Ян Экстрём - Цветы для Розы Страница 32

9

Войдя в кабинет Тирена, Мадлен Кройц положила перед ним на стол курьерскую почту и, отдельно, внушительную стопку утренних газет. Мельком взглянув на них, Тирен отметил про себя, что французская пресса все еще уделяет убийству Вульфа большое внимание,— вероятно, в надежде, что вскроются какие-либо новые обстоятельства дела. Шведские газеты писали об этом еще пространнее — в каждой было по меньшей мере по три полосы, посвященных данному вопросу, тогда как «Фигаро» ограничилась половиной странички.

Мадлен столкнулась в коридоре с секретаршей Тирена, Вивекой, которая как раз собиралась отнести ему почту, и предложила ей свои услуги.

— Ага,— сказала ей Вивека,— так, значит, ты первая на очереди.— И поскольку по лицу Мадлен ясно было, что она не поняла, продолжала: — Получен телекс из МИД, в соответствии с которым все сотрудники посольства поступают в распоряжение полиции; им кажется, что кто-нибудь может помочь пролить свет на обстоятельства трагической гибели Вульфа. Думаю, Тирен, прежде чем передать нас в руки ищеек, хочет самостоятельно прозондировать почву. Во всяком случае, это касается некоторых из нас,— многозначительно прибавила она.— По крайней мере, тех, кто был близок к Вульфу, а ты как раз из их числа.

— Да, разумеется,— сказала Мадлен.— Спасибо за предупреждение. Теперь ясно, в чем дело.

Положив на стол свой груз, она так и осталась стоять посреди кабинета, слегка расставив ноги как бы для того, чтобы лучше сохранять равновесие,— стойка, выработавшаяся у нее в процессе многолетних занятий теннисом. Легкое летнее платье без рукавов бледно-желтого цвета весьма шло к ее загару и темным волосам. Неожиданно она спросила:

— Куда мне: туда или сюда? — Левой рукой она хлопнула по спинке стула для посетителей, стоящего через стол от Тирена, правой указала на столик с креслами и диваном в углу кабинета.

— А это играет какую-то роль? — невинно осведомился он.— Если честно, то я бы предпочел любоваться тобой, сидящей в кресле, особенно если ты обещаешь время от времени покачивать ножкой.

Она рассмеялась:

— О'кей. Просто мне показалось, что серьезность момента требует соблюдения формальных отношений. Ведь речь пойдет о Вульфе, не так ли?

— Да, сейчас в основном о нем.

Он поднялся со своего вращающегося стула, подошел к ней, проводил к креслу, усадил и сам уселся напротив. Какое-то время он молча разглядывал ее, собираясь с мыслями. Когда он два года назад приехал в Париж, она уже была здесь. Он знал, что она разведена и у нее двое близнецов двенадцати лет, которые живут у ее матери в Стокгольме. Иногда они вместе играли в теннис, однако только теперь ему пришло в голову, как, в сущности, мало он ее знает. Как мало он знает вообще о большинстве сотрудников посольства, даже о тех, с кем он непосредственно сталкивается по работе. Исключением была, вероятно, одна лишь Анна-Белла Сторм. Их взаимоотношения постепенно все углублялись, а в последние дни, он заметил, обоюдная симпатия значительно усилилась. Но с другими… Да, Мадлен была совершенно права, говоря об определенных типах отношений. Дружеские отношения, формальные отношения,— для каждого конкретного случая свои, строго ограниченные правилами, как перемещения по доске различных шахматных фигур. Она также сидела молча и смотрела на него в упор, по-видимому, прекрасно понимая, что, прежде чем начать, ему необходимо внутренне собраться. Наконец он сказал:

— Мадлен, какие у Вульфа были отношения с сотрудниками? Хорошие? Натянутые? Нейтральные?

Вопрос, казалось, не особо ее удивил; скорее он сам был озадачен, что задал его. Ей потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы обдумать свой ответ:

— Виктор был человеком в высшей степени интеллигентным и в то же время непредсказуемым. Не думаю, чтобы можно было так просто, в двух словах, определить его отношение к людям; это касается и его отношения к нам, то есть к тем, с кем он непосредственно работал. Он был слишком умен, чтобы показывать это, или, если хочешь, хитер, хотя, впрочем, можно выразиться и по-другому — слишком человечен. У него не было какого-то устойчивого критерия, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Отношения, как правило, у него определялись ситуацией. Он был непредсказуем. Хорошее настроение — и все у него лучшие друзья. Плохое настроение — и он на всех дуется. Хорошая работа — он рассыпается в похвалах, плохая — и будь уверен, уж он сумеет разбранить как следует.

— А в частной обстановке вы с ним общались?

— Да, случалось. Иногда, например, мы всем отделом ходили в театр. Осенью и весной он устраивал у себя дома в Шату небольшие вечеринки. Вот их действительно можно назвать частным общением. На них практически каждый мог говорить все, что думает. Обстановка была самая простая и дружеская.

