Елена Сулима - Московские эбани Страница 4

— Но разве твои тропики это не чужое?

— Мне, все равно, какой земли не касаться, но воздух должен быть чист и плотен.

— Какая одухотворенность!.. — Усмехнулся Вадим и потянулся, погладить по её плечу, но она резко отдернулась и отвернулась к окну:

— Ты зря смеешься. Материя, чувствующая, что ей не хватает одухотворенности — агрессивна. Она навязчива. Она цепляется за все, что можно уцепится, и тут же начинает тянуть вниз. Так едва я попыталась разобраться со своей собственной жизнью, вне замужества, как за меня после развода уцепилась такая неодухотворенная материя — в виде мужчины.

— За тебя уцепился мужчина?.. А ты? А какой это был год?!

— Девяностого первый.

— Вот это да! Наверняка, если б не этот, который, как ты говоришь, «уцепился» на тебя, ты бы с голоду умерла.

— Я голода не заметила. Не потому, что есть не хотела, а потому что вообще забыла о том, что человеку надо есть. У меня были другие проблемы. На меня свалился ну… просто бандит. Хотя для всех он был как супермен. Он был из приличной семьи, воспитывался в дипкорпусе на Кубе… Можно сказать, что он принадлежал к "золотой молодежи", правда, последнего поколения. Окружение людей весьма высокого ранга, плюс врожденный характер сделали из него абсолютного беспредельщика. А когда все рухнуло — ничего не осталось ему кроме амбиций. Желания же исходили из мгновенного импульса, который выдавала вибрирующая бездна, пустота его души. Он был моложе меня, но вел себя как старший везде и всегда. Наглая глупая самоуверенность в том что все должно принадлежать ему превращала жизнь окружающих его в ад. Он ни за что не отвечал, кроме как за заполнение собственной пустоты, удовлетворение своих инстинктов. Он бил свою мать… Он даже там, на Кубе, будучи школьником, ударил так свою первую любовь, что рассек ей губу. Он не мог совладать со своими инстинктами и эмоциями. Он любил меня и убивал меня за то, что любит. А я. Высвободившись от брака со слабой личностью, совершенно была не готова к такому гостю моей судьбы. Черный гость.

— Но что у вас могло быть общего?

— Внешне: и он, и я увлекались путешествиями под парусами. А внутренне… — ничего. Только внутренний мир его не интересовал. Я же только что сказала про агрессивную материю… Он был человеком из глины, как определили бы древние египтяне. Египтяне делили всех людей на две субстанции: люди материи и люди, в которых вдохнуло жизнь небо, боги. Человек неба — часть бога творца, он всему старший брат. Он со всеми готов вступить во взаимоотношения, взаимообмен. Так художник, творческий человек любой части мира, ученый — на каких бы языках они не говорили, они всегда найдут общий язык… И всегда готовы делиться. Они не таят подозрительности и зла к людям иных кланов. Но человек-глина не брат никому. Он всегда обделен. Он всегда готов брать. Он оценщик. Оценщик формы. Отсюда вся пошлость земная. Отсюда все они мерят женщин по параметрам 90, 60, 190… или как там… Им плевать на детей, им плевать на все к чему нельзя подойти с мерой веса, длины, денежной единицей. Ибо то, что нельзя пощупать — он не ощущает. Он оценщик результата. Он всегда уверен в себе и всегда ошибается. Потому что считает результат некой конечной точкой процесса, финишем, а жизнь продолжается. И застывшей формы нет. Поэтому и обладать ей нельзя. И результат оказывается лишь остановочным пунктом, который проехали, но на котором всегда задерживается человек-глина, а потом догоняет, догоняет. Догнал, оценил, поглотил, переварил — глядишь, а все уже отъехали. И он кричит во след: "не понял!" — Она сама рассмеялась над своею речью, — Вот куда завела! А по поводу этого… того… — снова стала серьезной, — Могу добавить — он был не просто человек-глина — он был человек — пропасть. Он чувствовал, что обделен, но чем — не знал. Его удовлетворяло то, что он видел во мне, но он хотел, чтобы это так и оставалось застывшим, иначе наступал страх ускользания. Короче… Ты, наверняка, не знаешь, что у нас в год от побоев мужей и сожителей погибает столько женщин, сколько погибло солдат в период Афганской войны. Я должна была пополнить их ряды.

— Как же тебе не повезло.

— Не повезло?! Да ещё как повезло! — воскликнула она искренне.

Он почувствовал, что ему трудно, очень трудно понимать её. Однако он все равно трудился, стараясь вникнуть.

