Александра Маринина - Личные мотивы Страница 35

А спустя еще какое-то время Гера стал рассказывать, что Дмитрий Васильевич очень хорошо общается с больными детьми и их родственниками, находит нужные слова и правильную интонацию, чтобы, с одной стороны, все объяснить, а с другой — не напугать сверх меры и не лишить надежды. С детьми он ласков, весел и внимателен, с родителями — спокоен, терпелив и уважителен. И те и другие его просто обожают. А вот персонал больницы продолжал доктора Евтеева не любить.

Прошло немало времени, прежде чем Герман Георгиевич пригласил Евтеева к себе на дачу вместе со всем отделением встречать Новый год. Это была давняя традиция. Дачей назывался дом родителей Германа в предгорье, на большом участке, и вот уже много лет все отделение с супругами собиралось там на новогодние шашлыки. Нового заведующего решили тоже пригласить, хоть и не любили его, но нужно же соблюдать приличия. Может, он сам откажется… Но Евтеев, ко всеобщему удивлению и даже к некоторой досаде, не отказался, приехал вместе с женой.

— Что уж там произошло между Димой и Герой, я не знаю, Гера никогда в подробностях не рассказывал, но с той ночи между ними завязалась крепкая дружба. Знаете, как бывает: пошли вместе к мангалу, простояли там вдвоем минут двадцать, уходили чужими людьми, а вернулись почти родными. А я с Александрой Андреевной подружилась, с Шурочкой, она оказалась женщиной удивительной душевной чистоты и порядочности.

— А Бессонов говорил, что с Евтеевыми трудно было поддерживать тесный контакт, — заметила Настя. — Он утверждает, что они были замкнутыми и не особенно дружелюбными.

— Ну, это для кого как, — улыбнулась Галина. — Жена Коли Бессонова их действительно не любила, что было — то было. Дима с Герой сошлись на профессиональной почве, а мы с Шурочкой нашли друг в друге понимание правильного воспитания детей. У нас с ней по этому вопросу были совершенно одинаковые взгляды, так что нам было легко общаться. Мы обе считали, что нельзя сюсюкать, жалеть, баловать и потворствовать. И в общем-то жизнь показала, что мы были правы: у Евтеевых очень хорошие дети, что Женя, что Валюшка, да и наши выросли честными и добрыми.

Что же касалось раритетов, предметов коллекционирования и врагов — об этом Галине Симонян ничего известно не было.

— Да откуда у Димы враги? — искренне недоумевала она.

— Ну а родители детей, лечение которых не привело к успеху? — спросила Настя. — Они могли затаить злость на доктора и отомстить ему?

Галина покачала головой:

— Нет, это исключено. Я сама жена врача и скажу вам совершенно ответственно, что родители не станут мстить таким хирургам, как Симонян или Евтеев. В их квалификации никто не сомневается, у них безупречная врачебная репутация, их уважают и ценят, задолго в очередь записываются, чтобы попасть именно к ним хотя бы на консультацию. И если у них что-то не получается, значит, это просто судьба, а уж ни в коем случае не вина хирурга. Никому никогда не придет в голову обвинять врачей такого уровня в медицинской ошибке или халатности.

Настя спросила, с кем из бывших коллег Евтеева имеет смысл встретиться. Если существовала традиция встречать Новый год всем отделением вместе с семьями, значит, Галина должна знать и самих врачей, и их жен и мужей.

— Даже и не знаю, что вам посоветовать, — задумалась Симонян. — Диму ведь так и продолжали не любить. Уважать как врача — это одно, а любить как человека — совсем другое. Он многих обижал, и, как говорил Гера, претензии Митины далеко не всегда были обоснованными, мог и не по делу ругаться и выговаривать. Так что вряд ли вы услышите от врачей в отделении что-нибудь хорошее.

— После смерти вашего мужа Евтеев так ни с кем из коллег и не сошелся?

— Нет, ни с кем. Он очень тяжело переживал уход Геры.

Об этом и Бессонов говорил. Стало быть, в больнице у покойного доктора Евтеева остались одни враги. Может быть, имеет смысл там поискать?

— Я понимаю, о чем вы думаете, — внезапно улыбнулась Галина. — Выбросьте это из головы. Врачи — это особая категория людей, для них чужая жизнь — это непреходящая ценность. Никто из них не станет убивать другого человека за грубое слово или косой взгляд. Никто и никогда.

Ну, это всего лишь суждение жены врача, а уж Насте-то хорошо известно, какие люди и по каким ничтожным поводам, случается, лишают жизни своих обидчиков.

