Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы Страница 40

– …Когда мы уезжали, Алекс ее чаем поил, это уж совсем ночь была! Сначала всякое следствие уехало, потом прокуратура, или наоборот, потом этот полковник!.. Ну, который речи все время произносит и притворяется дурачком, а на самом деле он…

– Профессионал и умница, – подсказала Митрофанова очень тихо, утратив все сержантские интонации. – Так Маня говорит.

– А теперь ни один телефон не отвечает! Ни у нее, ни у него.

– Я сейчас поеду к ней. Я же не знала!..

Дэн помолчал, а потом распорядился:

– Если поедешь, позвони мне оттуда. Мне с Алексом во как нужно поговорить!

И положил трубку.

Митрофанова посмотрела на смолкнувший телефон.

Происходит что-то невероятное, невозможное!.. Нет, должно быть, возможное, раз уж оно все же происходит, но еще вчера ничего такого не могло с ними случиться! Когда жизнь повернула в другую сторону и стала выписывать пируэты и выделывать кульбиты?! Когда Береговой нашел труп? Когда Маня поняла, что больше не может написать ни слова, и все, что творится сейчас вокруг, – это просто сюжет ее нового романа, который она с блеском напишет? Когда Алекс вернулся из Парижа, и оказалось, что вернулся какой-то другой человек, не тот, которого они знали, а Маня еще и любила?..

Оторвавшись от созерцания телефона, Митрофанова выпрямила спину и оглянулась по сторонам, словно впервые оказавшись в таком интересном месте.

Вот ее стол, заваленный бумагами, макетами, папками и книгами. Открытый ноутбук с прилепленным рисунком зайчика – символом весны и некого легкомыслия, на которое ее потянуло нынешним утром. Вот кресло, удобное, кожаное, с высокой спинкой, как бы подтверждающей высоту положения того, кто в нем сидит. Вот кофейная машина на специальной тумбочке – и тумбочку, и машину подарила Кате Анна Иосифовна к дню рождения, поэтому и то, и другое было просто превосходным. Тумбочка работы какого-то художника по стеклу, а машина немецкая, варившая необыкновенно вкусный кофе! Окно, выходящее на Москву, – очень много крыш, сталинских домов, грязного снега, автомобилей, очень мало деревьев и неба. Вдоль светлой стены три стула. На одном из них сидел Александр Шан-Гирей, когда в первый раз пришел к ней в кабинет, и она тогда подумала, что он ненормальный. Он все время ронял то сумку, то куртку, нагибался, возился, шарил по полу, пристраивал найденное обратно на колени и ронял снова, волосы падали на лицо, и даже руки тряслись – должно быть, оттого, что он неврастеник!..

Впрочем, тогда Митрофанова еще не знала, что он неврастеник, и вообще ничего о нем не знала, и даже предположить не могла, что он – «писатель номер один» и особенная «находка»!

…Нужно уезжать, пока генеральная директриса не вызвала ее и не стала задавать вопросы. Бежать прямо сейчас, сию минуту!..

Первый раз в жизни Екатерина Митрофанова убегала с работы, как двоечник из опостылевшей школы!

Она мигом собралась, оглядела кабинет, засунула в сумку папку с бумагами от Канторовича – их следовало разобрать, и непременно сегодня, вытащила из шкафа пальто и почему-то на цыпочках побежала к двери. Вернулась, оторвала от монитора листочек с зайцем, нарисованным шариковой ручкой, смяла и выбросила в корзину.

Никто не должен знать, что Екатерина Митрофанова рисует зайцев!..

Машины Анны Иосифовны на стоянке еще не было, следовательно, воспрепятствовать побегу никто не мог. Но, выехав за шлагбаум, Митрофанова повернула не направо, как ей было нужно, а налево, во дворы, на всякий случай, чтоб уж точно не встретиться с директрисой!..

Ехала она долго. Утренний транспортный коллапс, плавно переходящий в дневной, а потом в вечерний, уже был в разгаре. Машины на всех магистралях или стояли мертво, или двигались со скоростью пять километров в час. Двигатели чадили. Небо хмурилось. Какая долгая, холодная, неулыбчивая весна в этом году!..

В новостях, помимо общемировых ужасов, еще сообщалось об ужасах отечественных. В Питере съехавший с крыши снег придавил пенсионера. В Челябинске прорвало теплоцентраль, и полгорода залито кипятком, а еще полгорода осталось без отопления. В Москве убит Сергей Балашов, знаменитый телевизионный ведущий.

Митрофанова постукивала по рулю рукой в перчатке, переключала кнопки радиостанций, заглядывала в сумку, опускала козырек и смотрелась в зеркало – в общем, делала кучу лишних движений.

Про Балашова говорили с преувеличенным сожалением. Так всегда говорят… вслед.