— А Стен Винт?

— Что ты имеешь в виду? — Она, похоже, действительно не поняла, о чем он спрашивает.

— Он тоже бывал в вашей веселой компании?

— Да, конечно, он никогда не отказывался. Однако, насколько я знаю, или, во всяком случае, думаю, Виктор был от него отнюдь не в восторге. Мне кажется, что человеческие качества Стена его не вполне устраивали. Я слышала, как один раз он назвал его «настоящей чернильной душой».

— А Винге был в курсе этого?

— Не знаю. По крайней мере, мне он никогда не жаловался.

— Что ты сама думаешь о Винге?

Она посерьезнела.

— Это что, моя обязанность отчитываться в том, что я знаю или думаю о других? Мне необходимо по долгу службы отвечать на этот вопрос?

— Конечно же нет.— Он чувствовал себя довольно неловко, вторгаясь в область ее личных оценок, и постарался поэтому, чтобы улыбка получилась самой что ни на есть обезоруживающей.— Просто мне подумалось: если бы Стену Винге пришло в голову, что те, с кем он работает, относятся к нему с антипатией, это могло бы вызвать у него довольно-таки неадекватную реакцию.

— Иными словами, ты считаешь, Стен мог прийти в такое раздражение от того, что окружающие его недооценивают, что решил прикончить их одного за другим?

Тирен мягко рассмеялся.

— Ну, тут ты, пожалуй, хватила. Этого у меня и в мыслях не было. Однако,— он, видимо, колебался,— не будет ли снова нескромным, если я в таком случае спрошу, что ты думала о Вульфе? Ты, разумеется, можешь не отвечать, но поверь, у меня есть серьезные причины задать этот вопрос.

— Вульф мертв, так что что бы я ни ответила, это ему не сможет ни помочь, ни повредить. Как о человеке я была о Викторе самого высокого мнения, но как мужчина он меня подчас раздражал.

Тирен понимающе кивнул.

— Мне кажется, ты поняла существо вопроса. Позволял себе какие-нибудь вольности?

— Во всяком случае, руки он не распускал,— ответила она.

— Он делал тебе какие-либо оскорбительные предложения?

— Словами — нет.— Она коротко вздохнула и продолжала: — Ни для кого не секрет, что Виктор был бабником. Честно говоря, я не понимаю, почему его жена до сих пор с ним не развелась. Однако, надо отдать ему должное, он умел обставить все с большим изяществом. Как я уже сказала, он, по крайней мере, никогда рукам волю не давал. Но когда он того хотел, он мог в полном смысле излучать такой шарм, такое остроумие и мужественность, что женщин к нему так и влекло. И оскорбительных предложений он также не делал. Да это было ему и ни к чему. Женщины делали их ему сами. Даже здесь у нас в посольстве есть немало девушек и женщин, которые в минуту откровенности намекали, что не имели бы ничего против небольшого приключения с Виктором.

Тирен кивнул.

— И как тебе кажется, он этим пользовался?

— Нет. Я просто хотела сказать, что при желании он вполне мог бы. Мне думается, он был слишком умен и осторожен, чтобы ради этого рисковать скандалом еще и здесь.— Она саркастически усмехнулась.— Их ему хватало и за пределами посольства.

— Да, верно.— Тирен посмотрел ей в глаза, и она не отвела взгляда. Похоже, каждый из них пытался проникнуть в мысли другого. Наконец он сказал: — Значит, он никогда не пытался соблазнить тебя?

— Нет.

— А ты?

— Нет.

— Ты не лжешь?

Она не покраснела, даже руки, по-видимому, не вспотели, однако все же среагировала, слегка привстав с кресла. Но — и только. Тирен не смог сдержать улыбки. Овладев собой, она ответила:

— Почему ты думаешь, что я лгу?

— Я и не говорил, будто думаю, что ты лжешь,— сказал он.— Я спросил, не лжешь ли ты.

— А для чего мне лгать?

— Как утверждает один большой знаток, чтобы скрыть правду.

— Но зачем мне скрывать правду?

— Потому что она может оказаться компрометирующей.

Она откинулась в кресле и рассмеялась. Он выждал, пока она успокоится, и сказал:

— Пойми, Мадлен, я вовсе не думаю, что ты имеешь какое-нибудь отношение к убийству Вульфа. Но ты — женщина, и вы работали с ним в непосредственной близости. И я вынужден учитывать любую возможность.— Он внимательно посмотрел на нее и продолжал: — У убийства всегда есть мотивы. И они, как известно, нередко имеют истоки в различного рода любовных делах. В случае с Вульфом один раз уже было, что отвергнутая им дама покончила с собой. Быть может, теперь кто-нибудь решил расквитаться с ним за оскорбление подобным образом. А орудие убийства — нож,— как выяснилось, принадлежит посольству.