Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы Страница 41

Митрофанова с Поливановой уставились друг на друга.

– Манечка, расскажи мне, что случилось! Я ничего толком не поняла! Кто на тебя напал, зачем?! Как они оказались у тебя в квартире? Ты что, их пустила?

– С ума сошла?

– Расскажи, Манечка!

– Расскажу, – согласилась Поливанова. – Потом. Сейчас у меня сил нет. И вообще!..

Она тоже пошла по коридору, только в сторону кухни, и говорила теперь издалека. Митрофанова, помедлив, двинулась за ней.

– У меня по всем приметам непременно должен случиться посттравматический психоз! Он всегда случается! И мне понадобится специалист по стрессам из МЧС! Хочешь чаю?

– Самый лучший специалист по твоим стрессам – это я, – объявил Алекс, появляясь на пороге. – Поедемте, Катя?

– Она даже чаю не попила! – возмутилась Маня.

– Вы хотите чаю?

Митрофанова, которая хотела чаю, бутербродов, утешать Маню, слушать про Алекса и рассказывать про того мужика из спортзала, а ехать никуда не хотела, моментально сказала, что ей ничего не нужно и она готова.

Маня пожала плечами. Ей тоже не хотелось, чтобы все вот так взяли и уехали!.. Ей хотелось разговоров, утешений, на диване полежать, ручку под щечку, и чтоб Алекс сидел рядом, жалел ее и гладил по голове. Ей хотелось, чтобы он был рядом и пел ей песенку про лису – это же так важно и замечательно!..

– Позвони мне, – тусклым голосом попросила она то ли Катю, то ли Алекса.

Оба кивнули.

В машине они почти не разговаривали – Алекс думал или дремал, непонятно, а Катя слишком мало его знала, чтобы приставать с расспросами. Слишком мало знала и побаивалась.

Когда с горем пополам они выехали на Ленинградку – утренний транспортный коллапс потихоньку сменялся дневным, – Алекс вдруг спохватился, что нужен пропуск.

Он долго и бестолково искал телефон, рылся в карманах, в сумке и снова в карманах и в конце концов попросил Митрофанову позвонить ему – чтобы определить местонахождение мобильника по звуку.

Она позвонила, они стали прислушиваться. Телефон грянул из «бардачка». Алекс ничуть не смутился.

…Как такого можно любить, думала Митрофанова, косясь на него. Заботиться о нем, печалиться, отчаиваться?! Он же ненормальный!.. Как с ним можно разговаривать, если кажется, что ему все известно наперед, и он постоянно размышляет о своем, и очень быстро начинает скучать, и даже не дает себе труда скрывать это? Как можно его любить, если он толком не знает, на какой улице расположено родное издательство – а он не знает! – зато наизусть помнит Сумарокова?! Как можно с ним спать, ужинать, делить… быт, если он вообще не понимает, что такое быт?! Он кладет телефон в «бардачок» в чужой машине, потом ищет его по всем карманам, зато искусно решает всякие головоломки, не имеющие к жизни никакого отношения?!

– Какой номер у вашей машины? – спросил Алекс, не отрываясь от телефона.

Митрофанова назвала номер и потом три раза поправляла, потому что он никак не мог правильно повторить все цифры, и в конце концов сама запуталась. Невозможный, ужасный человек!

Бедная Маня.

– Лариса закажет нам пропуск, – сообщил он, когда с таким непосильным делом, как номер, было покончено. – Лариса – это помощник Сергея Балашова.

Катя кивнула.

– Я попробую зайти, а вам, наверное, лучше подождать в машине, – подумав, продолжал Алекс. – Я не знаю, что там за люди и впустят ли меня.

– А зачем мы тогда едем?

Он улыбнулся и откинул волосы с лица. Жест был очень красивым, как в кино.

– Ну, мы надеемся на лучшее.

– Дэн просил позвонить, – вдруг вспомнила Митрофанова. – Он что-то нашел про подругу Сергея Балашова. Сказал, что вы его просили!

Но звонить уже было некогда, машина медленно ползла по поселку. Вот и знакомая персона, то ли Самсон, то ли Нептун, а вот и «дамский клуб»! Несколько нянек под липами трясли и катали туда-сюда коляски с младенцами.

– Какая здесь красота, – мечтательно сказала Митрофанова. – Я имею в виду, за городом! Я всю жизнь хотела жить в собственном доме. А тут так чудесно, и ехать близко!..

Алекс кивнул. Ему стало смешно.

Маня Поливанова сказала, что общежитие и ужас. Катя Митрофанова сказала, что красота и загород.

Как интересно.

– Смотрите, вон дом пять.

«Купер», которым Митрофанова так гордилась, остановился возле затейливой литой решетки с виноградными гроздьями и чугунными оленьими мордами по обе стороны ворот. Алекс некоторое время изучал решетку, потом вздохнул и выбрался из салона.

