Виктор Мясников - Изумруд - камень смерти Страница 45

- Фарид! Ты где-там? - и, услышав ответный крик, приказал: - Крути колесо!

Звякнула цепь, пошла вверх. Вовец подтянул висящую в колодце веревку, пропустил с перехлестом через карабин на груди, перекинул через плечо и подхватил снизу рукой. Подождал, пока раскачивающаяся бадья поднимется до штрека, и поставил в неё ногу. Фарид, почувствовав, что вращать колесо стало труднее, остановился.

- Колесо не отпускай! - крикнул Вовец. - Перехватывай руками, я поднимаюсь!

По мере подъема он продергивал через карабин веревку, готовый в любое мгновение повиснуть на ней, если бадья начнет падать. Достигнув нужного горизонта, держась за веревку, прыгнул прямо в коридор.

- Эй! - крикнул сверху Фарид, почувствовавший, что колесо снова крутится легко. - Что случилось?

- Всё нормально! - отозвался Вовец. - Пока не крути! Я пойду штрек осмотрю!

- Чего, чего? - не понял Фарид.

- Штрек осмотрю и вернусь! - ещё раз громко пояснил Вовец.

- Чего посмотришь? - не унимался напарник.

Вовцу стало ясно, что парень попросту слово в первый раз услышал, вот и не понимает, о чем речь. Решил на этом диалог прекратить. Когда парень сам спустится в штрек, сразу поймет, что это такое. Освободился от веревки и направился в коридор. Опять подивился, насколько старые горщики тщательно выбирали жилу. Брали только богатую породу, а бедной лишний раз обушком не касались. Поэтому и ход такой извилистый, местами очень узкий, еле протиснешься.

Он внимательно осматривал потолок, отыскивая летучих мышей. Вскоре нашел ту колонию, что обнаружил ещё во время первого спуска в колодец. Мышки висели группами штук по пять-семь, не очень плотно. Странно, что они проделали такой путь через входную штольню, зал, колодец, залетели в штрек, вместо того, чтобы повиснуть, скажем, на колесе. Ведь за деревяшку им цепляться куда легче, чем за камень. И тут Вовца пронзила догадка, он даже вспотел от такой мысли. Наклонил голову, бросив узкий луч на пол. Его покрывал слой засохшего помёта. Вовец опустился на корточки, привалившись спиной к холодной стене. Стянул с головы резинку с фонарем, вытер тыльной, чистой стороной ладони лоб. Опустил фонарь к полу, рассматривая его, и захохотал:

- Господи! Сколько радости может доставить обычная куча дерьма!

Поднялся, возвращая фонарь на место. Снял с потолка одну из спящих мышек, целиком уместившуюся в ладони, ощутил биение её крошечного сердца. Зверек проснулся и резко пискнул, пополз из кулака, царапая пальцы острыми, как иголки, коготками, остановился, раскрыв в беззвучном крике широкий рот.

- Слышь, мышка? Клянусь никогда в жизни не есть летучих мышей! патетически воскликнул Вовец, породив гулкое эхо.

Он был вполне искренен и готов пустить слезу радости. Даже чмокнул мышку промеж широких мягких ушей в рыжий гладкий затылочек, потом распрямил ладонь. Зверюшка, вихляя длинными локтями, быстро добралась до кончиков пальцев, поразевала беззвучный рот, зондируя округу ультразвуком, расправила кожистые крылья и бесшумно упорхнула. Десятки лет слетаются они на днёвки и зимовки в эту шахту, обжили надежный штрек с постоянной температурой и удобным потолком. Значит, есть отсюда выход на поверхность.

Вовец торопливо пустился вперед по коридору. В луче фонаря мелькнула разбуженная им мышка, и он некоторое время на ходу наблюдал её стремительный и неровный полет, пока та не исчезла из вида. В прошлый раз он не достиг конца этого штрека, добравшись только до мокрой глины, растекшейся по полу. И как он сразу не вспомнил про эту глину? Ведь ясно же: в горный массив такое количество по тонким трещинам не просочится, должен быть прямой контакт с поверхностным почвенным слоем.

Он бросился вперед по липкой глине, печатая рубчатые следы на гладкой поверхности, в радостном предчувствии скорого освобождения из каменной темницы. И наткнулся на завал. Массивные плиты, отвалившиеся от стен и потолка, хаотично громоздились, словно ледяные торосы, такие же холодные, гладкие и тяжелые. Вовец ткнулся лицом в треугольную щель между глыбами, как голодная лошадь в торбу с овсом, даже налобник заскрежетал, столкнувшись с камнем. Пьянящий, одуряющий, сумасшедший запах разогретой солнцем сосновой смолы, трав, цветов, листьев, муравейников, птичьих гнёзд - запах жизни дохнул в лицо. От него защипало глаза и запершило в горле, и Вовец не смог удержать слёз. Сколько можно строить из себя Железного Дровосека в конце-то концов?

Потом Фарид ему сознался, что такой панический страх испытал всего раз в жизни, в раннем детстве, когда поздно вечером сидел дома один, а вокруг, за бревенчатыми стенами избы, бушевала жуткая гроза и хлестал град. Оконные стекла лопались и сыпались на пол, слепящий белый свет врывался в комнату, а гром бил сверху, как огромный молот. Ему показалось, что он остался один, все умерли, и его самого скоро убьет. Совсем уже в темноте пришли с сенокоса отец с матерью, переждавшие где-то бурю...

