Том Харпер - Гробница судьбы Страница 33

Колеса «Рейндж-Ровера» прогрохотали по мосту и въехали через ворота с торчавшими вверху зубьями поднятой решетки во двор дома Мишеля Сен-Лазара.

Кристин Лафарж называла этот дом «шато́». Бланшар определял его как «шале́». В действительности это был замок. Он стоял на скале, высившейся на краю хребта, наполовину отделенной от отрога горы узким ущельем. Доступ к нему осуществлялся исключительно по деревянному мосту. Со всех сторон, кроме этой, его стены обрывались в лежавшую внизу долину с высоты ста метров. Выбеленные стены замка были почти невидимы на фоне снега. Его черные крутые крыши, казалось, парили в облаках.

Все это Элли увидела только на следующее утро. Сейчас она получила лишь смутное представление о высоких стенах и величественных башнях, гордо взирающих на нее сверху вниз. Из помещения, которое некогда служило конюшней, выбежали слуги, чтобы забрать их багаж. Не успели они выйти из автомобиля, как дворецкий поднес им чаши с дымящимся глинтвейном. Солнце светило через арку западной стены, отражаясь от снега и наполняя двор светом.

Слуга в темном костюме сопроводил их вверх по спиральной лестнице, затем вдоль длинного коридора, напоминавшего галерею музея. Его стены были увешаны копьями и щитами, и чучелами голов животных. Но в комнате было тепло, пол устилал толстый ковер, на окнах висели тяжелые портьеры, у стены стояла массивная кровать под кружевным пологом. Элли выглянула из окна на укутанную в снежное одеяло долину, и у нее возникло ощущение, будто она попала в сказку.

– Тебе нравится?

Бланшар остановился прямо посреди комнаты. Элли показалось, что он шагнул прямо с висевшего на стене гобелена, и только мгновение спустя она заметила, что рядом с ним находится дверь, ведущая в соседнюю спальню. Она обвила руками его талию и, заглянув в глаза, спросила:

– Разве нам нужны две комнаты?

– Иногда неплохо иметь свое собственное пространство, – банкир наклонился вперед и обнял девушку, – но чтобы это длилось не слишком долго, Мишеля сегодня нет дома. Мы будем развлекаться самостоятельно.

Элли радостно кивнула. Через его плечо она увидела голову волка, закрепленную над дверным проемом. Его пасть была оскалена, глаза смотрели прямо на нее.

Она зажмурилась.

Глава 22

Я преклоняю колени перед Ги и отчетливо ощущаю холод каменного пола. Лезвие тщательно начищенного меча на алтаре отражает пламя свечей. Моя кожа ощущает гладкое прикосновение льняной рубашки. Горнемант вдалбливал мне в голову рыцарскую символику с первого дня моего пребывания в Нормандии. Белый цвет символизирует чистоту и закон Божий, который мне предстоит защищать.

Белый цвет обнаженной кожи в лунном свете. В ночной тьме, когда мне надлежало нести караул, я прокрался к кладовой замка. Она была расположена рядом с фруктовым садом. Там меня ждала Ада. Было довольно холодно, но в пылу страсти мы не замечали этого, и скоро рубаха уже еле держалась на моем поясе, а ее корсет был расшнурован. Теперь нас ничего не разделяло. Воздух в комнате был насыщен сладким запахом прошлогодних яблок и ароматом сидра – хотя в бочках уже почти ничего не осталось.

После того, как был утолен первый порыв страсти, мы так и не встали с куска мешковины, расстеленного на холодном полу. Сквозь зарешеченное окно светила луна, отбрасывая на спину Ады тень. Я гладил ее кожу, смахивая с нее перекрещенные прутки призрачного рисунка, и тут услышал, как она плачет. Слезы текли по ее щекам, а я пытался утешить любимую.

– У нас все будет хорошо, – прошептал я ей на ухо.

Горнемант оказывается у меня за спиной и закрепляет на плечах красный плащ поверх белой рубашки. Красный цвет символизирует кровь, которую я пролью на службе у своего господина.

Ада пролила кровь вчера, порезав палец, и оставила несколько пятен на белой шерсти моей туники. Меня обуял страх. Через несколько часов я должен был стоять в часовне, на глазах у всей челяди. Ада прокралась в кухню и принесла оттуда уксус. Она протерла им пятна, и от них почти ничего не осталось.

Мои бедра стягивает узкий пояс, надетый поверх рубашки. Горнемант говорит, что он должен служить мне напоминанием о необходимости избегать плотских грехов. Я ослабляю его, и он слегка опускается, закрывая то место, где находилось самое заметное из пятен. Когда священник доходит до той части клятвы, где говорится о непорочной жизни, я надеюсь, что он не посмотрит вниз.

