Светлана Борминская - Клубника в горьком шоколаде Страница 32

Список примет маньяка был в деле ещё с прошлого лета. Гражданин Средний, так про себя называл его Рогаткин, был среднего роста, имел короткую стрижку, носил очки и на вид был весьма молод. Скорее всего, считал Лев Тимофеевич, отравитель приехал из-за рубежа и скоро уедет из России, поэтому ориентировки с его приметами были разосланы по всем московским гостиницам, вокзалам и аэропортам, хотя в прошлом году задержать его так и не удалось! Вполне возможно, что отравитель кардинально менял внешность перед пересечением границы, например, наклеивал бороду или начинал хромать.

Тут, у Льва Тимофеевича неожиданно разболелась голова. Промучившись полчаса, следователь обнаружил в столе блистер просроченного цитрамона, опасливо проглотил две таблетки, заел их кислым яблоком, и решил съездить на квартиру Прищепского.

Все, кто знаком с понятием «женская интуиция», поймут без лишних слов, почему Ирина пошла по самому простому пути и представилась журналисткой Телеканала, когда узнала по телефону голос Прищепского, которого она краем глаза видела, а так же слышала в доме Хазарова.

— Я с телевидения. У нас будет очень познавательная передача, — пытаясь навязаться в гости без приглашения, торопливо сказала она.

— Да-а-а?.. И что вам нужно от такого старика, как я, девушка? — с глумливыми нотками в голосе переспросил её душеприказчик.

— Интервью, — профессионально-ласково сообщила Ирина, сообразив, что душеприказчик, видимо, сильно подшофе.

— А вы уверены?! — дребезжащим голосом только что разбуженного скандалиста переспросил тот.

— Можно с вами сегодня увидеться? — проворковала Ирина. — Я запишу ваш адрес, если позволите? Понимаете, без вашего интервью передача просто не состоится!

— Ну, раз такое дело, я жду вас, — неожиданно протрезвевшим голосом согласился Прищепский. Волшебное слово «телевидение» открыло и эту дверь, обрадовалась Ирина.

Свернув на улицу, которая оказалась тупиковой, Ирина вдруг поняла, что заблудилась и быстро повернула обратно. Старый, в потёках жёлтой краски дом стоял в самой глубине соседнего Хвостова переулка. Ирина подошла к нему и, набравшись храбрости, вошла в чёрный проём открытого подъезда с криво висящей дверью.

Следователь Рогаткин подъехал к дому Прищепского почти одновременно с Ириной. Разница составляла не более десяти секунд, но именно она решила всё — Ирина уже звонила в дверь душеприказчика Лили Калюновски, когда Лев Тимофеевич, переглянувшись с водителем и техническим сотрудником, вылез из машины и пошёл на разведку. Через три минуты следователь снова сел в машину, открыл окно и закурил, а технический сотрудник вальяжно подошел к окнам первого этажа и, незаметно прилепил к раме одного из них, похожий на навозную муху микрофон…

Прищепский открыл дверь абсолютно неожиданно, и из квартиры на Ирину пахнуло столь тяжёлой атмосферой, что первым её желанием было повернуться, чтобы убежать, но Ирина всё-таки шагнула в прихожую, едва не наступив на встречавшую её кошку.

— Темно? Страшно? — обернулся хозяин и со смешком включил свет.

В квартире пахло нестерпимой тоской и алкоголем.

…Первым звуком, услышанным ими в наушниках, было звяканье стакана о бутылку и плеск наливаемой жидкости, потом раздалась резкая трель звонка, сердитое чертыханье, шарканье шагов и скрип открываемой двери.

— Темно?.. Страшно?.. Вы Ирина, да?.. А как меня зовут, знаете? — устало глянул на Ирину старик.

— Самсон Иваныч, — кивнула Ирина.

— Да, Самсон Иваныч Прищепский — это я, — с глумливыми нотами прокряхтел старик. — Может, чайку хотите?..

— Не откажусь, — улыбнулась Ирина, обрадованная тому, что душеприказчик оказался совсем не страшным стариком.

— Пойдёмте на кухню, — Прищепский, шаркая и оглядываясь на неё, поплёлся на кухню. — Садитесь, где хотите, — взяв чайник, буркнул он.

Ирина поглядела на паутину в углах, на старика под этой паутиной и вздохнула с видимой жалостью, что не ускользнуло от душеприказчика.

— Я никогда не был женат, — пожал опущенными плечами, похожими на сломанные крылья, Прищепский. — Ну, раньше-то здесь было чище… Лет десять назад, а теперь мне на это плевать! — хмыкнул Самсон Иваныч и махнул рукой.

— Я рада за вас, — улыбнулась Ирина. — Это на самом деле ерунда.

