Анна и Сергей Литвиновы - Три последних дня Страница 34

Вдобавок сам смысл работы Мирослава кардинально отличался от того, к чему он привык в Карловых Варах. Здесь он не улучшал внешность пациента: допустим, уменьшал слишком (по мнению заказчика) длинный нос, или делал более полными губы, или разглаживал носогубные складки. Теперь он внешность клиентов – менял. И если раньше клиентами Мирослава становились в девяноста пяти процентах случаев женщины, то теперь преобладающим контингентом оказались мужчины. А вели они себя зачастую так, что запросто можно было поставить диагноз (как говорили русские врачи): «шурочка», а то и «белочка»[17], – и вместо операционного стола отправить их в дурдом. Один, к примеру, когда ложился спать, обязательно клал под подушку заряженный пистолет. Другой терпел мученическую боль, однако наотрез отказался от общего наркоза.

Но о том, кем конкретно являлись посетители стационара, Красс не знал. И старался не думать. Сознание порой невольно отмечало разновидности акцентов в их, как правило, дурном английском. Этот – явный итальянец (скорее всего, представитель каморры); тот – араб (наверно, Организация освобождения Палестины); а вот и немец (вероятно, «Красная Армия»).

Да, клиника Стефана оказалась очень и очень специфической. А когда тот, наконец, решил, что Крассу может доверять, однажды, изрядно подвыпив, высказался об их работе со всей определенностью: «Нас с тобой учили, что врач должен быть небрезглив. Так вот, мы с тобой обязаны быть небрезгливыми не только в физиологическом, но и в моральном смысле тоже. И если нам сюда завтра приведут или привезут курдского сепаратиста, который в Турции бомбу взорвал и теперь от властей скрывается, я помогу ему и не сдам полиции – разумеется, если у него найдется достаточно денег, чтобы оплатить наши с тобой далеко не дешевые услуги».

…Мирослав часто думал: выстрел, прозвучавший тогда в самолетном салоне, словно разделил его жизнь на две половины. В одной, первой, он был благонадежным и благонамеренным гражданином, уверенно идущим по карьерной лестнице: отличник в школе, а потом в Университете дружбы народов в социалистической Москве. Подающий большие надежды интерн, молодой блестящий врач. Но вторая, нынешняя, часть его судьбы неуклонно катится под откос: безработный и нищий превратился в пластического хирурга, подпольно изменяющего внешность террористам и мафиози.

Зато с деньгами теперь было все в порядке. Он получал от Стефана наличные в конверте, аккуратно, раз в неделю. Денег хватало, чтобы арендовать хоть и односпальную, зато шикарную квартиру. На работу и домой он добирался на такси. Он мог бы позволить себе купить собственную машину – даже «Мерседес», однако не хотел самостоятельно лавировать в хаотичном стамбульском трафике. Питался Мирослав исключительно на выходе – в кафе и ресторанах. Пару раз в месяц посещал бордель – столь же подпольный, как их клиника.

Ему удавалось даже откладывать. Разумеется, никаких банков. Помещал наличные доллары и дойчмарки в конверт, а его держал в вентиляционном отверстии. Каждая очередная порция, вкладываемая Крассом в пакет, грела душу. Она словно задвигала все дальше и дальше, в пыльный угол сознания, те времена, когда Мирослав мечтал, как о манне небесной, найти на тротуаре оброненную кем-то банкноту или даже монетку.

Однако воистину: человек никогда не бывает полностью счастлив. Ему, царю природы, вечно то жарко, то холодно, он страдает от голода и жажды, а когда его накормят, напоят, дадут хорошее жилище с кондиционированной прохладой (летом) и центральным отоплением (зимой), он тут же начинает желать чего-то еще.

В случае с Мирославом это «что-то еще» приняло облик Юлии Садовниковой. Только ее воображал он рядом с собой во время посещения борделей. И часто вспоминал о молодой женщине безо всякого повода. Ему вспоминалась ее смелость и прямота. И одновременно истинно женское лукавство: как она лихо провела руководителей советской тургруппы, отбилась от коллектива ради него, Миро. Вспоминал ее глаза, порывистые жесты. И ее поцелуй.

О, первый поцелуй! Как многое дает он влюбленным! Сколь о многом рассказывает! Он определяет – и для него, и для нее, – что будет дальше. И насколько далеко зайдут их отношения. И вот в случае с Юлией поцелуй оказался тем самым, что нужен был Мирославу. За этой осторожной манерой целоваться – ряд мягких, чистых касаний, словно птичка пьет воду – Мирослав, казалось, смог бы пойти на край земли. Пройти до конца и провести рядом с Юлей всю свою жизнь. Но теперь… Теперь о ней оставалось только мечтать. Он, совершенно ясно, никогда не сможет больше приехать в Советский Союз. Он даже писать ей не станет, чтобы не скомпрометировать ее.

