Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга Страница 45

Опять особенности национальной… Полковник милиции, сперва стрелял лосей, когда же егеря захотели узнать, есть ли у него лицензия, начал стрелять и в них. К счастью, был пьян, потому не попал в обоих случаях. Сейчас вошел в блок с очень справедливым названием.

Юля решила передохнуть, попутно рассуждая, стоит ли дальше возиться с этим хламом? Что с ним делать? Шоколад давно съеден, станки переплавлены, а пули так вообще мирно просвистели мимо егерских шапок. Конечно, можно что-нибудь выдать на криминальной полосе. Полковника Ерофеева не удастся точно: третьего дня на глазах Юли он выходил из кабинета главного редактора. Судя по всему, мимо рекламного отдела заключен договор на оказание ненавязчивых агитационных услуг целому блоку сразу.

Хорошо, обойдемся без полковника. Итак, шоколад, станки, приватизированный детский садик. Предположим, это выйдет. Сразу звонки, будут ругаться, пригрозят судом. Суда она боится меньше всего, опыт есть. Хотя неприятный разговор с Главным — обеспечен.

Но все это не важно. Важно, что через пару дней в двух-трех питерских газетах, не считая предвыборных многотиражек, появятся глубокомысленные версии, посвященные тому, кто и зачем проплатил перед выборами «гнусные инсинуации про достойнейших профессионалов». Добрейший Маршак в стишке про Нюрнбергский процесс был совершенно неправ, говоря, что нельзя вычеркнуть пером то, что вырублено топором. Вычеркивается, да еще как! Набрали побольше чернил, а еще лучше эфирного времени, и бандюк, державший «общак» чуть ли не двадцать лет, выручен из американских застенков искусством российских адвокатов да молитвами попика-расстриги, объявлен жертвой заговора западных держав. Или известный московский журналист, кстати, занимающий в своей газете должность «профессионального антифашиста», ведет интервью с местным князьком-губернатором, избранным при стопроцентной явке в сельских районах (если кто-то не дошел, пополнили бюллетенями с кладбища). Губернатор говорит о своих оппонентах: «В натуре, достану козлов», москвич же кивает — да, Женя, понимаю твои проблемы.

Юля, проработавшая в журналистике добрых двенадцать лет, прекрасно понимала, что при желании объяснить можно все, даже необъяснимое. Любой жур имеет право на собственную версию. И пользуется этим правом без колебаний. Даже после заказного убийства, из двух десятков коллег по профессии обязательно найдется мразь, которая выдвинет гипотезу, что жертва хотела в рекламных целях отстрелить себе ухо, да пуля угодила в затылок. Или развлекался человек с гранатами в своем кабинете, пока себя не подорвал до смерти. Поэтому Юля предвидела последствия, которые вызовет подборка из банановской папки. Она уже представляла первую полосу, скажем, «Слова Петрограда», где рассказывается, как она отдыхала на одной турбазе с майором, который вел дело о похищенном шоколаде. Будут намеки про криминально-интимные беседы на лесной опушке — за такие намеки проще дать десяток пощечин на каждом Балу прессы, чем выиграть суд. Дальше в статье сообщат, что майор ныне стал полковником, имеет отношение к другому избирательному блоку, а значит…

Юля не заметила, что снова начала листать папку. По большому счету, устарелая дрянь. Бананову пришлось бы торговать ей исключительно в розницу. Причем, постараться на этих выборах распродать всю. Потому что на следующих ее купили бы лишь на вес. В пункте приема макулатуры.

Она лениво взяла маленькую кипу аккуратно сшитых листов. Уже через минуту посторонние мысли ушли в сторону. Это уже не банкноты упраздненной державы. Это, скорее, увесистый золотой самородок, который праздный турист нечаянно обнаружил, пнув на экскурсии по заброшенному прииску неприметный камешек!

Листкам предшествовала краткая аннотация. Сюжет Юля поняла сразу. В городе существовал мощный благотворительный фонд, занятый защитой неблагополучных зданий и одновременно неблагополучных детей. Фонд размещался в неприметном особнячке на Петроградской. Единственное, что слышала Юля про этот особняк, что евроремонт сделали там еще в 1992 году.

Чтобы спасать Питер, у Фонда были небольшие таможенные льготы — провозить европейские продукты без пошлины, да и то в ограниченных количествах. Воды на Северо-Западе много, но она не очень качественная, поэтому Фонд поставлял в город минералку. Однако минералка была минералкой лишь в накладных. На самом деле, это был обычный кондитерский спирт, качеством чуть хуже «Рояля». В Питере его не употребляли, он шел исключительно вглубь России. Зато у нас оставались денежки. По первым подсчетам — этак, пятьдесят миллионов «зеленых» за год. Это вам не грузовичок с дешевыми гуманитарными шоколадками!

