Валерия Вербинина - Английский экспромт Амалии Страница 37

Как уже наверняка догадался проницательный читатель, слухи о том, что баронесса Корф покорила сердце великого князя, о чем упоминалось в самом начале этого правдивого повествования, были отнюдь не беспочвенны. Совсем даже напротив – они соответствовали истине.

Великий князь Владимир Львович был высок, строен, до умопомрачения хорош собой и обладал поистине бешеным нравом. Это был человек, которому все позволено и который все себе позволяет. Он мог барским жестом бросить сто рублей нищему, поколотить палкой губернатора-взяточника, обольстить Смольный институт благородных девиц в полном составе и съесть живьем медведя из Санкт-Петербургского зоопарка. О его экипажах, костюмах, женщинах, пьяных ссорах, дуэлях, друзьях и недругах слагались легенды. Прослышав об очередной выходке своего родича, государь император Александр Александрович обыкновенно лишь пожимал плечами и говорил:

– Ну, Володя опять набедокурил!

Бедокура вызывали к императору, журили, делали внушение, призывали образумиться и грозили монаршим гневом. Бедокур стоял, потупив небесно-голубые очи, вздыхал, каялся и божился, что больше не допустит ничего подобного.

Самой собой разумеется, на следующий день или даже раньше все начиналось сначала. Не раз и не два Александр, выведенный из себя поведением своего родственника, грозился найти на него управу, но у Владимира Львовича всегда находились такие заступники, а особенно – заступницы, что императору оставалось только отступиться и махнуть рукой. Ибо, хотя Владимира Львовича обожали все, от уличных мальчишек, для которых он являлся воплощением настоящего русского барина, до читателей бульварных листков, для которых его похождения были сродни мечте о том, чем они хотели бы быть, но так и не осмелились, больше всего его любили женщины, и ради одного его взгляда они были готовы на что угодно. Оперная дива Мария М., прослышав, что князю больше по душе блондинки, решилась высветлить свои от природы угольно-черные волосы. Увы, в результате бедняжка попросту осталась без шевелюры. Другая дама, дабы добиться благосклонности красивого князя, похудела ровно вполовину, третья… Впрочем, мы все и так знаем, на что способны женщины ради своей любви.

Одним словом, князь купался во всеобщем обожании и жил бы себе припеваючи, если бы в один прекрасный день ему не повстречалась Амалия. Князь решил, что этот цветок будет достойным украшением его коллекции, и начал осаду объекта по всем любовно-стратегическим правилам. Если он не пел серенад при луне, то лишь потому, что они вышли из моды. Все остальное было пущено в ход: лесть, дорогие подарки, приглашения в театры, на балы, куда допускались далеко не все избранные, страстные письма, нежные письма, медоточивые письма, угрожающие письма. Подарки Амалия возвращала, комплименты пропускала мимо ушей, в театры и на балы не ездила, а письма возвращала обратно нераспечатанными. Князь стал чахнуть, писать стихи и сам не заметил, как влюбился. Именно тогда и была разорвана его помолвка с прусской принцессой, что наделало немало шума в свете. Князь будто бы объявил без обиняков своей невесте: «Вы мне надоели», вскочил на коня и был таков. На самом деле он взял принцессу за подбородок, повернул ее лицо, не слишком блещущее красотой, к свету и задумчиво произнес на безупречном немецком:

– Дорогая! Как бы я был счастлив, если бы вы никогда не рождались!

Принцесса залилась слезами и дала жениху пощечину. Владимир Львович философски пожал плечами, сел в поезд и отбыл восвояси.

– Ну, набедокурил так набедокурил! – были первые слова его императорского величества, когда он узнал об этом неслыханном афронте.

Однако Владимиру Львовичу и на сей раз все сошло с рук. Как, впрочем, и всегда. Правда, сплетники утверждали, что после разрыва с принцессой он будто бы зачастил в особняк к баронессе, которая стала относиться к нему благосклоннее, чем раньше, но насколько благосклоннее – так и осталось тайной. Надо сказать, впрочем, что в последнее время князь несколько остепенился. Он выучил польский язык, чтобы расположить к себе мать баронессы, которая едва ли не единственная из всего женского населения Земли его на дух не выносила, и прекратил свои гулянки, заканчивавшиеся шумными дебошами. Когда мужчина считает нужным так измениться, он вправе ожидать взаимности от женщины, ради которой все это делается, и неудивительно, что появление князя в Лондоне повергло обычно хладнокровную Амалию в состояние, близкое к панике.

– Как вы тут оказались? – спросила она, немного овладев собой.