— Правда? — хихикнул Прищепский, сфокусировав на Ирине пьяные глаза. — Вот, дожил, и с телевидения ко мне пришли… А почему без камер, а? Ну, всё равно, спасибо вам. Так вы хотели чаю? Уже нет?.. А я всё равно вам его заварю, — упрямо и весело буркнул он.

«Что же я хочу узнать о Лиле? Впрочем, мне интересно всё, что он расскажет о ней», — подумала Ирина.

— Пойдемте в комнату, там уютней, а чайник я услышу и принесу, — неожиданно застеснялся кухонного бедлама старик.

В большой комнате на стенах висели зеркала — овальные, круглые, квадратные, похожие на тетраэдры и даже… на коврики у дверей. Три зеркала были в трещинках, словно кто-то кидался в них камешками, а от одного из зеркал осталась лишь поцарапанная рама.

— Это я раньше их собирал, — Прищепский с кряхтением опустился в кресло. — Я любил зеркала… Они старые, как видите, и все в мушках. Раньше я смотрел в них и сочинял истории о бывших владельцах, как правило, все они были с плохим концом. Садитесь, Ира. Так о чём будет телепередача?.. О нас, стареньких пессимистах?..

— О мудрости, Самсон Иваныч, — соврала Ирина.

Прищепский быстро и цепко глянул на неё. Выцветшие бархатные занавески за его спиной шевелились от сквозняка и создавали иллюзию некоей театральности.

— Сейчас заварю чай и вернусь, — вставая, пообещал старик.

— Я всю жизнь любил одну женщину… — послышался в наушниках голос Прищепского.

— А она вас любила?..

— А разве женщины могут любить? Не встречал таких… Вы пейте чай, Ира, пейте! Я ведь — вечный холостяк, если вы не знали, конечно.

— А кто она, Самсон Иваныч? Вы именно из-за нее так и не женились, да?..

— Какое теперь это имеет значение, если моя любовь умерла…

— Ваша любимая умерла?..

Долгое молчание…

— Выпьете со мной?

— Конечно, выпью…

— Вы тоже пьяница?!

— Нет, просто я тоже люблю мужчину…

— А он вас?

— Нет… Он недавно женился на другой и вряд ли догадывается о моей любви.

— Не на вас, значит?! Ха-ха-ха!.. Мне смешно, простите, Ира, но то, что любви не существует, я догадывался всегда… Любовь — это выдумка несчастных одиночек, вроде вас и меня.

— А кто всё-таки она, ваша умершая любовь?..

— Мою умершую любовь звали Лилька!.. — пьяно всхлипывая, громко и одновременно жалко захохотал Прищепский.

Недолгое молчание. Плеск разливаемой в рюмки водки…. Звон чокающихся бокалов… Тишина.

— Вы закусывайте, Ира… Берите яблочко…

— Спасибо, я не закусываю…

Протяжный вздох двух выпивших людей. Лев Тимофеевич и водитель переглянулись.

— Может сбегать, Лев Тимофеевич? — фыркнул технический сотрудник, щёлкнув пальцами под подбородком.

Рогаткин утвердительно кивнул:

— Корюшку не забудь! А водителю — ситро!..

Узкий Хвостов переулок. Перед жёлтым с потёками домом уже больше часа стояла пыльная машина-пикап без опознавательных знаков, к ней со стороны соседней улицы короткими перебежками спешила бабка из числа туземных. Прибежала, покосилась на пустую пивную тару у рулевого колеса и, подбоченясь, встала неподалёку.

— Бери тару, бабуль, — высунулся из машины Рогаткин.

— А пивком не угостите, молодые люди? — не растерялась бабка.

— Какие ж мы молодые, бабуль?.. — фыркнул Лев Тимофеевич, мимолётно глянув на свою румяную физиономию в боковое зеркало.

— А по мне, так вы все ещё мальчики! — схватив бутылки, громко сообщила бабка. — Желторотые!!! Веснушки, веснушки, у моей подружки… — и бабка, напевая, покинула территорию.

— Пошли, — Прищепский встал и оглянулся покрасневшими глазами на Ирину.

— Тут у меня спаленка, пойдем, я покажу её портрет.

Ирина, споткнувшись о порожек, зашла следом за хозяином квартиры в полутёмную душную спальню.

— Вот она, Лилька! — подвел её к стене старик.

На стене действительно висели фотография в лёгкой паутине. На ней улыбалась молодая и беременная Лиля Юльевна Калюновски, слева ей стоял белозубый и кудрявый Прищепский в мешковатом костюме, а справа хмурился уморительный горбун в мексиканском пончо.

— Есть такое греческое слово — агапэ, оно означает глубокую привязанность, — тяжело прокашлялся Прищепский. — Её нет, а я жив, вот в чём горе-то!..

— Простите, а Ева — ваша дочь, Самсон Иваныч? — вырвалось у Ирины.

— Ева?.. О, не-е-ет, если бы, — выдохнул старик и покосился на горбуна на снимке. — Она и не его дочь!