Улица Новая была, по всей видимости, в полном соответствии с названием относительно новой, застраивалась в последнюю очередь. Участок справа обнесен строительным забором, но никакого шума стройки не слышно, а участок слева вовсе не огорожен. Кругом вывороченный многотонными грузовиками песок, разъезженные колеи, в которых стоит вода, и в глубине возвышается серая бетонная громадина, явно не достроенная и уж точно необитаемая. Позади – Алекс оглянулся, – плотно придвинувшись к границе участков, дремлет лес, мокрый, весенний, темный.

Должно быть, летом от комаров спасенья нет, подумал Алекс рассеянно.

– Ну, что там? – Митрофанова стояла возле машины, и вид у нее был тревожно-любопытный.

Не ответив, он пошел к калитке, такой же затейливой, в завитушках и гроздьях чугунного литья, поискал кнопку звонка и надавил.

Кнопка безнадежно провалилась в переговорное устройство, и моментально стало понятно, что домофон не работает. Алекс нажал еще раз.

Тишина. Только в весеннем лесу ошалелым голосом кричит какая-то одинокая птаха.

Алекс толкнул калитку, которая легко поддалась, ступил на дорожку и негромко велел Митрофановой оставаться на месте.

Снег на желтой плитке давно растаял, а лужи образовались такие, что до дома придется или лезть по сугробам, или брести по щиколотку в воде. Алекс решил, что по сугробам лучше, и неловко влез на бордюр. В ботинки моментально набился снег.

…Простыну, заболею, буду лежать с грелкой и читать романы, а Маня станет за мной ухаживать, жалеть, подавать чай и молоко с медом.

…Маня не может ухаживать!.. У Мани сломаны пальцы, порезы на спине, и еще она заявила сегодня, что ее непременно должен хватить посттравматический синдром. Все наоборот. Сейчас я должен ухаживать за Маней. Пока я ходил на свидание, раздумывал о свободе и искал свое «я», Маня попала в беду. Мне даже в голову не приходило, что она тоже может попасть в беду, а она попала, оставшись совсем одна. То есть без меня.

И тут он вдруг остановился, пораженный очень простой и очень понятной мыслью. Он застыл в сугробе, не дойдя до высокого крыльца шагов десять.

Раньше – до Мани – он только и делал, что болел. Тот человек, кто был когда-то никем, у которого украли роман да еще и обвинили во всех смертных грехах – это все происходило совсем недавно! – требовал бесконечного внимания окружающих. Ему то и дело нужны были подтверждения в том, что он все еще существует. Он болел, капризничал, и разлад с окружающим миром – единственное, где он мог существовать, – казался ему совершенно естественным. Боль, неудобство, изломанность, «я тоскую, как Блок», и только так правильно и возможно. А еще он всерьез считал, что «чем хуже, тем лучше»!.. Только бездари не страдают поминутно!.. Что за жизнь без страданий? Скверно было то, что страдания приходилось выдумывать, а выдуманные тем и отличаются от настоящих, что не закаляют душу, а лишь опустошают ее, заставляют работать вхолостую, уставать, болеть!..

А потом Маня вернула его ему самому, и все изменилось. Он с трудом припомнил, когда лежал в температурном ознобе в последний раз. Просто в какой-то момент это стало ему неинтересно, потому что появилась Маня, вернувшая ему свободу.

Свободу?..

Некоторое время назад он был абсолютно уверен, что нет у него никакой свободы и он должен за нее бороться – с Маней.

Алекс потряс головой, в которой окончательно и бесповоротно перепутавшиеся свобода и несвобода переругивались друг с другом за место в его жизни, оглянулся на Митрофанову и махнул ей рукой – этот простой жест вернул его к действительности, и он полез по подтаявшим сугробам дальше к крыльцу.

Да уж. Нелегко. Нелегко.

Оступаясь и проваливаясь в снег, думая о Мане, огрызаясь на свободу с несвободой, он добрался до ступенек, потопал мокрыми ботинками и позвонил.

Почему-то он был уверен, что этот звонок не отзовется, и сильно вздрогнул, когда в глубине дома грянули переливы – очень громко. Потом все стихло и стало слышно давешнюю ошалелую птицу, и еще с крыши по-весеннему бодро и звонко капало.

Алекс нажал еще раз, точно зная, что дом необитаем. Впрочем, это было сразу понятно – вряд ли хозяева, какими бы они ни были, станут лазать к крыльцу по сугробам или брести по щиколотку в воде!.. Если бы здесь жили, снег наверняка убирали б.

Снег, подумал Алекс. Снег почти растаял, конечно, но стоит попробовать!..

Он сбежал с крыльца, шагнул в рыхлый и влажный сугроб и побрел к забору прямо по целине. За ним оставались глубокие следы, сразу же наполнявшиеся водой.