Самым разумным выходом для него было забыть о русской девушке навсегда. Все равно любовь меж ними невозможна и обречена.

Однако Мирослав не мог этого сделать. И когда запретил себе думать о Юле, гнал от себя мысли о ней, она стала являться ему во снах.

Ладно, придется все отдать на откуп времени, решил Красс. С годами прекрасный образ москвички потускнеет. Не может не потускнеть. А на что еще он может надеяться?

Но однажды… «Мы ожидаем нового пациента, – сказал Стефан. – Завтра. Между прочим, женщину». Мирослав только плечами пожал: женщину и женщину, какая разница. Однако, когда на следующее утро вошел в палату, чтобы познакомиться с клиенткой, он обомлел. Потому что на кровати, спиной к нему, сидела в халатике та самая русская – Юля. Та же фигура, цвет волос, поворот головы, руки и плечи… Пораженный Красс остолбенел, не в силах вымолвить ни слова.

Пациентка почувствовала его взгляд и обернулась. Нет – лицо, увы, оказалось вовсе не Юлиным. Столь же молодым и свежим, однако с совсем другими чертами. Нос – крупнее. Иные брови и разрез глаз. А вот сами глаза – ужасно похожи, та же бездонная синь. Но рот и подбородок чуть более мелкие. Губы – значительно у́же и с опущенными уголками. Словом, девушка походила на Юлю, как походила бы на нее сестра – даже не родная. Максимум сводная.

Но какова природа! Вот это фокусы! Вот это шутки! Она наградила совсем чужую женщину той же самой фигурой и повадкой! «Интересно, – пробежала непрошеная мысль, – а целуется эта красотка так же, как Юлия?»

– Здравствуйте, доктор! – проговорила женщина на идеальном английском.

Акцент американский, машинально отметил Миро, скорее всего, она – с восточного побережья, с севера страны. Нет, эта дама совершенно не может быть русской.

Он по-прежнему хранил молчание, и пациентка насмешливо спросила:

– Со мной что-то не так?

– О, извините, – смутился Мирослав. Надо было как-то объяснить свою окаменелость, хоть что-то сказать. Однако признаваться женщине, что она похожа на другую, тем более при первой встрече, чистое безумие и лучший способ потерять ее навсегда. И тогда Красс повторил то, что говорил уже множеству пациенток: – Я просто поражен вашей красотой.

Ее глаза потеплели, и в тот самый момент Миро уверился: они будут вместе. Он не знал – когда, как долго продлится их связь и насколько тесной душевно будет. Но что они однажды лягут вместе в койку, он не сомневался. Похоже, что-то для себя в тот краткий миг решила и она. Но что – он пока не знал.

Врача и пациента всегда связывает невидимая нить. Сколько романов начиналось во врачебных кабинетах! А уж сколько кратковременных связей и адюльтеров знают жесткие кушетки смотровых и процедурных, ординаторских, перевязочных и даже операционных! А сколько браков сотворилось – или распалось – со слов доктора: пожалуйста, раздевайтесь!

Американка стала первой пациенткой, которую от начала до конца вел Мирослав. Он не позволял себе с нею ничего личного. Никаких вольностей даже в разговорах, все строго по делу. Первым делом обсудили ее будущую внешность. Мирослав показал портрет, выполненный карандашом (в ту пору век компьютеров еще не наступил). Он нарисовал его за один вечер, вдохновенно, по памяти, но получилось похоже – очень похоже. Любой, знавший русскую девушку Юлю, опознал бы ее в портрете.

Оставалось убедить американку, что именно эти губы, брови, глаза будут для нее самыми выигрышными. Пациентка, разумеется, внесла в рисунок свои правки. И Мирослав горячо поддержал ее, однако сделал все по-своему.

Операция прошла без осложнений.

И вот настал момент снятия повязок. Эту процедуру Мирослав никогда не доверял сестричкам. Всегда, с начала до конца, все делал сам. И уж тем более в одиночку он действовал в тот день.

Девушка – лицо забинтовано, сидит на кушетке, чуть сгорбившись и играя в равнодушие, – вся была напряжена. Мирослав, снимая повязки, оказался настолько близко, что чувствовал ее запах: не духов или дезодоранта, а личный, нутряной, ни на что не похожий. У него кружилась голова, и пару раз он был вынужден прекратить свое занятие и отойти к окну – возникала спонтанная эрекция.