Протест прокурора - Аркадий Иосифович Ваксберг Страница 33

Женщина вышла из кабинета, а Лавров позвал секретаря:

— Мария Ивановна, какие есть материалы по жалобе Мироновой?

— Материалов много, а что толку! Эта гражданка ищет ветра в поле. Сейчас я вам принесу все, что у нас есть по ее жалобе.

Прием посетителей продолжался. Вошла не по сезону легко одетая женщина. Присаживаясь, тихо заплакала.

— Что случилось? — спросил Лавров.

— Я приехала с мужем. Его сюда перевели… Не думала о плохом, а вот… он меня оставил. А куда мне… на шестом месяце беременности? Уехала бы, так некуда. Ходила на завод, честно сказала директору, что жду ребенка, а он говорит: «Нам таких не надо». Я по специальности бухгалтер.

Лавров пролистал трудовую книжку женщины, связался по телефону с директором завода, напомнил ему, что существует законодательство о труде, обязательное для всех граждан. Директор сначала возражал, но затем заявил, что поручит отделу кадров «разобраться».

Положив трубку, Юрий Никифорович обратился к женщине:

— Идите на завод, подайте заявление. Я прослежу…

Затем появилась группа молодых рабочих. Они принесли жалобу, в которой писали:

«Мы живем в общежитии, давно зима, а у нас еще печей не топят, до сих пор в окнах двойных рам нет. В комнате семь человек, а табуреток только две. На производстве частые простои: то кирпича нет, то цемент вышел. Значит, сиди и жди, а в итоге низкий заработок. Просим вмешаться».

Юрия Никифоровича жалоба встревожила, но вида он не подал, в блокноте записал:

«Двенадцатого в строительном тресте проверить причины простоев; соблюдение законов о труде; жилищные условия рабочих. Проверку произвести совместно с профсоюзной организацией».

После всех посетителей Лавров пригласил Миронову.

— Вот теперь я слушаю вас…

Женщина начала свой рассказ:

— В 1922 году я вышла замуж за Сергея Васильевича Миронова. В 1924 году, когда мы жили на Урале, у нас родился сын Володя. В 1928 году муж умер. Я осталась одна с четырехлетним сыном и переехала в Грозный к матери и сестре. Они помогали мне воспитывать мальчика, а я пошла работать бурильщицей. Володя окончил семилетку, стал учеником слесаря. В начале войны мы переехали на Волгу, в Куйбышев. Здесь сын поступил работать в авторемонтную базу слесарем. Потом его направили в прифронтовую полосу. Там он был ранен и оказался в госпитале в Лазаревке. Я поехала в Лазаревку, и мне разрешили перевезти Владимира в госпиталь Грозного.

По выздоровлении Владимир был зачислен в танковую школу. В 1943 году он снова ушел на фронт. Сама я стала работать в госпитале, находилась почти все время на фронте. За два месяца до окончания войны заболела, и меня отправили домой. Едва добралась до квартиры, как получаю извещение, что сын мой погиб смертью храбрых при форсировании реки Одер и похоронен на территории Германии…

Миронова вытерла носовым платком бегущие по щекам крупные слезы и глубоко вздохнула:

— Ну что же, осталась одна… Немножко пришла в себя, опять устроилась на работу. Встретился мне человек, присмотрелась, вижу — неплохой. Я вышла за него замуж, переехали мы сюда. Но горе мое меня и здесь никогда не оставляло.

Помолчав, она заговорила горячее, но не сбивалась, не повторялась — видно было, что не раз уже рассказывала свою историю:

— Года полтора тому назад иду я по улице Восточной, вижу, возле водонапорной колонки стоит молодой мужчина с ведрами. Я случайно взглянула на него, и, знаете, товарищ прокурор, меня как током ударило. До того родным и знакомым показалось его лицо, что захотелось крикнуть: «Володя, сынок!» Но что-то будто сковало меня, и я не смогла выговорить ни слова… Тем временем парень ушел с ведрами во двор, захлопнул калитку. Я приметила — возле щеколды зеленой краской намазано. Постояла, постояла, собралась с духом — да в эту калитку. А там домов много. Смотрю, стоит женщина, чистит половички. Я спросила: «Володя Миронов здесь живет?» Женщина ответила: «Нет здесь такого». Я ее еще раз спрашиваю: «Ну как же, неужели вы не знаете Володю?» Женщина, не переставая трясти половики, сердито сказала: «Я здесь знаю всех жильцов. Говорю, нет у нас никакого Миронова. Что еще надо?»

Вышла я за калитку, постояла возле нее еще немного, да так и ушла. С того дня как завороженная хожу. Несколько раз к той калитке подходила, стояла подолгу, но его не видела. Иду по улице, вглядываюсь в лица прохожих. Я уж думала, может, это мне показалось? Но нет! Недели через полторы на базаре я вновь увидела то же лицо…

Лавров посмотрел на женщину. Глаза ее болезненно расширились, между бровями легла глубокая складка.

— Да, да! Это же лицо. Он стоял с протянутой рукой и просил подаяния. На нем была старая шинель. Я стала против него и решила: пока не узнаю всего до конца, не уйду. Смотрю: серые большие глаза, сам еще молодой, а в глазах, во всем выражении лица какая-то пустота. Думаю про себя: «Нет, ошибаюсь я, у моего Володи был такой живой взгляд!..» Отошла немного подальше, встала сбоку — нет, вижу, Володя! И нос его, и ухо, и волосы… Постояла я, постояла, а потом подошла и спросила: «Вы Володя Миронов?»

Он повернул ко мне голову, убрал протянутую руку, но ничего не ответил. Я еще раз его спрашиваю: «Володя?» Он молчит, глаза сделались задумчивыми. Почему он меня не признает? Он же не маленький был, когда мы расстались. Нет, наверное, ошибаюсь. Сорвать бы, думаю, с этого лица пустоту — вот тогда бы и был мой Володя.

Постояла еще, не помню сколько времени, а потом пошла с базара, душа у меня страшно ныла. От переживаний и заболела. Прихожу домой, рассказываю мужу, а он мне говорит: «Брось ты все это! Цепляешься к прохожему, ты же получила извещение, что сын твой погиб!»

И все же я жила мыслью, что сын мой нашелся. Что-то неладное с ним произошло, но-это — он. И я должна все выяснить, вернуть его к жизни.

С тех пор я ежедневно ходила на тот базар и каждый раз видела его. И чем больше всматривалась, тем все роднее он мне становился.