Дик Фрэнсис - Ставка на проигрыш Страница 4

— А какие цвета?

— Пурпурные и бирюзовые вопросительные знаки по белому полю, бирюзовые рукава, красное кепи.

— Очень красиво, — улыбнулся я. — Теперь буду следить за ним на скачках.

Гарри сообщил, что тренер планирует провести Эгоцентрика еще через один тур соревнований до начала скачек на Золотой кубок. Может быть, тогда я и увижу лошадь.

— Может быть, — согласился я, и тут Гейл внесла чай.

Гарри и Сара торопливо осушили по три чашки, одновременно взглянули на часы и сообщили, что пора собираться на коктейль.

— Я, пожалуй, не пойду, — проговорила Гейл. — Вы извинитесь перед ними, но мне надо поработать. Могу заехать за вами, если хотите. Позвоните, когда соберетесь домой.

— Прежде чем мы попрощаемся, — сказал я, — мне хотелось бы взглянуть на все газетные вырезки, какие у вас есть. И фотографии.

— Ради Бога, ради Бога... — забормотал Гарри. — Гейл вам все покажет. Ладно, милочка? А сейчас надо бежать. Старина Марроу, заметьте себе, не кто-нибудь, а президент гольф-клуба... Рад был познакомиться. Надеюсь, вы узнали все, что необходимо... Звоните, если возникнут еще вопросы.

— Спасибо, — ответил я, но он уже исчез. Они поднялись наверх, потом спустились в холл, входная дверь хлопнула, от дома отъехал автомобиль. Дом погрузился в тишину.

— Они не то чтобы пьяницы, — произнесла Гейл. — Просто живут от одной выпивки до другой.

Очередь Гейл объяснять. Однако в ее тоне я не уловил ни малейшего желания оправдываться, не то что у Сары.

— Наслаждаются жизнью, — откликнулся я.

Гейл приподняла брови.

— Правда? Да, пожалуй. Мне и в голову не приходило.

«Эгоистична, — подумал я. — Холодна. Бесчувственна... Все, что я ненавижу в женщинах. Все, что мне необходимо в женщине. Слишком соблазнительна».

— Посмотрите фотографии? — спросила она.

— Да, пожалуйста.

Она принесла альбом в дорогой коже, и мы перелистали его. Все газетные вырезки я знал. Ни одна из фотографий не оказалась достаточно изысканной для «Тэлли». Я сказал, что придется заехать еще раз с фотографом. Гейл отложила альбом и встала.

— Они позвонят от Марроу часа через два, не раньше. Может, останетесь и выпьете чего-нибудь?

Я взглянул на часы. Поезда ходили через каждые тридцать минут. Ну, допустим, на следующий я не успею... Там была Элизабет. А здесь — Гейл. И времени всего час.

— Хорошо, — сказал я. — Остаюсь.

Она налила мне пива. И сама взяла стакан. Я снова сел на диван, а она грациозно опустилась на огромный бархатный пуф.

— Вы, конечно, женаты?

— Да.

— Все интересные мужчины обычно женаты.

— А вы почему не выходите замуж?

В улыбке блеснули белые влажные зубы.

— А-а... С этим можно подождать.

— И долго ждать?

— Ну, думаю, пока не встречу человека, расставания с которым не смогу перенести.

— А вы уже расстались с несколькими?

— Да, с несколькими. — Она кивнула, глотнула пива и вызывающе посмотрела на меня. — А вы? Вы не изменяете жене?

Я заморгал. И ответил осторожно:

— Почти нет.

— А иногда?

— Нечасто.

Выдержав долгую задумчивую паузу, она коротко произнесла:

— Хорошо.

— Это что же, прикажете рассматривать как философское замечание или как конкретное предложение?

Она рассмеялась:

— Просто хочу четко представлять ситуацию.

— Чтобы знать, на что рассчитывать.

— Ненавижу всяческую неразбериху, — кивнула она.

— Особенно, наверное, эмоциональную неразбериху.

— Вы правы.

«Она никогда не любила, — подумал я. — В ее жизни был секс, но любви не было. Как раз то, что мне нужно». Я поборол коварный внутренний голос и задал типично журналистский вопрос о работе.

— Работа как работа. — Она пожала плечами. — Из ста студентов, может быть, один по-настоящему талантлив. По большей части амбиций у них в пять раз больше, чем идей.

— А сами вы занимаетесь моделированием?

— Почти нет. Придумываю иногда что-нибудь для себя или для Сары. Мне нравится преподавать. Доводить художественное невежество до уровня подлинного мастерства.

— И замечать потом отголоски своих идей по всей Оксфорд-стрит?

Она кивнула, глаза ее блестели и улыбались.

— Сейчас на пяти крупнейших фабриках готового платья работают мои ученики. Стиль одного из них настолько индивидуален, что, глядя на витрину, можно безошибочно отличить его работы от других.