Ты клянешься всемогущим Богом защищать церковь, твоего господина, а также беззащитных от могущественных.

Я повторяю клятву. Ги поднимает меч с алтаря и держит его над моей головой, пока священник произносит благословение. На секунду в моем сознании возникает картина, как Ги перерезает мечом горло рыцарю в роще и струя крови обагряет палую листву. Если бы он знал, что я сделал с Адой, он перерезал бы мне горло здесь же, в часовне. Вместо этого он вкладывает меч в ножны и вешает его мне на пояс. После этого Горнемант прикрепляет к моим башмакам позолоченные шпоры.

Мои гетры коричневы – цвет пыли. Это удел каждого мужчины – и гордого, и смиренного. В эти дни мне отнюдь не чужды пыль и земля. Пыль на каменных плитах пола в кладовой, пыль на соломе в конюшне, сырая земля под скалой, где мы впервые поцеловались. Золотые кольца или шпоры, которые мы, земные существа, носим, дабы подчеркнуть свое благородство, означают не более чем пустое тщеславие. Эти шпоры даже не мои, они одолжены на один день. Завтра они будут железными.

Ги ударяет меня ладонью по плечу.

– Прими этот удар в память о Нем, кто посвятил тебя в рыцари.

Меня не нужно учить символике, я прекрасно знаю, что все это означает. Это означает, что отныне я рыцарь.

Горнемант подозревает меня. На прошлой неделе он рассказал мне длинную историю о фламандском графе. Один из рыцарей спал с женой графа. Застав их вдвоем, вельможа приказал своим слугам высечь его, а потом подвесить за ноги над выгребной ямой и опустить туда головой, чтобы он захлебнулся в нечистотах. Горнемант многозначительно смотрит на меня.

– Господин должен доверять своим рыцарям во всем, как он доверяет своей правой руке.

В Библии говорится: «Если твоя правая рука оскорбляет тебя, отрежь ее». Мы оба знаем это.

Я хочу, чтобы Ги мог доверять мне. Я хочу быть верным своей клятве. Я думал, что связи с Адой можно положить конец, что обладание ею когда-нибудь полностью удовлетворит мое желание. С самого начала нашего знакомства моя любовь была для меня кровоточащей раной, которая со временем не заживала, а причиняла еще большие страдания. Теперь чем чаще я обладаю ею, тем сильнее мое желание быть с нею неразлучно. Вместо того чтобы быть благодарным за наши поспешные короткие встречи, я негодую, когда мы не видимся. Вечерами, когда я вижу, как Ги выходит с ней из зала и сопровождает ее в спальню, мне хочется схватить канделябр и ударить его в глаз.

Ярость делает меня безрассудным. На прошлой неделе один из грумов застиг нас врасплох в конюшне, куда он принес жнейку. К счастью, петли двери конюшни скрипят. Мы успели одеться и разыграли целый спектакль, как будто я показываю Аде новорожденного жеребенка. Тем не менее среди слуг поползли сплетни. Я знаю, что должен держать себя в узде и давать волю своей страсти только тогда, когда мы находимся в полной безопасности. В следующий раз мы дожидаемся, когда Ги уезжает в свои отдаленные владения с визитом к одному из арендаторов. Мы встречаемся в сторожевой комнате северной башни. После гибели Этольда Ги перестал выставлять там дозорного, и к тому же комната запирается изнутри.

Я прихожу туда первым. На безоблачном ночном небе сияет полная луна. Вся комната залита ее серебристым светом, проникающим через бойницы и отражающимся от головок копий, сложенных на стенных полках. Я расстилаю на полу плащ и жду.

По мерцанию пламени свечи в щелях дверного проема я понимаю, что Ада поднимается по лестнице. Ступеньки слишком круты и неровны, и она не решается ступать по ним в темноте. На ней лишь белоснежная рубашка и мантия, подбитая мехом сурка.

Свеча, которую она держит в руке, освещает комнату, словно маяк. Я гашу огонь пальцами, крепко прижимаю ее к себе и целую в губы. Она не отвечает на мой поцелуй. В ней чувствуется какая-то скованность, отстраненность. Я отступаю назад.

– Что с тобой?

Она стоит совершенно неподвижно и, освещенная лунным светом, похожа на статую. Каменная Ада. Это напоминает мне историю о том, как Тристан вырезал из дерева подобие Изольды в пещере, чтобы у него была возможность любоваться ею, когда они оказались в разлуке.

– Мы должны прекратить это.

Наверное, Тристан был мудр. Статуя никогда не сказала бы такое. Я боялся услышать эти слова с момента моего первого прикосновения к ней.

– Почему?

Мой вопрос звучит по-детски наивно.