась в кресле, как гальванизированный труп.

– Виктория, дочка, ты сама-то слышишь себя? Как ты можешь говорить о каких-то там неприятностях или глупостях, когда твоего мужа обвиняют… Ужас! Я даже не могу повторить это слово.

С Викторией поначалу тоже было такое. Термин «изнасилование» казался ей столь же неприличным, как площадная брань. Но теперь она привыкла, ввела его в свой лексикон, как и слова «следственный комитет», «изолятор временного содержания», «мера пресечения».

– Аркадий обвиняется в изнасиловании, мама, – сообщила Виктория, словно речь шла о каком-то пустяке вроде написания статьи в очередной университетский сборник. Затем повторила: – Он обвиняется в изнасиловании. Но он его не совершал.

– Как же не совершал? – недоумевала Андриевская. – Ведь здесь написано – в естественной и извращенной форме.

Тут уж пришел черед каменеть Виктории. Она не знала таких подробностей, поскольку не читала обвинительного заключения, ну а адвокат и сам Аркадий молчали об этом, не желая ее еще больше расстраивать.

– Что такое извращенная форма? – не успокаивалась мать. – Он что, пристегнул ее наручниками к батарее, вырезал у нее на груди звезду или стегал плеткой? Он что, так поступает и с тобой?

– Ну что ты такое говоришь, мама! – унимая суматошное биение сердца, проговорила Виктория. Она не знала, что имел в виду следователь, но уже чувствовала подступающую к горлу тошноту.

– Я сегодня же заберу детей к себе. Им опасно оставаться дома рядом с таким типом, – заявила Андриевская.

– Да уймись же, мама! – тряхнула ее за плечо дочь. – Все, что здесь написано, лишь предположение следователя, не более того. Он основывается на словах потерпевшей, а та, как я тебе уже сказала, мечтает отомстить Аркадию. Желает во что бы то ни стало посадить его в тюрьму, ненавидит его. Но Аркадий – не садист! Да, он с ней переспал. Такое случается. Мужья иногда изменяют женам, но от этого мир еще не развалился на куски. Теперь он горько сожалеет о происшедшем, не находит себе места. Все случилось потому, что выпил слишком много. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. Я знаю, все из-за интриг той женщины.

– Но почему она так ненавидит Аркадия? У нее что, есть к тому причина? У них была связь?

– Ну какая связь, мама? Ты же знаешь, что Аркадий – примерный муж и любящий отец. Это случилось с ним впервые…

Слова о примерном семьянине вязли у Виктории во рту. Она столько раз повторяла их в беседах с оперативником, следователем, Виктором, с самой собой, наконец, что они истерлись, потрепались, как бывшая в многоразовом употреблении бумага. Она уже не знала, верит ли им сама или произносит их, как раз и навсегда заученное стихотворение. Но раз выбрав курс на спасение своего супруга, теперь Виктория защищала его отчаянно от всех. И даже от себя самой. Конечно, во всем виновата та женщина, которая обманом заманила его в постель, а потом выставила в дурном свете. Думать так было удобно, потому что это избавляло ее от необходимости что-то решать в собственной жизни…

– Я всегда знала, что из Аркадия не выйдет ничего путного, – продолжала сокрушаться мать.

– Довольно странно слышать от тебя такое заявление, – заметила дочь с сарказмом. – Именно ты когда-то благословила наш брак, разорвав мою помолвку с Виктором. Ты утверждала, что хочешь мне только добра, а теперь, когда наша жизнь с Аркадием дала трещину, говоришь, что предвидела такой финал.

– Ох, не напоминай мне еще о том проходимце! – причитала мать. – С ним бы ты сейчас жила в рабочей слободке. Может, к этому времени он уже убил кого-нибудь. У Аркадия хотя бы был приличный отец. Кто мог тогда предположить, что он умрет через пять лет после вашей свадьбы? Жаль, что сын пошел не в него. Сколько усилий потратили мы с отцом, чтобы вывести его в люди, и вот, когда семейное счастье налажено, быт устроен, он выкинул такой фортель! Что теперь скажут люди?

– Мама, не заводи свою пластинку. Аркадий – доктор наук, профессор, многого добился сам, к нему шестнадцать лет не было претензий. Конечно, он оступился, и ужасное происшествие станет для нас тяжким испытанием. Но не лучше ли протянуть ему руку помощи? Чувствуя поддержку, он выстоит. А там… Кто знает, что решит судья?

– Мы всю жизнь протягивали ему руку! – не унималась мать. Теперь в ее голосе звучали гневные нотки. – Кто ему сделал докторскую, как не твой отец? Помнишь, как перед самой защитой мы приглашали членов ученого совета к себе? Где лестью, где уговорами, а где, что уж теперь скрывать, подарками мы выторговали ему благосклонность профессоров. Если б не мы, его растерзали бы на защите, как тряпку! Он всегда был бездарностью. Одно достоинство, что спокоен и послушен. Но в тихом омуте черти водятся! Теперь я убедилась в правильности старой истины сполна. Доченька, Вика, может, вам развестись задним числом? Не хватало еще, чтобы эта грязь пристала и к тебе…

– Мама, ты понимаешь, что говоришь? Предлагаешь оставить Машу и Петю без отца?

– Лучше бы он умер, такой отец! Какой позор для всех нас… А дети? Как вы собираетесь преподнести им отцовскую выходку? Сообщить, что он насиловал чужую тетю естественным и извращенным способом? Как они смогут после всего с ним общаться? А об их будущем ты подумала? Куда возьмут детей маньяка? Петю не выпустят из страны! Какой уж там Оксфорд?

– Мама, ты говоришь так, словно приговор уже вынесен. Аркадия могут оправдать, и мы с его адвокатом делаем все возможное.

– Какой оправдательный приговор, доченька? Очнись! В нашей стране количество оправданий не превышает одного процента. На что ты надеешься? – Мать хваталась то за голову, то за сердце. – Ах, жаль, мы живем не во времена Сталина. Тогда подобные проблемы решались легко и просто, стоило только прилюдно отказаться от врага народа.