Галина Романова - Миллион причин умереть Страница 42

Слезы струились по ее щекам, размыв безупречный макияж и сделав лицо на редкость некрасивым. Но Татьяну это сейчас мало заботило. Отдельная палата. Любимый в беспамятстве. Можно позволить себе расслабиться и дать волю эмоциям, что удушливым спазмом встали в горле.

Все рушится, летит куда-то под гору. Свернуть в процессе этого скоростного спуска не представляется возможным. А сворачивать нужно, иначе кончится и благополучие, и, возможно, сама жизнь.

Как ей сейчас не хватало поддержки. Сильного плеча рядом. Пусть Толик последним похвастать особенно не мог, но все же не чужой человек. На понимание-то, на понимание она могла рассчитывать, черт бы всех побрал!!!

Татьяна закусила губу и затряслась в беззвучных рыданиях.

Кто бы только знал, как она устала! Устала делать вид, что ничего не понимает и не замечает. Устала притворяться, изображая заботливую любящую дочь. Фальшь. Кругом одна фальшь и страх. Страх быть уличенной во лжи и неискренности. И еще больший страх дать понять, что ты боишься. Ведь как только это обнаружится, она погибла.

Татьяна не была, конечно, уверена в том, что ее могут лишить жизни. Нет. Но ей могли создать такие условия, что само понятие жизнь будет восприниматься ею как наказание...

– Толик, приди в себя, прошу тебя, миленький, – она уронила голову рядом с его перебинтованной на подушку и задышала горячо в его бледное лицо. – Мне очень плохо без тебя, поверь! Вернись ко мне...

Травма, как сказали врачи, была не опасна для его жизни, но не безобидна для его сознания. Если верить словам эскулапа, Кулешов мог стать после этой травмы законченным идиотом, а мог и не стать. Мог полностью лишиться воспоминаний или, наоборот, вспомнить все мельчайшие детали прошлой его жизни, которым он не придавал никогда значения. Одним словом, с ним могло произойти все что угодно.

Ну а сейчас он лежал недвижимой куклой, плотно смежив веки, и никак не реагировал на присутствующих. Слезы матери и скупые отцовские слова горечи, причитания Татьяны, хитрые нашептывания Веры Ивановны, притащившей в больничную палату целую авоську апельсинов, – ничто пока не возымело действия и не способствовало тому, чтобы Толик пришел в себя.

Иногда он вздрагивал и быстро-быстро что-то шептал. Обращался к кому-то, звал по имени. Но шепот его был почти неосязаем, почти неуловим, и разобрать что-либо никто так и не сумел.

Молоденький следователь, покрутившись дня два в больнице, быстро испарился, пообещав с постоянно-кислым выражением на прыщавом лице, непременно во всем разобраться.

В последнем Татьяна сильно сомневалась и уповала лишь на то, что Толик рано или поздно придет в себя и вспомнит все, что произошло с ним до удара по голове острым металлическим предметом. Которым, по словам эксперта-криминалиста, и было совершено нападение.

– Танечка, – дверь палаты приоткрылась, и оттуда выглянуло озабоченное личико будущей свекрови. – Идите отдохните, милая. Давно сидите уже. Я вас сменю.

– Зачем? – Татьяна промокнула лицо носовым платком, извлеченным из кармана больничного халата. – Я ничего не хочу. Ступайте домой. Я останусь с ним на ночь.

– Но как же так! – Мать Толика скорчила горестную физиономию. – Так же нельзя! Да и доктор говорит, что нет необходимости находиться с ним всю ночь. Состояние сына нормализовалось, и остается только ждать, когда он придет в себя.

– Вот я и подожду.

– Но это может произойти когда угодно! – пискнула Вера Ивановна, появившись колобком из-за плеча своей подруги. – Этой ночью, другой, через неделю!.. Такое самопожертвование просто ни к чему, дорогая...

«Да шли бы вы все отсюда, старые вешалки! – хотелось окрыситься Татьяне. – Без ваших идиотских советов обойдусь!!!»

Но вслух подобных слов она, разумеется, не произнесла. А лишь горестно вздохнула, выдавила жертвенную улыбку и отрицательно покачала головой.

– Ступайте... Я останусь с ним...

Женщины, повздыхав, исчезли за дверью. Татьяна же пододвинула свой стул поближе к кровати. Подложила под матрац скатанную в валик кофточку и, уложив гудящую от размышлений голову на импровизированную подушку, собралась вздремнуть.

И в тот самый момент, когда сознание ее начало тяжело проваливаться в какой-то черный бездонный колодец, Толик наконец-то открыл глаза...

Темные разводы теней на потолке. Светильник с отбитым краешком плафона. Застекленная фрамуга над дверью, почти сплошь закрашенная мастерами-умельцами малярной кистью. Как, интересно, так можно красить?! Валиком, что ли, прошлись... Одно слово – умельцы.

