Наталья Солнцева - К чему снится кровь Страница 35

Теплый и уютный загородный дом с просторной верандой был единственным местом в огромном земном мире, где человек в черном чувствовал себя спокойным и счастливым. Это был его дом, семья, его пристанище на чужом берегу, где для него горел огонь, готовилась еда, где его всегда ждали и беспокоились о нем.

Сегодня у Никиты день рождения. Бабушка с утра хлопочет на кухне, в доме вкусно пахнет сдобой, жареным мясом, пельменями. Протирается пыль на рояле, открываются окна в старый, благоухающий свежестью сад, вытряхиваются ковры, и на стол ставится бабушкина ваза с огромным букетом полевых цветов.

Человек в черном почувствовал радость и нетерпение, ожидание праздника. Ему было так хорошо, что он начал напевать про себя любимую мелодию, и нежная, милая головка Евлалии склонилась ему на плечо. Сейчас он был в ладу со всем миром и в ладу с самим собой.

Проходя мимо маленького пыльного рынка, он решил зайти купить фруктов, конфет и цветов женщинам. Деревянные прилавки ломились от продуктов – молоко, творог, яйца, куры и утки, кролики, сливочное масло, зелень. Все свежее, домашнее.

Он зашел в тесный магазинчик, выбрал коробку конфет, бутылку шампанского и шоколадки. На улице женщины продавали мокрые букеты пионов и крупных ромашек. Человек в черном купил цветы и направился к другу.

Возле киоска с пивом старик в очках, с орденскими планками на засаленном пиджаке играл на аккордеоне «Прощание славянки». Аккордеон был хороший, немецкий, может быть, трофейный, блестел перламутром и черно-белыми клавишами. Звуки военного марша рвали душу, в груди образовался тяжелый комок. Почему-то представились офицерские проводы – шинели, фуражки, кокарды с двуглавым орлом, блестящие голенища сапог, задымленный перрон, заплаканные глаза под вуалью, запах угля, смешанный с запахом французских духов, увядшие букеты сирени, женщины в длинных платьях, духовой оркестр…

Почему эти живые картины вызывают такую тоску? Что-то есть в них такое, что отзывается болью, не прошлой, а настоящей, как будто прямо сейчас гудок паровоза режет по живому налаженную милую жизнь, чьи-то надежды… Как понять чувство, когда провожаешь в неведомую даль человека, за которым стремится твоя душа? Что его ждет? Холод, дожди, окопы, пулеметы на бруствере и одиночество… страшное одиночество войны, смертельного боя, где каждый сам несет свою ношу и никто никого не может спасти своими молитвами. Когда говорят пушки, ангелы молчат…

Человек в черном положил на колени старику крупную денежную купюру, торопливо вышел с базарной площади и направился в тихую зеленую улочку, заросшую березами и калиной. Навстречу по тропинке шла сухонькая бабка, вся согнутая, в старой стеганой жилетке, низко повязанном платке, из-под которого сверкнули неожиданно молодые глаза. Она несла в руках большую черную курицу, которая истошно квохтала, кося бешеными глазами.

– Да уймись ты, окаянная! Вот наказанье мне с тобой! Нечистая сила на мою голову! – причитала бабка, с трудом удерживая дурную курицу, то и дело норовившую вырваться.

Человек в черном вдруг остановился. Его осенила потрясающая идея! Он перешел на тропинку и загородил бабке дорогу.

– Здравствуйте, бабушка!

– Здорово, сынок! – бабка с интересом рассматривала незнакомого мужика, по всему видать, городского. Одет прилично и вежливый.

– А куда это вы курочку несете?

В этот момент курица, пользуясь тем, что хозяйка отвлеклась, сделала очередную попытку совершить побег. Она резко взмахнула крыльями, перья на загривке у нее встали дыбом, клюв угрожающе раскрылся, и оттуда вырвался совершенно дикий вопль, ни на что не похожий.

«Чудесный, редкий экземпляр! – подумал человек в черном. – Когда бы я ни приезжал к Никите, меня всегда ждет удача!»

– Она меня замучила, отрава. Ведь разве ж это курица? Это дьявол, а не курица! – бабка прижала птицу к себе покрепче. – Как люди есть бешеные, так и животные. У них у каждого свой характер. Вы посмотрите на нее! Она по двору коршуном летает. Ко мне все соседки ходить перестали. У тебя, Авдотья, говорят, сатана на подворье! Батюшка, и тот мне велел от этой курицы избавиться срочным образом. А как же я от нее, окаянной, избавлюсь?

– Ну, зарезали бы ее, да в суп. Куриный бульончик с домашней лапшой, разве плохо?

Бабка опустила глаза и вздохнула.

