Джорджо Щербаненко - Венера без лицензии Страница 33

– Не знаю. Потребовала деньги вперед, – как-то обиженно произнес извращенец.

– Странно, вот уж не думал... Сол утверждает, что она настоящая аристократка. – У него тоже зародилось подозрение.

– И потом, она играет в шахматы, как та, в прошлом году.

Мутант наконец-то открыл истинную причину своих подозрений. В прошлом году та темноволосая сучка так подставила его, что им пришлось срочно менять квартиру, – и все из-за страсти к шахматам. А вот теперь опять шахматистка попалась и заманивает его в сети, даже вспомнила партию Нойкирха! Он сразу насторожился: нынче люди интересуются только футбольным тотализатором да выигрышными билетиками, дающими право на скидку в магазинах, откуда вдруг столько гроссмейстерш развелось?

– Ладно, пойдем посмотрим.

Они вошли в комнату. Ливия притворилась, будто рассматривает фотографию морского прилива и юпитеры, но на самом деле ей просто хотелось быть поближе к двери и подслушать, что там происходит. К сожалению, ничего она не расслышала. Увидев нового посетителя – тоже молодого и немного близорукого, – она даже обрадовалась: теперь оба попадутся в капкан, – но на лице изобразила крайнее недовольство.

– Меня не предупредили, что будут зрители. Попрошу всех удалиться, кроме фотографа!

– Да-да, конечно, я сейчас уйду, – вежливо отозвался светловолосый, – но сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов. – Уже без всякой вежливости он смахнул на пол все, что было на стуле: шахматную доску, шахматы, журналы, – и уселся.

– Да вы пьяны... Я впервые вас вижу и не имею ни малейшего желания отвечать на вопросы пьяного.

– Будете отвечать как миленькая! Луиджи, принеси стул синьорине. – Мутант вышел, и он опять обратился к ней: – Мне рассказали о вас много лестного. У вас университетский диплом, так ведь?

– Да. – Главное указание синьора Ламберти, выраженное, быть может, в несколько грубоватой форме: не метать бисер, пусть все идет спокойно, своим чередом; если она категорически откажется отвечать, это может обернуться против нее.

– А какой факультет?

Вошел извращенец со стулом, но Ливия покачала головой: чтобы она безо всего села на что-либо принадлежащее этим типам, – ну нет! Хотя стоять голой под их взглядами тоже не очень-то приятно.

– Историко-философский.

– Преподаете?

– Нет, безработная с дипломом.

– А живете чем?

– Занимаюсь переводами.

– С каких языков?

– Главным образом с английского, но могу еще с немецкого и французского.

– И хорошо платят?

– Не очень.

– На жизнь не хватает?

– Нет. Иначе бы я не была здесь.

Он загадочно улыбнулся.

– Да уж. А ваш отец чем занимается?

Упоминание об отце в этом месте, в данной ситуации, когда она стояла под обстрелом этих взглядов, по счастью, хоть не плотоядных, подействовало на нее, как удар хлыста, но она сдержалась. Они ее подозревают – это ясно, и она должна их убедить в том, что они ошибаются.

– Часовщик, часы ремонтирует, преимущественно старинные, – спокойно отозвалась она.

– Очевидно, ваше образование влетело отцу в порядочную сумму.

– Очевидно.

Человек потрогал мочку правого уха.

– И все же мне непонятно, как девушка вашего, так сказать, круга могла пойти на такое, гм... предприятие. – Он как будто беседовал в светском салоне, а не вел жесткий допрос. – Поясню свою мысль: вы из хорошей семьи, вашему отцу стоило немалых жертв дать вам блестящее образование, у вас высокий культурный уровень, вы знаете три иностранных языка, переводите книги, а это дело нелегкое, мне даже сообщили, что вы прекрасно разбираетесь в шахматах... не странно ли, что такая девушка опускается до того, чтоб шляться ночью по проспекту Буэнос-Айрес?

Все, пора поставить его на место; даже в таком разоблаченном, незащищенном, напряженном положении она сумеет это сделать.

– Вы, должно быть, зациклились на тех прожженных девицах, что стоят, прислонившись к музыкальному автомату, в кожаных куртках и с длинными русалочьими волосами. Такие, по-вашему, могут шляться ночью по проспекту Буэнос-Айрес, а другим это заказано. Но, боюсь, вы несколько отстали от жизни. Еще одна загадочная улыбка.

– Ну да, я, наверно, не дорос до девиц, окончивших историко-философский факультет. Скажу вам откровенно, ученая дама, подрабатывающая на панели, вызывает у меня сомнения.

В подчеркнуто любезном тоне слышалась неприкрытая угроза. Ливия пожала плечами.