Оказывается, все его программы имели необыкновенный рейтинг, даже самые неудачные. Оказывается, когда-то он был лучшим корреспондентом в «Новостях», и его даже хотели за это наградить, но почему-то не наградили. Оказывается, он широко занимался благотворительностью, но об этом никто не знал. Оказывается, он собирался кого-то разоблачить, но не успел. А еще он намеревался написать серию книг о телевидении, но внезапная смерть нарушила его планы.

И так далее, и тому подобное.

И про «особый контроль» прокуратуры было сказано, и о том, что сообщество журналистов и телевизионщиков собирается обратиться к президенту с каким-то там воззванием, как будто воззвание могло что-то изменить!..

К Покровке, где жила Маня, Митрофанова уже совершенно измучилась, и от новостей, и от движения, и от беспокойства.

Дверь ей открыл Алекс.

– Что с Маней?! – заорала Катя.

Он посторонился, пропуская ее.

Она ворвалась и огляделась, как бы в поисках следов разрушений. Никаких следов и никаких разрушений.

– Алекс, где Маня?!

У него был странный вид, смущенный, что ли?..

– Я здесь, Кать!

Поливанова показалась в глубине коридора, от пола до потолка уставленного книжными полками, на фоне которых даже рослая Маня казалась маленькой и хрупкой.

Все в этой квартире было громадным – буфеты, диваны, обеденный стол человек на сорок! Даже потолки были чересчур высокими – чтобы рассмотреть лепнину, приходилось закидывать голову. Здесь когда-то жил Манин прадед, знаменитый авиаконструктор Поливанов, друживший с Сикорским и Чаплыгиным, и каким-то чудом квартира уцелела, не погибла в революциях и войнах, а досталась Мане.

Митрофанова не понимала, в чем тут дело, но эта квартира очень шла писательнице Покровской!.. Громогласная Маня в очках, джинсах и странных майках не могла бы жить ни в каком другом месте.

– Ты чего приперлась? – спросила вежливая и хорошо воспитанная писательница, приближаясь. – Я не хотела тебе говорить, так и знала, что переполошишься, как кура! Со мной все отлично!

– Я вижу, – согласилась Катя, рассматривая ее перебинтованную руку.

Она стянула с плеч пальто, хотела привычно кинуть его на полосатую оттоманку, но тут писательница с криком:

– Не-ет! – ринулась к ней и пальто отобрала.

Митрофанова несколько оторопела.

– Ты что, Маня?!

– Алекс, забери пальто.

Он подошел и забрал.

– Анне уже настучала? – осведомилась Поливанова и покосилась на оттоманку. – Доложила, что я при смерти?

«Придется все менять. Придется менять обивку и сломанные ножки. Или выбросить ее совсем, что ли?..» – подумала она.

– Никому и ничего я не докладывала! – возмутилась Катя. – Мне позвонил Столетов и рассказал, что с тобой беда. И я приехала!..

– Молодец, – непонятно похвалила Поливанова.

Ни за что она не станет выбрасывать оттоманку! Ей лет сто или сто пятьдесят, наверняка и не такое переживала! Переживет и на этот раз.

Рассматривая Поливанову, которая рассматривала оттоманку, Катя вдруг догадалась:

– Я не вовремя, что ли? – и посмотрела на Алекса. Тот кивнул. – Ну, я тогда сейчас уйду, прошу прощения, что так получилось…

– Ой, все, хватит! – перебила ее Маня с досадой. – Все в порядке, ты очень вовремя. Мы просто разговаривали… о жизни. Но мы еще успеем!

– А вдруг не успеем? – Это Алекс спросил, и они обе на него посмотрели.

У него был недовольный вид – именно недовольный, а не смущенный. Он стоял бледный, почти зеленый, под глазами чернота. Длинные волосы лезли в лицо, и он то и дело мотал головой, откидывая их.

Митрофанова вздохнула. Такой трудный человек. Трудный, странный, иногда неприятный. Влюбиться бы Мане в простого, хорошего парня, на щеках румянец, в плечах косая сажень!.. А она влюбилась… в писателя.

– Вот что, Катя, – сказал писатель, подумав. – Это очень хорошо, что вы приехали. О жизни мы, наверное, в самом деле успеем потом договорить, а сейчас отвезите меня в поселок «Барские угодья» на улицу Новую, дом номер пять. Мне самому не добраться.

– Алекс, зачем ты туда собрался?! – тут же встряла Маня. – Мы даже не знаем, кто там живет.

– Никоненко обещал узнать.

– Но ведь пока не узнал!

Он подошел к Мане, потянул за майку и поцеловал в губы. Посмотрел в лицо и ушел по коридору в прихожую.

Митрофанова с Поливановой уставились друг на друга.

– Манечка, расскажи мне, что случилось! Я ничего толком не поняла! Кто на тебя напал, зачем?! Как они оказались у тебя в квартире? Ты что, их пустила?