– Жалко мне ее, сынок. Не могу я ее зарезать. Вольная она очень! Я хоть и злюсь на нее за это, а уважаю. И рука моя на нее не поднимается, – она взглянула на курицу, которая притихла на время, как будто чувствуя, что решается ее судьба. – Я ее продать решила. Только кто ж ее купит? Простояла с ней на базаре два дня, да и плюнула. К тому же гляди, какая она черная! И глазищи колесами вращаются. Некоторые боятся. Как продашь?

– А что, если я у вас ее куплю? Сколько просите?

У бабки от неожиданной удачи даже рот открылся.

Она не сразу сообразила, что и сказать-то.

– Я б тебе, сынок, даром ее отдала, да уж больно деньги нужны. Пенсию-то мне маленькую плотют, а кушать надо. Картошка у меня своя, коза есть, куры, овощи разные, а хлебушек-то я уже стара сама печь. И опять же мука нужна, дрожжи. Да и чай я люблю пить с сахарком. Как же без сахарка? Какие у меня еще радости?..

Человек в черном торопливо полез в карман.

– Столько хватит?

Бабка, подслеповато щурясь, взяла деньги, радостно закивала.

– Бери, бери, сынок. На что она тебе, не знаю. Смотри только, чтоб не вырвалась.

Передача бешеной курицы состоялась очень даже мирно, что немало удивило бабку. Птица вела себя спокойно, и человек пошел дальше, к недавно покрашенному забору, у которого он сам пару лет назад посадил две елочки.

Прибыв в обманчиво-тихий провинциальный городок, Сиур вошел в здание вокзала, посмотрел расписание поездов дальнего следования в Москву, вышел на залитую солнцем площадь, откуда отправлялись рейсовые автобусы, и сделал два звонка.

Через полчаса он шел по заросшей кленами и акациями улочке, по бокам которой выглядывали из-за заборов деревянные домики с резными наличниками, ставнями и застекленными верандами. Вокруг домиков зеленели вишневые и яблоневые деревья. К одному из таких неприметных домов в глубине запущенного сада и подошел Сиур, толкнул калитку, достал из кармана ключи и, незаметно оглянувшись, отворил дверь веранды.

По стенам висели фотографии в старомодных рамках: невеста в высоком веночке, выпятивший грудь жених в новом пиджаке и цветком в петлице; бабка с дедом на завалинке дома; молодые люди в военной форме, – память об ушедшей жизни.

Крашеные деревянные полы покрыты домоткаными дорожками, окна плотно занавешены, высокая пружинная кровать покрыта шерстяным одеялом, огромная гора подушек в белоснежных наволочках достает чуть ли не до потолка. Печка. Хорошо, что лето: топить не надо.

Здесь ему придется жить, пока он не выполнит то, за чем приехал. Если, конечно, не случится ничего непредвиденного.

Сиур в который раз подумал: кто мог вызвать Лешку из гостиничного номера? Кто в этом тихом городке мог оказаться настолько близким ему, чтобы знающий свои профессиональные обязанности парень вот так выскочил, не приняв никаких мер предосторожности, не оставив никакой записки, и исчез?

Через час у него назначена встреча. Сиур посмотрел на часы. Еще есть время. Перед ним возникло лицо Тины, бледное, с темными глазами, полными мольбы. Сейчас она особенно похожа на Евлалию. Прав был старик: истинную женственность узнаешь в любом обличье. Внешние формы – иллюзия. Истина сокрыта внутри, – тайна тайн этого мира. Она не выдумана. Она существует. Только дорога к ней неизвестна…

Сиур почувствовал жжение под ложечкой, знакомый зуд предстоящего риска. Легко встал и вышел.

Он уже почти добрался до места встречи, когда заметил, что за ним наблюдают. Слежка началась недавно. Он почувствовал наблюдателя кожей. Сиур как раз подошел к дырявому заборчику, за которым теснились несколько почерневших от дождей и речной сырости сараев. Он не замедлил шаг, не оглянулся, продолжая идти беззаботно и расслабленно. Поравнявшись с кустами малины, он бесшумно нырнул в заросли, скользнул к сараю у самой дороги и притаился за углом.

Парень в зеленой футболке и синих джинсах растерянно оглядывался по сторонам. Только что мужик, за которым он шел, был здесь. Куда он мог деться? Может, отлить захотел? Вон там кусты… Наверное, туда и отправился.

Сиур читал по его лицу все нехитрые мысли, с трудом ворочавшиеся в замедленном уме. Скорее всего, парень решит подождать. А когда время, отведенное на отправление естественных надобностей, пройдет, ринется искать.

Наблюдатель поступил точно так, как от него ожидали. Сделав вид, что захотел отдохнуть, покурить, он прислонился спиной к толстому дереву и достал сигарету. Делать вид, правда, было совершенно не для кого – ни справа, ни слева не было видно ни души. Однако парень с удовольствием играл свою роль, пока не истекло логически обоснованное время.