Сегодня он пережил нечто подобное, если не хуже. Стоя в кромешном мраке, вцепившись в колесо, словно потерпевший кораблекрушение в спасательный круг, он вслушивался в невыносимую тишину, вздрагивая от холода, ужаса и саднящей боли в ожогах. В нескольких шагах от него лежал изуродованый труп приятеля и нагонял ещё больший страх. И ничто не мешало подумать о жизни, наоборот, ни о чем другом думать не удавалось. Наверное, перед лицом смерти у всех появляются такие мысли. Время, казалось, вообще остановилось, и Фарид успел тысячу раз раскаяться, что дружил не с теми, занимался не тем, обижал мать и сестренок. И тысячу раз обещал, что если удастся выбраться из этой могилы, начнет другую жизнь. Правда, довольно смутно представлял, в чем будут суть и смысл этой новой жизни. И ещё он понял, что презираемые "братвой" работяги, мелкие людишки, в поте лица добывающие свой жалкий прожиточный минимум, на самом деле и есть подлинные хозяева жизни, из врожденного миролюбия терпящие разнообразных паразитов. Они знают, что надо делать, когда и как, чтобы не пропасть. Поэтому Фарид начал молить Аллаха, чтобы всевышний уберег этого спокойного дядьку, помог ему в бездонном колодце и вывел на белый свет.

Он безропотно крутил колесо, выполняя все указания. Вовец отыскал в разодранной коробке с батарейками запасную лампочку, с помощью клейкой ленты и пары проводов сделал ещё один фонарик. Ни отражателя, ни резинки, чтобы соорудить налобник, у него не было, поэтому он просто повесил лампочку Фариду на грудь, просунув в петлю для пуговицы. Блок батареек оттягивал боковой карман. Затем опустил парня в шахтный колодец. Фарид, содрогаясь от ужаса перед бездной под ногами, тем не менее встал в бадью и ухватился за цепь. Достигнув узла, завязанного Вовцом на висящей рядом веревке на уровне штрека, перебрался в коридор. Потом принял связку инструментов. Когда Вовец скользнул к нему по веревке, Фарид все ещё не отошел от спуска в темную пропасть, и его колотила дрожь.

Сладкий запах свободы, сочащийся в проем между глыбами, привел парнишку в такое эйфорическое состояние, что он сразу схватился за кувалду и не дал Вовцу самому стукнуть ни разу. Лупил, куда велели, разбивая каменный торос. Вовец тщательно следил, чтобы лежащая сверху каменная плита оставалась на месте, удерживая кровлю от обвала. Поэтому ход получался довольно узкий, работать приходилось сидя. Вовец вползал внутрь, осматривался, в подходящую трещину загонял клин и уступал место Фариду. Тот, стоя на коленках, бил кувалдой, как мог. Потом вытаскивал отколотый кусок. Таким образом они разобрали одну из боковых вертикальных плит. Оба вывозились в глине, как черти. Фариду каждое движение, особенно резкое, доставляло мучительную боль, но он мужественно выполнял свою работу, хотя и срывался иногда на злобное рычание, если совсем невмоготу было, потому что выражать эмоции матом Вовец ему запретил.

И вот они увидели свет. Большая пегматитовая плита стояла поперек прохода, над ней был трещиноватый свод, а между ними в десятисантиметровую щель лился дневной свет. Вовец велел бить по верхнему краю плиты. Пегматит из всех сортов гранита, пожалуй, самый мягкий, а этот оказался ещё и крупнозернистым, что характерно для самоцветных районов Урала. А такой колется гораздо легче. Да ещё под воздействием влаги и температурных изменений изрядно разрыхлился, повыветрел. Под ударами кувалды он проминался, осыпаясь песком, отслаивался и трещал. Фарид, рыча, молотил кувалдой, не щадил ни своих ожогов, ни сил, ни глаз, в которые отлетали острые песчинки. Наконец он бросил инструмент и выполз назад в штрек.

- Всё, готово, - выдохнул, тяжело дыша, - есть дыра, можешь вылезать.

- А сам чего ж не полез? - удивился Вовец.

- Ты старший, я потом.

Вовец посветил ему в лицо налобником, посмотрел изучающе, словно впервые увидал. Покачал головой, подобрал из-под стены большой сверток, упакованный в изодранную спецовку и перетянутый проводом, взял в руку обушок и пополз к выходу. Сначала просто высунул голову наружу и поглазел по сторонам, прислушался. Вокруг сосны, тихий птичий щебет, ничего подозрительного. На этом склоне Изумрудной горы был скальный выход, расслоившийся на гигантские плиты. Много лет назад он обрушился, и сейчас Вовец увидел в паре метров ниже себя нагромождение замшелых камней. А над ним козырьком нависал пласт глины, переплетенный древесными корнями. Вовец дотянулся до них, подергал, проверяя, насколько они прочны, сбросил вниз свой пакет и обушок, ухватился за голые толстые корневища, подтянулся, выбираясь из лаза, повисел чуток и отцепился. Скользнув по наклонной плите, загораживавшей выход, ткнулся ногами в мягкий сырой мох. Отошел в сторону, вытряхивая на ходу из волос насыпавшуюся сверху сухую глину, и помахал Фариду.