Анна Михалева - Мечты серой мыши Страница 36

Он отрицательно мотнул головой и пошел к тротуару.

— Эй! Эй! Подожди! — разумеется, я кинулась следом, попутно сознавая, что это все сильно смахивает на сцену из итальянской комедии. — Да что с тобой?! Неужели одно слово может перечеркнуть все, что было…

Мне стало стыдно за этот текст. Это уже даже на итальянскую комедию не походило. Пришло время мексиканского сериала.

Илья повернулся, глянул на меня исподлобья и усмехнулся. Неприятно, цинично усмехнулся.

— Дорогая моя, мне тебя жаль. Ты живешь с оглядкой. Ты работаешь с оглядкой, ты любишь с оглядкой, ты спала со мной, постоянно терзаясь вопросом: что мне от тебя нужно. А сейчас? Посмотри на себя! Ты пытаешься меня остановить и думаешь, как это выглядит со стороны. Я тебе не нужен. Тебе нужна красивая картинка. Но картинка эта приносит тебе все больше и больше хлопот. Поверь мне, тебе станет легче дышать, когда я уйду. Сейчас для тебя самое главное — почувствовать, где ложь, а где истина. В таком ты сейчас положении. Может быть, самом серьезном и трудном за всю твою жизнь. Ты не сможешь сделать правильный выбор, если рядом с тобой будет человек, с которым тебе хорошо, но которому ты не можешь доверять, — он развел руками, потом повернулся и быстро зашагал прочь.

— Ты просто не умеешь держать удар! — пробормотала я, еле шевеля одеревеневшими губами.

Я постояла еще немного… примерно с час. Все надеялась, что Илья одумается и вернется. Потом побрела к машине. Итальянцы — святые люди, наша козявка осталась нетронутой и все так же натужно тарахтела моторчиком. Я села за руль.

«Удивительно, как непредсказуема жизнь. Еще утром у меня был потрясающий кавалер, заказывающий для меня номера в самых дорогих отелях Европы. Кавалер, который заботился обо мне, любил меня, позволял мне капризничать. На каком основании? Да черт его знает. А я? Я ведь действительно все время держала камень за пазухой. Я все время думала, искренен он в своих чувствах или ему что-то от меня нужно. Я не могла поверить ему. Не могла! А сейчас. Сейчас я сижу в малолитражке претенциозно желтого цвета посреди Рима. В сумочке моей четыреста евро — едва хватит на обратную дорогу до Москвы. Мой чемодан остался в «Фиате», значит, у меня есть лишь то, что на мне надето. Но главное — я одна. И совершенно никому нет до меня дела», — мысль достигла глаз и брызнула обильной слезой. Я упала на руль и принялась изливать ему свою израненную душу.

— Синьора?

Не прошло и пары минут, как в окно постучал карабинер.

«Только полиции мне еще и не хватало!»

— Вам плохо?

— Простите меня, — я шмыгнула носом как можно более жалостливо и подняла к нему зареванное лицо. — Сегодня огласили завещание моего отца.

— Соболезную, — его брови вздернулись, уголки губ опустились, изобразив жалостливую гримасу. — Вам не стоит садиться за руль в таком состоянии.

— Нет-нет, — я продолжала играть в хорошо воспитанную наследницу большого состояния. Прямо аристократка в малолитражке! — Мне уже гораздо лучше. Мне нужно успеть в банк. Интернациональный банк.

— Я вас провожу.

Вернулся он уже на мотороллере. И мы покатили по Via Del Corco важным эскортом: впереди полицейский на мотороллере, за ним важная дама на желтой козявке. Полицейский не знал, что «важную даму» ждет сокровище в сейфе Интернационального банка, но оно ей не нужно, потому что «важная дама» точно знала: в сейфе не может быть ничего дороже того, что она уже потеряла.

Судя по всему, дело было так: Луиджи Мизини распрощался с нами, вернулся за свой стол, позвал младшего сына.

— Хорошая девушка, — подмигнул он ему. — Правильная.

— Пап! Пиа просила не опаздывать! — Дантитто молитвенно сложил ладони. — Мне нужно спешить.

— Ладно, ладно, — отец махнул рукой, — поезжайте. Только не надейся, что я оплачу тебе два дня прогулов, бездельник.

— Пап, — Дантитто, чувствуя близость свободы, повеселел. — Я взял бумаги домой.

— Да когда ты дома-то появишься. О Мадонна! Не нравится тебе адвокатское дело, да?

— Пап! Только не сейчас. Пиа будет в ярости, если я опоздаю хотя бы на минуту. Ее дружок, Пабло, настоящий ипохондрик.

— Не ипохондрик, а истерик он. Чуть что — скандал. Да что с него взять — режиссер, одним словом. Фу! Не такую партию хотел я для своей дочери.