— Могу вам посоветовать поговорить с Эммой Петровной, — продолжала между тем Симонян, — она работает в больнице очень давно, еще до Димы пришла. Она, наверное, единственная, кого он не обижал.

— Вот как? — насторожилась Настя. — Почему? У них был роман?

— Да господь с вами! — засмеялась Галина. — Какой роман? Дима ни разу не посмотрел на другую женщину, он был очень привязан к Шурочке.

— Так почему же он ее не обижал?

— Это совершенно дурацкая история, но я вам расскажу, конечно. Дело в том, что в Диму была влюблена Наденька, сейчас она уже старшая медсестра, а когда Дима только появился в больнице, она была совсем молоденькой девочкой, сестричкой. Влюбилась просто без памяти, до такой степени, что не могла себя контролировать, смотрела на него с немым обожанием, старалась все время ему на глаза попадаться, каждое слово ловила. В общем, полный караул. Диме это, естественно, не нравилось, он был с ней резок, грубил, даже, кажется, хамил, а она только еще больше погружалась в свою влюбленность. И вдруг все стало как-то проходить.

— Что, разлюбила?

— Да мы с Герой тоже так подумали, мы же с ним все обсуждали, я всегда была в курсе всего, что происходило в больнице. Потом оказалось, что Эмма, она тогда была врачом-ординатором, взялась за Наденьку крепкой рукой и вправила ей мозги, объяснила, что так нельзя себя вести, что она ставит человека, которого любит, в сложное положение, и все такое. Наденька океаны слез на груди у Эммы выплакала, но Диму преследовать перестала. Когда Гера об этом узнал, он сказал Диме, кого следует благодарить за то, что Надя больше не бегает за ним как хвостик. Думаю, Дима при всей своей резкости старался Эмму не обижать. Он действительно был ей благодарен.

Что ж, подумала Настя, возьмем на заметку. Значит, Эмма Петровна и старшая медсестра по имени Надежда. Найдем. Но это все, включая Галину Симонян, люди, которые хорошо относились к доктору. А что скажут те, кто относился к нему плохо, те, кого он обижал?

— Может, знаете, кого Евтеев обижал чаще всего?

— Чаще всего? — усмехнулась Галина. — Знаю. Это доктор Гулевич. Только он в нашей детской больнице давно не работает. Вы у Эммы спросите, она вам расскажет подробности.

— А если не расскажет?

— Расскажет обязательно. А уж если нет, тогда вы снова ко мне приходите, я расскажу, что знаю. Просто Эмма знает лучше, это их внутренняя больничная история, она произошла, когда Геры уже не было, так что я ее знаю из третьих рук.

Настя вдруг подумала, что они разговаривают с Галиной уже давно, и за это время ни один человек не подошел к киоску и не поинтересовался сувенирами и ракушками. Да, не бойко идет у нее торговля. Наверное, не так уж много вдова хирурга Симоняна зарабатывает своей нехитрой коммерцией.

— Как называется эта ракушка? — спросила Настя, показывая на нежно-розовую раковину с округленными лучами-отростками.

— Это мурекс, ее еще называют невестой.

Надо же, какое название! Настя неожиданно поняла, что не знает ни одного названия выставленных в киоске раковин.

— А эта?

— Касис. А вот эта называется харония, или Рог Тритона. Вам что-то понравилось?

— Да, — решительно ответила Настя. — Вот эта невеста. Сколько она стоит?

— Ну что вы, я вам подарю, — замахала руками Галина. — В память о Диме и в знак благодарности за то, что вы Валюшке помогаете.

— Ни в коем случае. Я куплю.

Настя достала кошелек, стараясь не встречаться глазами с Чистяковым, который с трудом скрывал недоумение и насмешку. Взяв в руки тяжелую раковину, она поймала себя на мысли, что впервые в жизни покупает сувенир на курорте. Лешка, конечно, скажет, что покупать ракушки — это пошлость и мещанство, но неужели можно прожить жизнь, не совершив ни одного пошлого и мещанского поступка? Ну хотя бы попробовать, как это бывает. И раковин у нее никогда в жизни не было…

Ею овладело ранее никогда не испытанное чувство, ей хотелось узнать и испытать как можно больше того, что прежде было ей недоступно и в силу занятости и сконцентрированности только на работе, и просто в силу того, что она жила в Москве и мало где бывала за пределами столицы. Она прожила слишком серьезную жизнь, в которой было много чужого горя и чужой боли, мало собственных радостей и совсем не было глупого, но такого сладкого легкомыслия. А кто сказал, что в пятьдесят лет поздно начинать? Никогда не поздно!

— И зачем ты это купила? — ехидно спросил Леша, когда они отошли от киоска Галины Симонян. — Пожалела вдову, у которой торговля не идет?