Искатель, 2001 №12 - Анна Витальевна Малышева Страница 4

Бумаг у жены было немного — все больше письма, поздравительные открытки, театральные программки. Я перебирал эту пачку, выуженную из старой коробки для обуви, и вдруг увидел на одном из конвертов имя Петра. Еще одно письмо, еще… Она хранила на самом дне коробки с десяток его писем — еще той поры, когда не была моей невестой. Я ничего о них не знал. Немного поколебался, держа в руках потертые конверты. Было видно, что эти письма не раз перечитывали. На одном стоял штемпель с датой нашей с Еленой свадьбы.

Только это письмо я и решился прочесть — все-таки, оно уже имело отношение и ко мне. Петр писал, что она совершенно напрасно извиняется перед ним за свой поступок. «Таким простым путем совесть не облегчить, — прочитал я фразу в середине письма. — Тебе не станет легче, а я все равно не смогу тебя простить. А ты ведь этого хотела?» Далее он желал моей жене семейного счастья и обещал никогда в жизни не напоминать ей о прошлом. «Но больше никогда не извиняйся, — писал он. — Не хочу тебя обманывать — простить не смогу».

Тогда я прочитал и остальные письма. Они были короткие, и везде я узнавал голос Петра, его отрывистую, а иногда страстную манеру выражаться. Он ее очень любил. Больше, чем я думал. Больше, чем мне говорила Елена.

Я положил письма обратно в коробку, накрыл крышкой. Они не виделись четыре года — с самой нашей свадьбы. Елена никогда о нем не заговаривала, я-то вспоминал друга куда чаще. Откуда я мог знать, что у них все было так серьезно? Она не говорила… Она вообще говорила так мало! Даже не смогла признаться, насколько ей не хочется ехать в гости к человеку, который не «сможет простить». Уступила мне, поехала, ничего не сказав.

Я вспомнил ее бледное лицо в машине, когда мы поднимались в гору, белку под колесами, свет луны на постели, ее слова о том, что напрасно мы сюда явились. Она была напряжена, ждала чего-то дурного. Объяснения, быть может? Как охотно она вызвалась пойти с ним в пещеру, прекрасно зная, что я туда не пойду, не желая поддерживать глупую шутку! Хотела остаться с Петром наедине? Спросить, простил ли он, забыл ли?

Спросила она об этом или нет? Успела ли это сделать, прежде чем оступилась?

Они вошли в пещеру, и секунды темноты ей хватило, чтобы встретить там свою смерть. Фонарь погас, она ступила в трещину между камнями, ударилась виском о скалу… Петр в это время был далеко, пытался включить фонарь. Что случилось с фонарем?

Да случилось ли с ним что-то вообще? Я похолодел. А если Петр был рядом с ней, а не на другом краю пещеры? Если он. ждал этого затемнения четыре года? «Не хочу тебя обманывать — простить не смогу».

Я сказал себе, что это чепуха, что я просто ищу виновных. Это происходит потому, что я не могу смириться со смертью Елены — такой внезапной, такой несправедливой.

Да, но для кого-то эта смерть как раз и была выражением справедливости, возразил я себе. Для того, кто не умеет прощать. За четыре года они впервые остались одни, и не прошло двух часов, как Петр вернулся с трупом на руках. А что в действительности произошло в той пещере — мне никогда не узнать.

Я встал, все еще держа в руках коробку. Она вдруг показалась мне очень тяжелой, будто там были не письма, а камни.

Я могу это узнать. Если только Петр говорил правду.

Через три дня я снова сошел на пустынном перроне — на этот раз один. Вещей со мной не было — только небольшая сумка, которую я повесил на плечо. Я надел защитную куртку на теплой подстежке, вельветовые штаны и ботинки на ребристой подошве. Так я ничем не выделялся среди местных жителей, одетых серо и небрежно.

Такси на станции не было — видно, в этом городишке они не пользовались спросом. Я пересек вокзальную площадь, постоял на остановке автобуса, изучил расписание и маршруты. Туда, где жил Петр, никакой транспорт не ходил. Он меня не встречал — я не предупреждал его о своем приезде.

Наконец, удалось уговорить одного местного шофера отвезти меня в горы. Тот долго отнекивался, но, увидев деньги, изумился и больше не возражал. Я и в самом деле заплатил ему щедро, даже по столичным меркам. Здесь на такую сумму он мог существовать несколько месяцев вместе со всей семьей.

По дороге я задал ему несколько вопросов и сразу выяснил, что с Петром он незнаком. Водитель удивлялся, чего ради я еду в такую глушь. К кому? Там никто не живет. Километров за шестьдесят от города есть заброшенная деревенька, но там ютятся только неграмотные старухи да один спившийся мужик. И это все. О Петре он не слыхал и был очень удивлен, когда на горном склоне, вдали от дороги, мелькнул серый домик. Из трубы поднимался дымок, запутываясь в голых ветвях весеннего леса.

— Надо же! — Воскликнул он. — Кто тут живет?

— Понятия не имею, — ответил я. — Мне нужно дальше. К пещерам. Знаете, где это?

Тогда он принял меня за альпиниста и с готовностью поведал о том, что пятью километрами дальше на вершине горы действительно есть несколько разломов. Он знал об этом, потому что прежде туда часто попадали домашние животные — козы, коровы — и ломали себе ноги. Я как будто услышал треск сломанной лодыжки и прикрыл глаза. Через десять минут попросил остановить машину и указать направление. Расплатился и пошел вверх по склону.

Эта поздняя нищая уральская весна не трогала моего сердца. Рыжая трава, растрепанный кустарник, взлетающие из-под самых ног птицы, запах сосновой смолы, разогретой полуденным солнцем, — все это проплывало мимо, вне меня, вне моей цели. Я поднимал глаза и видел на вершине горы черные трещины. Довольно большие, если принять во внимание их удаленность. Я не знал, где именно располагается пещера, как она выглядит. А спросить было некого, разве что Петра. Но он не должен был знать, что я приехал. Не в этот раз.

Через час я был на месте. Водитель не обманул — здесь было несколько пещер, причудливо прошивших вершину горы, будто следы от чьих-то гигантских, яростных когтей. Которая из них та — я определил легко. В первых двух, самых больших, мне сразу отозвалось эхо, тут же спрятавшись где-то в глубине земли. Я кричал снова и снова, но