Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века Страница 36

Притворный вздох пробудил тень, дремавшую в кресле. Тень эта потянулась, медленно, нарочито, позволяя разглядеть длинные руки и ноги, черные, что, в общем-то, совершенно нормально для тени. Затем тень поднялась и помахала рукой.

– Ты это видишь? – спросил Василий, вцепляясь в рукав. – Это же…

– Спокойно.

Олег не отступит от комнаты.

Но тень рядом. Практически в трех шагах. Стоит, раскачивается, дразнит. Она быстра? Но не быстрее Олега. И если поймать ее, то все закончится.

Погнаться за тенью – оставить дверь открытой.

– Мы должны ее схватить! – Василий сделал осторожный шажок к тени, и та отступила.

Еще шажок.

И еще отступление. Танец для двоих, которые ждут третьего, втягивают в притворную игру. Хромающая перепелка уводит лисицу от гнезда. А в это время волк пристраивается сзади, готовый сомкнуть челюсти на рыжем загривке.

– Стой, – сказал Олег.

И тут погас свет. Не было предупреждающего мигания или дрожания, просто стало темно.

Очень темно.

А затем темнота наполнилась голубями. Курлыканье. Шелест перьев, касающихся друг друга. Редкие хлопки крыльев и нежный-нежный голос:

– Убей!

– Олег! – Василий кричал где-то рядом, но голос его тонул в голубином ворковании.

– Убей.

– Олег, помоги…

– Убей.

– Ты где?

– Здесь я! Здесь…

Слева? Справа? Глаза надо закрыть. Сосчитать до тридцати. Открыть. Окон мало, и свет скудный. Очертания предметов проступают медленно, словно из тумана. Несуществующие голуби галдят.

Где Василий?

Олег шел вдоль стены, держась за нее плечом. И каждый шаг прощупывал в пространстве, которое оставалось издевательски пустым.

– Ты где?

Тишина. И голуби успокаиваются. Ощущение их присутствия полное. Сквозняком тянет… Василий сидит в кресле, и сидит неподвижно. Его белая повязка выделяется в темноте, а еще руки в браслетах манжет и воротничок, в котором прячется подбородок. От него воняло. Резко, знакомо, но неузнаваемо.

– Эй! Ты чего? Ты живой? – Олег вцепился в плечо. – Живой?

Свет вспыхнул, ослепляя. Исчезли звуки. И коридор обрел прежнюю степенную пустынность. Вот только теперь у самого кресла стоял новенький топор с белой, гладкой рукоятью.

А Василий лежал, откинувшись на спинку, руки его бессильно свисали, а ноги и вовсе были подогнуты под кресло, отчего тело выгибалось неестественно, странно.

Но крови не было! Только красное пятнышко на белой повязке. Но оно и прежде было. Было ведь? Олег, сглотнув, заставил себя прикоснуться к шее. Пульс нащупывал, боясь не нащупать.

– Он живой? – вежливо спросили сзади и, оттеснив Олега, приникли к груди. Саломея обнимала тело с нежностью, которой прежде в ней не замечалось. – Он живой.

Саломея потянула носом, чихнула и пояснила:

– Хлороформ. Древняя штука. Сейчас его редко используют.

– Твою ж…

– Отлежится и очнется. Ноги только вытянуть надо, а то ж затекут. Я вот жутко не люблю, когда у меня что-то затекает. Мурашки… и вообще мерзко.

И Саломея не без труда, но вытащила ноги Василия, составила их вместе и даже бантики на ботинках расправила. А потом деловито принялась обыскивать тело. Она вывернула карманы дрянного пиджака, прощупала швы, проверила брюки, ботинки…

– Странно, – сказала она и, присев на пол, царапнула глянцевый нос ботинка.

– Конечно, странно! – не выдержал Олег. – Хрень какая-то творится! По-моему, мы договаривались, что вы разберетесь!

– Я и разбираюсь. Это странно, что у него в карманах пусто, – сказала Саломея и шею потерла. Только тогда Олег заметил, что на шее этой сквозь рыжий покров веснушек проступают лиловые пятна. – Вот что у вас в карманах?

– У меня?

– Ага.

– Ну… не знаю. Ерунда всякая.

– Покажите.

Олег вытащил фантик от конфеты, изрядно потрепанную бумажную салфетку с каким-то номером. И оторвавшуюся пуговицу.

– Вот, – сказала Саломея, постукивая пальцем по ботинку Василия. – Что-то, а есть. А у него ничего. Как будто он знал, что карманы проверят.

В ее словах был смысл. А еще ее душили.

– Что с вами произошло?

– Да так… случай один. Скажите, а вы помните няню вашей племянницы? Первую.

– А разве была вторая? – удивился Олег. – Извините, я сейчас.