— Пап, Пабло не режиссер, а сценарист…

— Какая разница, — Луиджи горестно вздохнул. — Суть от того не меняется. Даром, что два сына у меня выросли приличными людьми. Большинство детей — просто кошмар. Луиджи… ох, лучше и не вспоминать о нем. Пиа выйдет замуж за истерика и будет страдать всю жизнь, а мой Дантитто — просто оболтус, которого прельщает жизнь театральных тунеядцев. Помни, Луиджи с того же начинал. Таскался за певичками.

— Пап! — Дантитто отступил на шаг к двери. — Пиа — твоя дочь. А Беатриче — прекрасная девушка. Близкая подруга сестры. Вот увидишь, ты ее полюбишь. Я тебя с ней познакомлю.

— Ну-ну, — безрадостно согласился отец.

— Все, я пошел, — Дантитто выскользнул из кабинета, сняв на ходу пиджак.

Отец проводил его грустным взглядом, задумался, почесал за ухом, вздохнул:

— Ах, Луиджи, Луиджи…

Мысли его были далеко от бежавшего из конторы Дантитто. Большие часы щелкнули, но ожидаемого боя не последовало. В семье отца никто не считал педантом. В доме ему было плевать на бытовую ерунду. Однако рабочее место — это совсем иное дело. Луиджи полагал, что в рабочем кабинете адвоката все должно говорить о респектабельности. И если есть большие часы с маятником и боем, они должны бить, а не щелкать. Кряхтя, он выполз из удобного кресла. Казалось, что тягостные раздумья состарили его лет на пятнадцать. Плечи опустились, походка из пружинящей превратилась в шаркающую.

Позади него скрипнула тяжелая дверь. Он обернулся и удивленно вскинул брови:

— Вы? Что-то забыли?

Потом он утвердительно кивнул и извинился:

— Сейчас, сейчас. Что-то часы пошаливают. Поправлю, и продолжим.

«Господи боже!» — Я оглядела хранилище банка: две стены представляли собой сплошную череду ящичков-сейфов, посередине стол, стулья — все для удобства клиентов. Я не успела удивиться легкости процедуры признания моего права залезть в отцовский сейф, как служитель уже привел меня сюда, усадил за стол, а спустя минуту принес железную коробочку.

— У меня нет ключа, — я изобразила робкую растерянность инженю.

— Uno momento, — итальянец ободряюще улыбнулся и сам открыл ящик.

Сердце мое глухо стукнуло и остановилось на долгие десять секунд. Я глядела в железную бездну и ничего не видела. Потом я успокоилась и разглядела белый лист, сложенный по правилам делового письма.

— Воды, синьорина? — итальянец подобострастно согнулся.

Я махнула рукой, мол, не мешайте, и он тактично вышел за дверь. «Что дальше?» Руки мои тряслись. Я дотронулась до листка, но отдернула руку, словно бумага была горячей. «Не могу!»

— Фу-у-у… — выдохнула я и, собравшись с силами, взяла лист.

Пальцы никак не хотели слушаться, у меня свело внутренности, словом, я чувствовала себя ведущей церемонии вручение «Оскара», которой сейчас предстоит объявить: «And Oscar going to…» Я зажмурилась, сказав себе: «Значит, так, на счет «три»… Господи, чего я так разволновалась? Что может быть в этой бумажке такого? Ну, письмо от блудного отца с извинениями, что не заботился, или что-нибудь в том же духе. Такое часто показывают в кино. Ты это сотни раз видела, ты готова принять тот факт, что отец твой не погиб, что он существовал все то время, пока ты ходила в школу, училась в институте, пыталась устроиться на работу, словом, пока ты карабкалась в этой жизни без его помощи. Миллионы девушек некому было защитить, когда их первые ухажеры слишком много себе позволяли на первом свидании. Ты всего лишь одна из них. Все! Хватит! Прочти и покончи с этим навсегда! Раз… два… три!»

Он смотрел на меня пристально до неприличия. Обалденно красивый брюнет с большими черными глазами, гладко зачесанными назад волосами. На нем был дорогой костюм, дорогие ботинки, дорогой галстук. Словом, он весь был слишком хорош, чтобы так пялиться на простую, ничем не привлекательную москвичку, забежавшую в кафе, чтобы перекусить после важной встречи с клиентом. Впереди еще полдня работы. Я судорожно проглотила кусок бифштекса и отвела взгляд.

— Вы торопитесь?

Я вздрогнула. Во-первых, фраза прозвучала на итальянском языке. А во-вторых, брюнет уже сидел напротив меня. Когда успел бесшумно переместиться за мой столик — непонятно!

Он понимающе улыбнулся, потом наклонил голову набок:

— Позвольте представиться: Билл Боккаччо.

— Вы из Америки? — прохладно поинтересовалась я, не желая показаться легкодоступной дурой, кидающейся на первого встречного красавца в дорогих шмотках.