Кровавый апельсин - Гарриет Тайс Страница 40

– Элисон, я…

Возможно, он собирается сказать что-то глубокомысленное, но замолкает и смотрит на дверь. Я хочу, чтобы он заговорил, мои всхлипы уже затихли, но тут я понимаю, почему он замолк. Дверь двигается едва заметно, но из-за нее раздается тихий плач. Карл подходит к двери, открывает ее, и я вижу, что там стоит Матильда, прижимая к груди розового слона. Ее лицо перекошено от горя. Карл берет ее на руки, и она прячет лицо на его плече.

– Вы разводитесь? – спрашивает она, наконец достаточно успокоившись, чтобы разговаривать.

– Нет, – одновременно отвечаем мы.

– Я слышала, как вы ругались. Я спустилась и услышала, что мама говорит о разводе. Ненавижу, когда вы ссоритесь. Пожалуйста, прекратите. – Она снова начинает плакать.

У меня такое чувство, что кто-то сунул руки в мое тело, сжал мои внутренности и теперь очень медленно проворачивает их. В груди засела боль, комок, от которого расходятся щупальца холода. Карл тоже выглядит расстроенным, пренебрежение на его лице сменилось беспокойством о Матильде. Он опускается на стул, усаживает ее на колени и обнимает.

– Карл, нам нужно поговорить. Смотри, как это влияет на Матильду. На всех нас. – Теперь я уже умоляю, но мне все равно. Нужно каким-то образом выйти из этого тупика.

Он откидывается назад на стуле, а Матильда прижимается к нему. Я не могу понять выражение его лица – на нем написано поражение, наверное. Или усталость.

– Ладно, мы поговорим. Позже, – отвечает он и поворачивает Матильду лицом к себе: – Тилли, милая. Мне жаль, что ты слышала нашу ссору, но прямо сейчас мама и папа не очень ладят. Это не означает, что мы разводимся, но мы ссоримся. Знаешь, вот так же ты споришь в школе со своей подругой Софи?

Он продолжает разговаривать с Матильдой, но у меня не получается следить за его словами. Они проплывают мимо меня, и я улавливаю только конец его речи.

– …но мы разберемся с проблемами, потому что мы твои мама и папа и очень тебя любим, – говорит Карл, снова привлекая мое внимание.

Я киваю, соглашаясь, подхожу и становлюсь на колени рядом с ними. Обнимаю Матильду, безуспешно пытаясь не касаться при этом Карла. Он не отстраняется, и я чувствую, что это начало.

– Это правда, дорогая. Мы на самом деле очень любим тебя.

Когда Матильда наконец полностью успокаивается, мы укладываем ее в постель и сидим с ней, пока она не засыпает и ее дыхание не становится глубоким. Карл снова спускается, вниз, и я медленно иду следом, надеясь, что, возможно, теперь он уделит мне внимание.

– Вот почему это так важно, Карл. Матильда. Не только мы. Нам нужно попробовать ради нее. Разве ты не согласен? – говорю я.

Его взгляд полон враждебности. Или, возможно, настороженности. Он пытается понять, насколько искренне я говорю. Я его понимаю.

– И прости меня за то, что произошло в прошлые выходные. Во время нашей поездки. Я и правда не собиралась напиваться… не знаю, как это случилось.

– Как и всегда… – Он говорит тихо, но я отчетливо слышу все его слова.

– Пожалуйста, дай мне шанс. Я пытаюсь. Мне правда жаль. Я приложу все усилия.

– Понадобится нечто большее. Ты говорила это так много раз и раньше. – Он запрокидывает голову и закрывает глаза. Вид у него побежденный.

– Просто дай мне еще один шанс. Нам нужно постараться все исправить ради Матильды, – говорю я.

Он вздыхает и открывает глаза, впервые по-настоящему глядя на меня с тех пор, как они вернулись от его матери. Вообще-то впервые с тех пор, как он бросил меня в Брайтоне. Некоторое время мы смотрим друг на друга, но он первый отводит взгляд.

– Я устал, Элисон. Так устал от драмы. Я хочу спокойствия и тишины. Хочу работать и воспитывать дочь, а не постоянно разбираться со всем этим… представлением, – говорит Карл.

– И я этого хочу. Всегда хотела, – говорю я.

– Знаю, что ты так думаешь. – Мне даже кажется, что в его голосе звучит доброта. – Но прямо сейчас я не верю, что это так. Ты не знаешь, чего хочешь. И это нас убивает.

Он же не может говорить серьезно, потому что я уверена: он никак не мог узнать о Патрике, но сердце подпрыгивает, а язык словно бы приклеивается к нёбу. И тут я чувствую прилив адреналина.

– Дело не только во мне, знаешь ли? Я не интересую тебя уже последние пару лет. Особенно с лета прошлого года. Это ты больше не хочешь трахаться. Ты пару раз давал это ясно понять.

– Видишь, Элисон, я как раз про это. Почему ты говоришь «трахаться»? Мы должны бы заниматься любовью. Я не собираюсь «трахать» мою жену, – говорит он, наклонив голову. Судя по выражению лица Карла, его беспокоит, что я могу быть такой непонятливой, говорить такие некрасивые, неловкие вещи. Такие грубые вещи.

– Трахаться или заниматься любовью, называй это, как хочешь… это ты потерял к этому интерес два года назад. Ты это отлично знаешь, это был ты. Ты сказал, что испытываешь стресс, и на этом все кончилось. Ты не можешь винить меня.

– Брак – это далеко не только секс. Это целая система. Мы партнеры в этом путешествии, Элисон, и мы идем по этому пути вместе, чтобы обеспечить лучшую жизнь для нашей дочери. – Он улыбается. Такое впечатление, что он собирается погладить меня по голове.

– Перестань. Называть. Меня. Элисон! Черт побери! – С меня достаточно.

– Не кричи, ты расстроишь Матильду.

Я подавляю вопль и с силой бью по подлокотнику кресла. Больно. Я прижимаю руку к груди, и Карл снова встречается со мной взглядом. Мгновение мне кажется, что мы оба сейчас рассмеемся: абсурдность нашего положения прогонит всю агрессию. То есть это же мы, Карл и я. Мы провели вместе лучшую часть нашей взрослой жизни. Мы вместе прошли через многое. Но мгновение проходит, и его лицо суровеет.

– Мы попробуем все исправить. Элисон. Ради Матильды. Но тебе придется повзрослеть. В горе и радости. Помнишь?

В горе. Страшном. Ужасном. Я все еще чувствую, как смех щекочет горло, но выпускать его неправильно. Карл не в настроении смеяться. Я не понимаю выражения его лица, но тут догадываюсь – сейчас это Карл-психотерапевт, и он искренне обеспокоен. Я ловлю эту мысль и отмахиваюсь от нее. Возможно, он дал начало этой гнили, но именно я помогала ей распространяться. И это я трахаю (да, точно трахаю) кого-то другого. Я напоминаю себе, что это ради Матильды. Я стану лучше ради нее. Лучшей