Он к двери бежал нелепой трусцой, стыдясь и того, что забыл о данном обещании не оставлять Киру. Дверь по-прежнему была открыта. Кира спала. Мальчишка, отложив книгу, дремал в кресле. Щеку он подпер кулаком, а вторую руку сунул в подмышку.

Уложить надо бы. Но Олег понятия не имел, как укладывают детей. И вообще что с ними делают.

– Беспокоитесь? – Саломея возникла за спиной, как всегда, неожиданно. – Их не тронут. Я думаю.

– Почему?

– Потому что они – не виноваты.

– В чем?

Она пожала плечами и снова потрогала шею, точно надеясь, что пятна исчезнут.

– Пока не знаю. Но они не могут быть виноваты. Они сами – пострадавшая сторона.

– Киру едва не убили. У нее сердце больное. А ее на крышу выставили, – опасаясь разбудить мальца, Олег шипел, а Саломея слушала это шипение и головой кивала, дескать, все верно. Только неправильно.

– И все-таки, вы помните няню вашей племянницы?

– Да при чем тут… ладно, ладно. Помню. Прекрасно.

Бледнокожая девица с очами Мадонны. Крупные, вывернутые губы. Иссиня-черные волосы, жесткие, что конский хвост. Хвостом она и носила, зачесывая высоко на макушку и прихватывая резинкой с пластмассовыми цветами.

Волосы рассыпались, и Таньку это злило. Ей казалось, что волосы эти выпадают, а девица – метит территорию. Еще от девицы – все-таки как ее звали? – пахло сандалом и тяжелым животным мускусом. Запах этот будоражил и диссонировал с прочим сдержанным, равнодушным почти видом.

Танька бесилась.

Держалась, пряча злость за узкими губами, выплевывая лишь изредка в ехидных замечаниях, которые почти что пощечины. И девица принимала их, благодаря хозяйку.

За что?

А потом исчезла. Когда же Олег спросил, просто к слову пришлось, Танька взорвалась. Кричать начала, будто бы Олег снова не в свое дело нос сует, подсматривает, вынюхивает… воровку прикрывает.

– Ее уволили, – шепотом сказала Саломея. – Она была любовницей вашего брата. И решила, что теперь он точно разведется. А вместо этого ее уволили. И обвинили в краже. Я думаю, чтобы совсем убрать. Та чернильница, которую мы нашли, она была украдена. А она дорогая…

– Я знаю. Я помню ее.

Странно, что он раньше не вспомнил эту серебряную гору с голубем. Серега ее из Америки привез.

– Настоящая, – сказал он тогда. – Говарда.

– Кто такой Говард? – спросил Олег, которому чернильница не понравилась совершенно.

– Ну ты и темный… писатель. Знаменитый. А это его чернильница.

Олег подумал, что Серегу надули, но говорить ничего не стал. Вещь эта вызывала какое-то подсознательное отвращение. И Олег был рад забыть ее, а вышло, что забыл настолько плотно, что припомнил лишь сейчас.

– И еще посуда. А Егорыч видел, как Татьяна посуду бьет. Он думал, что она со злости, а она – от ненависти.

– Серега не бросил бы Таньку.

– Почему?

Странный вопрос, на который у Олега нет ответа. А и вправду, почему? Жили ведь как кошка с собакой, ненавидели друг друга, но прятали ненависть за масками приличий. Или им она и была нужна? Кипящая, горящая, как лава… не в этом ли дело?

– И эту девушку, ее не просто выгнали – ее посадили. Это неправильно. А в дом взяли другую… Ваш брат, он ведь любил женщин. Понимаете, о чем я?

– Ну да, – Олег приоткрыл дверь.

Мальчишка уже сполз на кресло и свернулся калачиком, подтянув ноги к подбородку. Забавный. На Серегу похож, и на Киру тоже. И серьезный очень. Убрать бы его отсюда, а то мало ли.

– Я думаю, что он сделал что-то очень нехорошее. И ему отомстили.

– Кто?

– Тот, у кого много демонов в голове. Запределье никогда не действует само. У него нет рук. И ног тоже. Призраки – это сказка. Я не верю в призраков. А в демонов – верю. Здесь, – Саломея коснулась виска и сердца, – они обитают. Как червяк в яблоке. Иногда – сидят тихо, почти и не мешают. А потом что-нибудь случается, и демон оживает. Он принимается за свое яблоко, и грызет, грызет, пока не прогрызает насквозь. Тогда человек уже перестает человеком быть.

Какая серьезная девочка. Маленькая серьезная девочка, которая рассуждает о запределье и демонах. Олег же слушает и почему-то не тянет его посмеяться над ее глупыми выдумками.

– И что делать?

– Ну… с демонами – ничего. А если тут, то давайте для начала его разбудим, – Саломея указала на Василия, и тот пошевелился, застонал картинно, протяжно. – Или хотя бы перенесем.

Глава 11

Жернова совести

Елену нашла Тамара.