Потом правительство ограничило спиртовой поток. Да и Фонд лишился покровителей. В последние месяцы своей минерально-спиртовой деятельности фуры с «огненной водой» несколько раз попадались. Однако каждый раз скандал заминали, а протоколы изымали. Потом неизвестно куда исчез исполнительный директор фонда со своей любовницей, а по совместительству — с бухгалтером.

Какой-то честный сотрудник таможни, не надеясь добиться по начальственной линии, видимо, передал несколько протоколов знакомому журналисту. Интересно, остался ли после этого жив?

«Надо бы поговорить с Банановым. Узнать от него, как он все это раздобыл. Отдавал ли себе отчет, какая штучка пылилась у него несколько лет под шкафом»?

Юля взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Этак могла зачитаться до закрытия метро! Может, перед уходом поделиться новостью с Алексеем?

Обладая неизъяснимой привычкой жалеть «мобильники» своих знакомых, она позвонила по домашнему номеру Нертова. Тот поднял трубку почти сразу, и Громову поразил его немного отрешенный, почти торжественный голос.

— Слушай, Леша, надо бы завтра встретиться. Я тут такое накопала, ты даже…

— Нет, мы встретимся сейчас, — ответил Нертов. — «Такое» накопал я.

В душе Нертова засела какая-то ретроградная жилка, проявлявшаяся в обращении с компьютерами. Скажем, он мог читать на мониторе инструкцию или протокол, а роман не мог. Чего проще: купи электронную библиотеку, в которой десятка два собраний сочинений, но он предпочитал в некоторых случаях старую добрую бумагу, а не мерцающий экран.

Сейчас был именно такой случай. Еще в компьютерном центре, видя, что Боча и компания погружены в «Кваку», он быстро вывел на принтер весь файл. Потом подозвал Бочу, в очередной раз извинился за свой профанизм и спросил: может ли тот с гарантией стереть директорию из памяти машины? «Ты же уже все стер», — удивился Боча, недовольный, что его оторвали от решающего этапа вечерней битвы. Но старый друг заставил чуть ли не матерью поклясться, что это так, и удивленный Боча даже начал расспрашивать его: может, ему после визита отправить жену с детьми в Самару?

«Не надо. Если ты ничего не видел, то значит все в порядке. Надеюсь, нынешний “Quake” тебе удался. Что же касается меня — извини, когда-нибудь в следующий раз…».

Сейчас перед Алексеем на столе лежали листки бумаги. Рядом стояла бутылка «Бифитера» и двухлитровка тоника. Юля, только что окончившая чтение, курила. Ее правая рука чуть-чуть подрагивала, и струйка дыма неровно поднималась к потолку.

— Не верю, — наконец сказала она.

— Придется поверить. Иначе следует, что депутата Госдумы полгода назад прирезал маньяк только ради того, чтобы я сегодня вечером расшифровал дискету, стащенную у трупа. Если кто-то хотел, чтоб информация вышла в свет, не стал бы ждать шесть месяцев, пока я не раскрою тайну у своего приятеля за пять бутылок пива.

— Тогда я абсолютно ничего не понимаю, — Юля плеснула в стакан джин. Тоником она его разбавлять не стала.

— Понимать придется все равно. Лично я представляю ситуацию следующим образом. Ивченко был одним из приближенных Дуба.

— Кого? — спросила Юля.

— Дубинского. Этот москвич, думаю, в представлении не нуждается. Судя по всему, покойный имел доступ к информации, о которой имели понятие, дай Бог, десять наших соотечественников. Ивченко набросал план для шефа. Ты заметила такой момент в начале: «Между началом июля и серединой сентября следует ждать крупную финансовую ж…»?

— Значит, эти миляги еще в феврале 98-го думали о том, о чем я узнала лишь семнадцатого августа, — отметила Юля.

— Ко мне относится то же самое. Но главное — вывод. «На кампанию типа “Голосуй!” денег может не хватить. Значит, она не нужна».

— Дуб хотел отменить те президентские выборы и не успокоится перед новыми? — удивилась Юля.

— Похоже. Хотелось бы думать, что речь идет о гигантской подставе. Но против фактов не попрешь. А факты таковы. На ближайшие месяцы нашему городу предстоит немало интересных моментов. Создание двух мощных конкурирующих блоков. Под конец выяснится — в них ребятки с одной грядки. Четверть подписей окажется поддельными, но это выяснится лишь по окончании. Самое же главное — аккомпанемент. Сперва планируется грохнуть трех-четырех депутатских помощников, причем, от всех крупных партий. Потом пару политиков покрупнее. Отдельный пункт — «вандализм мирового значения». Кстати, прямо так и написано. Дальше пояснение — взрыв в Эрмитаже. То есть, история покруче, чем с «Данаей». Правда, у нашего Ивченко хрущевский взгляд на культуру, и он настаивает, чтобы осколочная хлопушка сработала в зале с импрессионистами. Дать реставраторам работу на пару лет, а телеканалам — тему на два месяца.