Виктория поспешила пояснить:

— Он лишил меня иллюзий. Неприятие его — дало такую жажду жизни, что страха жизни не стало. Он выпал черным гостем на мою жизнь, на мою судьбу, на мой мягкий характер, пришлось изменить себя, стать иной, чтобы оставить его опять попавшем не туда — ни с кем. В пустоте. И тогда, пытаясь удержать ускользнувшее, он погиб. Он сломал себе шею, летая на дельтаплане, — больше ему нечем было заполнить свою пустоту, как ностальгирующей романтикой. Когда я вырвалась от него окончательно, он купил себе дельтаплан и летал над теми местами, где мы познакомились. И все же в его появлении в моей судьбе было нечто положительное. Я стала сильной, я нашла в себе то, что спало. Без чего бы я и так погибла бы. Нам порою нужно сталкиваться с дьявольским началом, чтобы вспомнить о божественном. Кем бы я была без него — обыкновенной ноющей на жизнь женщиной?.. Жизнь была бы размерена: заработки, квартира, поездки на дачу, заграницу в круиз, шмотки, сплетни… И страх. И тихое старение… Вот уж нет!

— Что ж в этом плохого?

— А то, что жизнь гораздо больше и удивительнее, чем то, что можно потрогать. Чем можно обладать. А тут ещё смена экономического направления в стране привела и к морально-нравственным изменением — вся мразь человеческих натур полезла, как тараканы из щелей… Все было не мое, не для меня, но я же была! Настолько одинока — что я во мне выкристаллизовался абсолют. А абсолют одинаково безразличен и к идеальному, и реальному. У такого человека нет мнения — "мнение, это болезнь ума", как сказал Гераклит, но есть четкое чувство, сверхзнание, что его, а что не его. Что существенно, а что нет. И все чужое от него отлетает. Так и наступает согласие с самим собой. И когда отказываешься от не своего, твое обязательно притянется. Все в тебе встанет в соответствии с божественным рангом о ценностях на свои места. И вот тогда… Притянулся случай — и я улетала.

Была осень 1993 года. И когда мой самолет приземлился в Кейптауне, был дан первый залп по Белому Дому. Как салют. Прощальный салют. Граница между безвозвратным прошлым и неведомым будущим.

— Да ты цинична!

— Нет. Просто сменила точку отсчета. Все равно истории не перепишешь. Но можно на исторические факты взглянуть и под другим углом. — Она улыбнулась столь покровительственно, что холодок пробежал у него по спине: — Тебе наверняка будет интересно узнать, как это конкретно материализовалось. Внешне все просто. Предложила свои картины одной знакомой, их у неё купил один человек из ЮАР. Много здесь после перестройки шмыгало подобных дельцов от искусства. А я в это время я увлеченно разрубала гордиевы узлы путанки своей личной жизни и проворонила благостный период, когда художники резко богатели.

Затем, пошли новые законы — справки от министерства Культуры, налоги, перекрывающие изначальную цену картины в несколько раз, — все это отпугнуло наших кормильцев. Но некоторые торговцы картинами находили у нас того художника, который мог принести им немалый доход, и увозили с собой художника. Чтобы писали сразу на месте, и не надо было тратиться на подачки нашим чиновникам. Таким художником и оказалась я. Теперь, я думаю не страшно и закурить. Газ выветрился. — Она прервалась, прикуривая нарочито медленно, видно было, что она гасит свой энергетический запал.

— Как же тебе повезло в итоге, — нарушил тишину Вадим.

— И повезло и не повезло одновременно. Все началось с того, что тот, кому понравились мои полотна, чего-то не понял, а быть может та, которая пристраивала их, забыла сказать, что автор — женщина. И так как я подписывалась псевдонимом «Ви-Тори» — мои работы он продал, как работы Виктора Тори. Как истинный шоу мен, покупатель моих картин знал, что подать без соуса, как говорят французы, это значит совсем не подать, и давая рекламу, расписывал невероятные байки про судьбу русского художника, которого он откопал. А потом приехал за ним, то есть за мной. Испытав легкий шок, после того, как узнал что я, его художник Тори — женщина, тут же выкрутился, предложив мне ехать и работать у него, но никогда не объявляться в среде заказчиков и покупателей. А я была в таком положении, что с радостью согласилась подписать контракт на три года работы, лишь бы умотать от всех своих заморочек. На словах обговорили, что автором моих работ должна была считаться не я, а некий мистер Тори. Этот псевдоним пошел от Виктория-тория… Тори. Ты понимаешь, что это значило?

— Тебя замуровали в башню. Ты выдавала продукцию, а слава доставалась мистеру Икс.