Николай Черкашин - Опасная игра Страница 43

— Дорогая штукенция.

— Хочешь подарю?

— Подари.

— Держи!

— Спасибочки.

— Узнай только одну вещь, и больше ни о чем не буду спрашивать. Пропала у меня подружка — Карина Табуранская. Не проходила она через вашу контору?

Шарпей снова взморщил лоб.

— Вообще-то, у шефа живет герла какая-то. А как звать… Узнаю. Спокуха-дункель. Сегодня же скажу.

Открылась стеклянная дверь, и из операционной руки в резиновых перчатках вытолкнули каталку с ничем не накрытым телом. Еремеев с трудом узнал вчерашнего бомжа. У него был трепанирован череп и вскрыта полость живота.

— Кати за мной! — распорядился санитар и зашагал по коридору. Он распахнул перед каталкой дверь с номером семь, и Еремеев увидел Максима в черном прозекторском фартуке. Тот стянул труп на мраморный стол и принялся ловко орудовать ножом, срезая мягкие ткани. Куски мяса, печень, сердце, легкие небрежно он швырял в цинковый раструб электромясорубки, затем нажал пусковую кнопку и в подставленную банную шайку с надписью «для собак» полез фарш. Рядом стояла пустая — с пометкой «для нутрий».

Еремеев в свои сорок пять полагал, что он прошел через все огни, воды и медные трубы, но тут его замутило, как первокурсника в анатомическом театре.

— Вези, давай! Дальше самое интересное! — подбодрил его санитар, и Еремеев покатил тележку, стараясь не смотреть на обтесанный костяк.

«Я ж говорил, товарищ капитан, нервишки у вас ни к черту! — ехидничал внутренний голос. — Нечего было лезть на рожон!..

«Господи, неужели и Карину так?» — ужаснулся он, чувствуя, как предательски задрожали губы и в глазах поплыли темные амебы.

Наконец они пришли к тому, что Шарпей считал самым интересным. За дверью № 9 открылся круглый бассейн диаметром метра в три, кишевший черными горбатыми рыбками. Санитар сам спихнул в бассейн останки несчастного бомжа, и не успели они погрузиться, как темная вода буквально вскипела вокруг того, что еще четверть часа тому назад было человеческим телом.

— Во дают! Во работают! — восхищался санитар, глядя как пираньи — это были они — рвут на части куски несоскобленного мяса и обрывки сухожилий. — А ну, остальные — налетай, миляги! Так ему, так!

Обгладываемый труп ходил под водой ходуном, как живой. Через полчаса от него остался чистый костяк. Шарпей зацепил его крючком, вытащил и швырнул мокрый скелет на каталку.

— Поехали!

Еремеев прикатил тележку в последнюю комнату бетонного коридора. Там работал Наиль. Не говоря ни слова, он отсек рубаком скелету череп, обмакнул в раствор какой-то вязкой жижи, вроде каолина, и отправил на обжиг в электропечь. Несколько таких обработанных черепов сверкали черным глянцем.

Наиль привычно размял обезглавленный скелет, согнул и засунул его в приемный барабан костедробилки. Десять минут нестерпимого грохота и фирменный пластиковый пакет наполнился доверху желтоватой костной мукой.

— Вот так! — прищелкнул пальцами Шарпей. — И никто не узнает, где могилка его.

Он изучающе посмотрел на Еремеева. Тот изо всех сил пытался сохранить душевное равновесие. «Ничего, ничего, господин капитан, — отчаянно убеждал он себя, — в Афгане и пострашнее бывало». Хотя даже в Афганистане он не видел ничего подобного.

— А ты, мужик, ничего! — одобрил санитар. — Нервы крепкие. До тебя слабак был. Крыша поехала. Сам к рыбкам бросился.

День выдался не самый напряженный. «Обработали», по выражению Шарпея, трех бомжей, двух алкашей и одного «добровольца». Перед ужином Максим отправил наверх по кухонному элеватору шесть запечатанных пакетов с маркой агрофирмы «Радон» и шесть «керамизированных» пепельниц-черепов. После чего, спустя полчаса, из створок подъемника выполз поднос с тремя кусками жареной рыбы, отварной картошкой с укропом и перезрелыми — племенными — огурцами.

Есть рыбу Еремеев не смог, пожевал горький огурец с картошкой и полез на свою верхотуру. Никто за весь ужин не проронил ни слова. Только Максим, глядя как Еремеев перекрестился на правый угол, ехидно спросил:

— Помогает?