– Я уехал без разрешения императора! – прозвучал ответ. А надо сказать, что любой великий князь, прежде чем выехать за границу, должен был сначала получить на это согласие царя, и неповиновение грозило ослушнику очень крупными неприятностями.

– Рада вас видеть, Володя, – проговорила Амалия, лихорадочно придумывая, что бы еще такое сказать, чтобы это не прозвучало фальшиво. По глазам князя она видела, что он настроен решительно, а значит, не склонен воспринимать какие бы то ни было оправдательные доводы.

– Это правда? – напрямик спросил великий князь. – Правда, что вы вышли замуж?

– Это была вынужденная мера, – поспешно ответила Амалия. – Послушайте, Володя…

Но великий князь определенно не был расположен ничего слушать.

– Сударыня! – вскричал он душераздирающим голосом. – Вы изменили родине, но это еще полбеды. Вы изменили мне! Вы предпочли мне олуха Арчи Невилла, моего родственника, чтоб его черт побрал! И теперь я вам говорю: все кончено между нами!

– Я изменила родине? – поразилась Амалия. – Кто вам такое сказал?

– Император, разумеется! Но мне все равно. Я вычеркнул вас из своего сердца! Прощайте, сударыня!

И, покрепче стиснув свою трость, великий князь повернулся на каблуках и зашагал к выходу.

Вероятно, он предполагал, что Амалия рухнет как подкошенная от его слов. Он ошибся.

Глава 22,

в которой Арчи принимает гостя

Пока Амалия в Лондоне выясняла отношения с бедокуром, бретером, забиякой и просто великим князем Владимиром Львовичем, в Олдкасле разворачивалось другое сражение. Некий молодой человек – скуластый, в очках, обремененный объемистым кожаным портфелем – медленно, но уверенно оттеснял от лестницы старого Роджерса, уже почти отчаявшегося противостоять коварному захватчику.

– Герцог болен! Герцог не принимает! – твердил, как заведенный, дворецкий, но гость не принимал его слова в расчет.

– Ну, уж меня-то он точно примет, – бросил в ответ обладатель портфеля. – Доложи, что Кристофер Стэнли, его старый приятель по Итону, желает его видеть.

– Герцог никого не принимает! – прохрипел Роджерс заученную формулу.

Увы, докучливый посетитель снова как бы пропустил ее мимо ушей.

– Любезный, я не для того явился сюда из Лондона, чтобы мне дали от ворот поворот. Доложите обо мне хозяину… если не хотите потерять место.

Угроза не возымела на старого дворецкого решительно никакого действия.

– У меня приказ: никого не пускать!

– А, да идите вы к черту со своими приказами! – вскричал обладатель портфеля, прыгнул вправо, прыгнул влево… и вот он уже мчится по лестнице со скоростью заправского бегуна, перескакивая через ступеньки, а возмущенный Роджерс, кряхтя и спотыкаясь – ах, старость не радость! – пытается поспеть за ним, да куда ему! К финишу Стэнли прибывает первым.

Дверь спальни герцога распахнулась. Часы зловеще отбили три удара. Зигзаг вскочил на лапы и яростно залаял на пришельца.

– Арчи!

– Крис!

– Этот человек силой вломился к нам в дом, сэр! – Величественная фигура запыхавшегося Роджерса показалась в дверном проеме. – Я пытался его остановить, но…

– Да полно тебе, Роджерс! Это же Крис Стэнли, с которым мы играли в поло в Итоне! Садись, Крис, и рассказывай, что тебя ко мне привело. Я сижу тут сиднем и никого не вижу!

Роджерс кинул на Стэнли неприязненный взгляд и ретировался за порог.

– Я слышал, ты был болен, – начал Крис, без церемоний сгоняя Зигзага с его любимого кресла.

– Увы, да. Желудок…

На физиономии Стэнли выразилось подобающее случаю сочувствие.

– Печально, старик, печально. Это пренеприятная вещь, когда болит желудок.

– Да. А как твои дела? Я слышал, ты где-то служишь…

– При Министерстве иностранных дел. Почти.

– Что значит – почти?

– Ну, как тебе сказать… Словом, мы занимаемся всякими делами, не совсем иностранными… Мой патрон – лорд Сеймур. Слыхал о нем?

– Разумеется. В Лондоне мы ходим в один и тот же клуб.

– Прекрасно. Он и послал меня к тебе.

– Он послал? – Арчи приподнялся на подушках и недоверчиво взглянул на приятеля. – В связи с чем?

– Арчи, ты разрешишь мне быть с тобой откровенным?

– Смотря в чем, – осторожно сказал герцог.

– Хороший ответ, – улыбнулся Стэнли. – Признаться, мы в Лондоне здорово удивились, узнав о твоей женитьбе.