— Я вижу, вам нравится осознавать свою власть?

— А кому-то не нравится?

— Как сказать...

— Власть всегда разлагает? — Голос ее звучал саркастически.

— Каждого в своей мере. Интересно знать, в чем Ваша слабость?

Она засмеялась:

— Деньги, я думаю. Преподавателям их вечно не хватает.

— Но зато у вас есть власть.

— Надо же иметь хоть что-нибудь, раз нельзя получить все.

Я опустил голову, чувствуя, как исказилось мое лицо. Трудно подобрать более точные слова для обрисовки положения, в котором я пребывал вот уже одиннадцать лет.

— О чем задумались? — спросила Гейл.

— О том, как бы заполучить вас в постель.

Она, казалось, онемела от возмущения. Я поднял глаза, готовый к любым проявлениям женского самолюбия. Ведь я мог и ошибиться в ней.

Но я не ошибся. Она смеялась. Польщенная.

— Весьма откровенно.

— Ага.

Я поставил стакан на стол и поднялся, улыбаясь:

— Опаздываю на поезд.

— Уходить? После таких-то откровений?

— Именно после таких.

Вместо ответа она приблизилась, взяла меня за руку и вложила пальцы в золотое кольцо, венчавшее застежку «молнию» у нее на платье.

— Иди сюда.

— Но мы знакомы всего три часа, — запротестовал я.

— Однако раскусил ты меня через три минуты.

Я отрицательно помотал головой:

— Три секунды.

Зубы ее блеснули.

— Мне нравятся незнакомцы.

Я потянул кольцо вниз и понял, что именно этого она и ждала.

Мы лежали рядом на белом пушистом ковре. Казалось, весь мир отлетел куда-то на миллион световых лет, и я не торопил его возвращение.

— А что, твоя жена тебя не слишком балует?

«Элизабет, — подумал я, — о Господи, Элизабет! Но иногда, хотя бы иногда...»

Столь хорошо знакомое ощущение вины захлестнуло меня горячей волной. Мир снова придвинулся вплотную.

Я сидел, слепо всматриваясь в темнеющую комнату. Гейл, видимо, поняла, что допустила бестактность, со вздохом поднялась и не сказала больше ни слова.

«В горе и радости, — с болью думал я. — В бедности и богатстве. В болезни и благополучии буду с тобой, только с тобой, пока не разлучит нас смерть».

Так я поклялся. В ту пору клятвы давать было легко. Но я не сдержал слова. Гейл была четвертой за одиннадцать лет. И первой почти за три года.

— Будешь так сидеть и дальше, опоздаешь на поезд, — прозаически заметила она.

Я взглянул на часы: оставалось пятнадцать минут.

Она вздохнула:

— Так и быть, подвезу тебя до станции.

Мы успели с запасом. Я вышел из машины и вежливо поблагодарил.

— Еще увидимся? — спросила она. Без всякой заинтересованности в голосе. Ей просто нужна была информация.

Как далека и холодна была она по сравнению с той женщиной на белом ковре! Включилась, выключилась. Как раз это меня и устраивало.

— Не знаю, — нерешительно пробормотал я. Светофор на краю платформы загорелся зеленым.

— До свидания, — спокойно сказала она.

— А что, Гарри и Сара всегда играют в гольф по воскресеньям? — осторожно спросил я.

— Всегда.

— Тогда, может быть...

— Может, позвонишь, а может, нет, — кивнула она. — Что ж, по крайней мере, это честно. А я, может, буду дома, а может, нет. — Отчужденно улыбаясь, она смотрела на меня через опущенное боковое стекло.

О, такая не зарыдает, если я не появлюсь! Но если приеду — примет.

Она подняла стекло и отъехала. Не махнув рукой, не обернувшись.

Зеленая гусеница электропоезда тихо подползла к станции, чтобы унести меня домой. Сорок минут до вокзала Ватерлоо, потом на метро до Кингс-кросс. И три четверти мили пешком.

— Вы опоздали, — произнесла мать Элизабет с заранее рассчитанной долей раздражения.

— Извините.

Я наблюдал, как она сердито, рывками, натягивает перчатки. Пальто и шляпа были уже на ней.

— Поразительная беззаботность! Пока доберусь до дома, будет почти одиннадцать.

Я промолчал.

— Эгоист. Все мужчины эгоисты.

С ней не было смысла ни соглашаться, ни спорить. Неудачное и кратковременное замужество оставило в ее душе незаживающие раны, которые она усердно демонстрировала перед единственной дочерью. Когда я познакомился с Элизабет, та панически боялась мужчин.

— Мы ужинали, — сказала теща. — Посуду я оставила миссис Вудворд.

Не было ничего радостнее для миссис Вудворд, как обнаружить в понедельник утром груду грязных тарелок с застывшим на них жиром.

— Прекрасно, — ответил я, фальшиво улыбаясь.