Но ответа не получил. Еремеев лежал на верхней койке, полузакрыв глаза, стараясь изо всех сил заслонить видение бурлящей в пираньевом бассейне темной воды бурлением моря за кормой яхты. В конце концов ему это удалось. Боже, как чудесно они шли через зеленовато-тихий Азов. Это было первое море, которое Еремеев пересек сам не как пассажир или корабельный врач, а как капитан-навигатор. Чайки соревновались белизной своих крыл со слепящими на солнце парусами. Карина стояла на носу на коленях и, раскинув руки, загорелая, с развевающимися волосами, изображала носовую фигуру фрегата. Артамоныч закинув блесну, пытал рыбацкое счастье. Тимофеев, отстегнув протез, блаженствовал за кормой, держась за буксирный конец и рискуя быть пойманным на крючок. Лена в немыслимом мини-бикини разносила всем, даже Дельфу, дремавшему на крыше рубки, чашечки кофе со сгущенными сливками. И жизнь в эти минуты походила на сгущенные сливки счастья… Ведь было же! Как не было у Еремеева более счастливых дней за все сорок пять лет его бренного существования.

Этот бетонный бункер, выбраться из которого можно только мысленно, тоже был в его прошлом — в виде отсека подводной лодки. И он сумел выбраться из него живым и невредимым. Сумеет ли и сейчас выбраться?..

«Слышишь, Еремеев, сукин ты сын, сумел забраться, сумей и выбраться! Разве ты не стал за все эти годы профессиональным проходчиком тупиков и лабиринтов? Ты самый настоящий сталкер, Еремеев! Ты уже не можешь жить без риска, как алкаш без водки, как ширяла без иглы. Ты самый настоящий наркоман! Не фига!.. Я — Стрелец, Стрелец никогда не умрет в своей постели».

И снова взвыл мамин голос: «Ты, Олежек, геройски преодолеваешь преграды, которые сам же и создал. Ну, зачем тебе было надо сюда соваться?! Скажи на милость?!» — «Наверное, ты права, эта наша родовая, а может быть, и национальная черта — городить себе турусы на колесах, а потом устраивать переход Суворова через Альпы».

Голос отца молчал…

Ночью ему приснилось, как он взбирается по шахте рубочных люков, а трапа нет. Он упирается спиной и коленями в стальном колодце и медленно поднимается, рискуя сверзиться на стальную палубу Центрального поста. Вот и верхний люк, вот руками дотянуться можно. Но что это? Рукояти кремальерного запора провернулись сами собой, люк с грохотом откинулся и сверху полетел поднос с тарелками…

Поднос с алюминиевыми мисками, наполненными овощным рагу и тремя кусочками сыра, с лязгом и грохотом выскочил из элеватора.

— Подъем, — мрачно скомандовал Максим и ушел умываться. Еремеев спрыгнул с койки и первым делом, распахнув железные створки, просунул голову в шахту элеватора. Однако в кромешной тьме рассмотреть ничего не удалось.

— Наиль, а ты слинять отсюда не пробовал?

— Безнадега, — махнул рукой башкир. — Я тоже туда заглядывал. Там люк на запоре.

— А если я открою? Поможешь?

— Не стоит. Попадемся, сразу на разборку пустят.

— Все равно к рыбкам отправят, днем раньше, днем позже.

— Обещали через месяц на шампиньоны перевести.

— Это еще что за гадость?

— Да грибы они тут выращивают. В соседнем бункере.

Дерьмо из кишок выдавливают, компост делают. На нем и растят. У них ничего не пропадает. Стопроцентное безотходное производство. Людей на запчасти, черепа на пепельницы, кал на шампиньоны. Нутрий еще выращивают. Из шкурок шапки шьют.

— Бежать, Наиль, надо, бежать! Я люк отопру. У меня ключ-вездеход есть.

— Ну?!

— Пойдешь?

— Ну, если откроешь… Тут наверняка надо.

— Наверняка. А этот, — кивнул он на койку Максима, — пойдет с нами?

— Нет. Он сам сюда пришел. Легкой смерти ждет.

— А ты?

— Меня бухого подобрали. Нажбанился в сиську… День Независимости отмечали.

— После ужина рванем. Лады?

Наиль протянул руку. И тут распахнулась дверь. Максим вернулся вместе с Шарпеем. От их неожиданного общего появления Еремеев даже вздрогнул: уж не подслушали ли? Но санитар поманил его в коридор. Вышли.

— Здесь твоя краля, — шепнул Шарпей. — У шефа живет.

— Ты можешь ей сказать, что я здесь?

— Этого нам нельзя! — испуганно помотал башкой санитар. — Сразу в разборку пустят.

— Ну ладно, и на том спасибо.

— Рубайте быстрее! Там уже троих привезли.

В предоперационной Еремеев царапнул руку о шплинт каталочного колеса и попросил у врачей кусок пластыря. Из-за стеклянной двери высунулся хирург в зеленом халате и стерильной маске, молча кивнул на стенной шкафчик. Еремеев оторвал сантиметров десять и замотал запястье. В костедробильне он спросил у Наиля, не знает ли тот плана кухни.

— Без понятия. Ни разу не был. Знаю только, что мужик готовит.