– Не знаю, чем вам помочь. Я хотела бы поскорее приступить к съемке, если вы закончили допрос.

– Да-да, конечно, вы правы. Луиджи, включай свои юпитеры и приступай. – Он вновь обернулся к ней: – Синьорина, куда вы положили вашу сумочку?

– А что?

– А то, что свои сомнения я всегда проверяю.

– Так вы еще и обыскивать меня собираетесь?! – взорвалась она, но лишь потому, что такова была мизансцена.

– Вот именно, – ответил он, вставая. – Так где сумочка?

– В ванной – обыскивайте, пожалуйста, можете и деньги забрать. Я должна была предвидеть, что имею дело с преступниками!

– Совершенно справедливо, вы же не в монастырь ехали! Однако, если вы проведете съемку как надо, денег я не возьму. Начинай, Луиджи.

Он прошел в ванную, взял с полочки над раковиной красную полотняную сумку, вытащил деньги, там было ровно пятьдесят тысяч, а еще две тысячные бумажки и штук десять монет по пятьсот лир. Потом, как водится, помада, зеркальце, всего два ключа на брелоке, водительские права, крохотный платочек, чистейший, сложенный треугольником, и, наконец, записная книжка, тоже малюсенькая, как у всех женщин, заполненная аккуратно, микроскопическим, но очень разборчивым почерком. Это была единственная вещь, кожаные уголки потерлись, видимо, книжке уже несколько лет.

Ничего больше. Он просунул голову в дверь ванной и заглянул в комнату, переоборудованную под фотостудию. Ему было видно, как педераст суетится возле «Минокса».

– Повернулись, так, стоп, шесть, повернулись, стоп, семь, повернулись, стоп, восемь...

У него еще есть время, пока они отснимут пятьдесят кадров; он сложил в сумочку все, кроме записной книжки, из кармана вытащил обыкновенные очки в черепаховой оправе – модель для юного любителя джазовой музыки – и принялся изучать телефон. Сперва открывал странички наугад, чтобы составить себе общее представление о круге знакомых этой ученой девицы, затем решил исследовать данные более методично и начал с буквы "А". Ни одно имя ничего ему не говорило; на букве "И" обнаружил три адреса издательств (стало быть, она вправду переводит), а также адрес и телефон Института англо-итальянских культурных связей, на "Н" – неоанархистского общества, и это повергло его в раздумья: мало того что ученая, так еще и анархистка! И, наконец, на букве "Р" обнаружил то, что искал.

Выходит, извращенец был прав: у этих скотов неординарное чутье.

Он вернулся в комнату, снова сел, вполоборота к Ливии. Они дошли до тридцать девятого кадра, оставалась еще дюжина, но он отрывисто бросил Луиджи:

– Хватит! – А потом ей: – Подойдите, пожалуйста, сюда, у меня к вам еще несколько вопросов.

– Позвольте мне одеться, – сказала Ливия.

Она уже поняла: он что-то нашел и начинается схватка; страшно ей не стало, только любопытно, что же он там раскопал. И любопытство вскоре было удовлетворено.

– Иди сюда, сука, иначе я тебе ноги переломаю. Отвечай быстро, откуда знаешь Альберту Раделли?

Вот оно что! Могла ли она подумать, что в старой записной книжке еще сохранился телефон Альберты? Положение осложнилось, но она любила трудности. С видом человека, который знает, что психопатам лучше не перечить, она повиновалась, подошла к нему, чувствуя спиной взгляд извращенца.

– Она была моей подругой.

– То есть как это «была»? Вы что, раздружились? – Он расставлял ей ловушку в расчете, что она начнет врать.

– Нет, она умерла, покончила с собой. – Она не заглотила наживку. Ее мозг работал теперь, как электронное устройство в борьбе с хитростью противника.

– Когда?

– Год назад.

– Каким образом?

– Перерезала себе вены. Об этом в газетах писали.

– Вы были близкими подругами?

– Довольно-таки.

– Она, как и ты, иногда выходила на улицу?

Считает себя хитрецом, на свой лад он действительно хитер, только и ждет, чтобы поймать ее на лжи.

– Да, мы из-за этого и подружились.

Несколько секунд этот почти молодой человек смотрел на нее в задумчивости, взгляд его был сосредоточен скорее на обнаженной груди, чем на лице. Потом обратился к извращенцу:

– Дай мне кассету.

У того в кармане была целая коробка кассет, и он тут же протянул ему одну.

– Тебе знакома эта вещица? – Он опять смотрел на нее в упор, чуть прищурив близорукие глаза.

– Да, это кассета от «Минокса».

– Ты ее видела?

– У одного моего сокурсника был «Минокс».

– А может, тебе еще кто-нибудь ее показывал?

– Не помню. Возможно, какой-нибудь фотограф.