Толик удивленно повел глазами в сторону. Справа желто-коричневая стена. Слева – то же самое. Дверь какая-то странная. У него дома таких не было. Дома двери были обиты облагороженным пластиком «под дерево». Где он? Почему голова такая, словно ее поместили в ватный кокон? Звуки приглушенные. Хотя, кажется, он слышит шум пульсирующей в ушах крови. И, кроме этого шума, больше ничего. Ни одной мысли, ни одной эмоции.

Он попытался вызвать в памяти что-нибудь, но ничего, кроме событий новогодней ночи, ему вспомнить не удалось. Что же было дальше?!

Черт, как сложно! Что-то неопределенное и размытое плавает в мозгах, не желая трансформироваться в законченную конкретную мысль. Куда же он пошел после гостей? Или поехал?..

Нет, воистину, на помощь собственного рассудка сейчас рассчитывать не приходится. Нужен кто-то, кто дал бы мыслям толчок.

Он попытался пошевелить головой и почти тут же виски прострелило. А перед глазами появились кровавые всполохи. Все воззвания к собственному рассудку испарились, оставив внутри лишь одно-единственное желание – угасить эту чудовищную боль. Приглушить ее. Чтобы не сковывала огненным жгутом голову и не стегала огнем по глазам.

Толик шевельнул пальцами и застонал.

– Толик!

Он узнал ее голос мгновенно, хотя за минуту до этого совершенно не думал о ее возможном присутствии здесь. Или не хотел ее присутствия?..

Толик напрягся, но оказалось, что с чувствами определиться еще сложнее, чем с воспоминаниями. Другими словами, чувства полностью отсутствовали. Их не было вовсе. Ничего, кроме пустоты. Душевный вакуум – точнейшее из точнейших определений.

– Толик!!! – Танька снова заплакала и принялась лобызать кисти его рук. – Наконец-то, милый!!! Наконец-то!!! Тебе чего-то хочется сейчас?! Может быть, пить?! Апельсинов хочешь?!

Так... Кажется, чувства постепенно начали заполнять его опустошенную оболочку. Во всяком случае, стоило Татьяне поднять к нему зареванное опухшее лицо, как им овладело резкое чувство неприязненной брезгливости.

Могла бы хотя бы макияж нанести, что ли! Ну нельзя же быть некрасивой такой! А у его одра – тем более. Смерти его, что ли, хочет? А себе скорейшего освобождения?

– Чего ты хочешь, милый?! – продолжала нудить она, исцеловав его ладонь.

– Пить, – просипел он лишь для того, чтобы она перестала наконец слюнявить его руку.

Она метнулась к прикроватной тумбочке. Забулькала чем-то и вскоре поднесла к его рту специальную чашку-неразливайку с длинным носиком.

– Пей, милый, яблочный... – заботливо шептала она, пытаясь слегка приподнять его голову. – Врач настоятельно советовал.

«Лучше бы он тебе посоветовал не пугать больных своим убогим видом! – с ехидным внутренним смешком подумалось Кулешову. – Для стимуляции скорейшего выздоровления требуются положительные эмоции, а не страшилки на ночь...»

Он сделал несколько глотков и слабым мычанием дал ей понять, что закончил. Татьяна отставила чашку и, двинув стулом, переместилась поближе к его изголовью. Толик скосил в ее сторону глаза и вдруг прозрел!

Вот так да!!! Травма, что ли, так на него подействовала?!

Он совершенно не хочет ее видеть подле себя! Видеть, разговаривать, а уж тем более (чур его, чур!!!) жениться. Вот так казус!..

Толик попытался напрячь воображение на предмет возможных последствий в случае расторжения помолвки и вновь поразился. Он не боится этих самых последствий. Совершенно не боится. Вызывают они, правда, в его душе весьма и весьма колоритные эмоции, но все это не было страхом. Он даже обеспокоился немного. А ну как его по голове шарахнули и напрочь лишили такой жизненно важной функции, как инстинкт самосохранения? Так ведь недолго и в историю какую-нибудь вляпаться. Почище, чем он уже вляпался...

– Толик, – ласково пропела Танька, склоняясь к его лицу и целуя в лоб. – Наконец-то ты с нами!

– С вами? – просипел он, не сразу поняв, кого она имеет в виду.

– Да, милый, с нами! Тут родители твои были, Вера Ивановна. Не отходили от тебя все это время. Переживали. Как ты?

– Порядок. – Он устало прикрыл глаза, чтобы не дать понять ей, как раздражают его ее поцелуи. – Что со мной случилось?

– А ты не помнишь? – осторожно задала вопрос Танька, не забывая поглаживать его перебинтованную голову. – Совершенно ничего не помнишь?