Николай Черкашин - Опасная игра Страница 46

Белая «волга» с красными крестами на бортах стремительно неслась по Ленинградскому шоссе. Дальнейший план действий Еремеев представлял себе довольно смутно: «Проезжаем на территорию. Останавливаемся у белого коттеджа. Шоферу укол. Входим в дом. Карину в машину. Гербария в заложники и вместо Шарпея — в салон на носилки. Выпихиваем водителя и Анастасию. Я за руль, Артамоныч рядом. К воротам. Вот здесь самое сложное. Непонятно, кто их открывает. Похоже, с дистанционного пульта. Выбежит охрана — огонь на поражение. Но тогда шансов немного, у них автоматы. И сколько их? Нет, стрелять нельзя. Гербарий заложник. Сам открыть прикажет. Знать бы его в лицо… Карина подскажет. Ладно, прорвались, что дальше? Гербарию пулю в затылок, машину в озеро… Ох, крутая уголовщина выходит. Не стрелять, но вместе с машиной гниду в озеро… Главное обезглавить эту контору… Три авиабилета до Симферополя и первым утренним рейсом… Хорошо бы!.. Но пока эти проклятые ворота проскочить нужно… Не думать ни о чем расслабляющем. Только вперед. Внезапность и дерзость — спутники победы».

Еремеев внимательно следил за дорогой. Пока все было хорошо знакомо: проскочили Химки, Зеленоград, Ложки… За Черной Грязью свернули направо. Пошла грунтовка в объезд солнечногорского полигона курсов «Выстрел»… Стемнело, когда фары «санитарки» вперили свой пристальный свет в зеленые железные ворота, на которых Еремеев мысленно начертил: «Каждому — свое». Длинная стальная створка медленно откатилась на роликах в сторону, рождая в напряженных мозгах Еремеева и Артамоныча одну и ту же тоскливую мысль: «Хрен отсюда выскочишь на машине». Только бы Гербарий оказался на месте. Шофер подкатил к тому самому крыльцу — у левой, служебной, половины коттеджа и тут же, через лючок в перегородке получил порцию «успокоителя».

— Сидеть смирно! — напутствовал его на прощанье Еремеев. Никто к ним не вышел, хотя в окнах горел свет. Правое — парадное — крыльцо манило полуоткрытыми дверями с подсвеченным витражом. Туда и направились, сжимая в карманах пистолеты. Они вошли в тамбур бесшумно — ноги приятно пружинили по ворсу пластикового — под газонную траву — паласа. Еремеев решительно нажал бронзовую ручку в виде орлиной лапы, сжимающей яйцо. И в ту же секунду под ногами что-то щелкнуло, полик тамбура раскрылся, и оба непрошеных визитера улетели в темень бетонного подпола. Падали не долго, но больно, хорошо что дно ловушки было выстлано губчатой резиной. Створки над головой сомкнулись.

Еремеев не успел осознать ужас своего положения, как стальная решетка, наехавшая откуда-то сбоку, крепко придавила его И Артамоныча к сырой кирпичной стене. Нечего было и думать, чтобы вытащить из кармана оружие.

Вспыхнул свет.

— Так-а-ак… Кто это к нам пожаловал? — услышал Еремеев знакомый голос. Леонкавалло стоял перед решеткой, внимательно изучая добычу.

— В ярославскую тюрягу залетели гулюшки, — пропел он на частушечный мотив. — Залететь-то, залетели, а оттуда — фуюшки! С прибытием вас, господин следователь! Не ушиблись?! Приношу извинения от имени хозяина дома, но принять он вас сегодня не сможет…

— Отчего же, отчего же… — За спиной Леонкавалло появился невысокий худощавый старик в черном кожаном пиджаке при белой сорочке.

— Опять вы без бронежилета, Герман Бариевич?! — пожурил его телохранитель. — Ведь у них еще не изъято оружие.

Он просунул руку в ячейку решетки и без труда вытащил из карманов пленников пистолеты.

— О! Мой! Вернулся, голубчик, — поцеловал он свой «браунинг». — А я уж думал с концами.

— Ну, теперь проводи гостей в кабинет, — распорядился Гербарий. — Я надеюсь, они расскажут о цели своего необъявленного визита… А впрочем, начнем, пожалуй, с господина Еремеева. Вы не против, Олег Орестович? Кстати, какое чудненькое у вас отчество для следователя ФСК, простите, МУРа, так и хочется произносить Арестович.

Решетка отъехала, и Еремеев смог вздохнуть полной грудью. Леонкавалло отконвоировал его по узкой лестнице вверх следом за хозяином дома. Они поднялись в полуосвещенный кабинет, черный, как фотолаборатория, отчасти и напоминавший лабораторию, но не фотографическую, а биологическую: микроскоп на столе, какие-то склянки… Бросился в глаза череп-пепельница. Чье несчастное вместилище мозга наполняется теперь сигаретным пеплом и окурками? И кто будет стряхивать сгоревший табак в его, еремеевскую, черепушку? Уж, конечно же, Леонкавалло не откажет себе в удовольствии поставить новую пепельницу где-нибудь в своем сортире…

Самым примечательным в кабинете было то, что окна в нем заменяли два больших экрана плоских японских телевизоров. На одном из них беззвучно бежала панорама соснового бора, словно в окне мчавшегося вагона, в другом мелькали крылья чаек, мачты яхт, вскидывались пенистые волны с рокочущим стереошумом прибоя, как будто эта сторона кабинета и в самом деле выходила на море.

— Садитесь. Чай? Кофе? Коньяк? Или боржоми? Пиво? Йогурт? Есть прекрасная болгарская буза. Знаете что такое буза? Что-то вроде густой браги… Да не стесняйтесь, вы же не у следователя на допросе!

— Дайте хоть оглядеться…

Тихо шелестел кондиционер, так что казалось из «морского окна» веет самым настоящим ветерком.

— Я закурю с вашего позволения, — Гербарий подвинул буковую подставку для трубок, обшитую кожей. Только тут Еремеев как следует разглядел лицо Германа Бариевича: оно было все оттянуто к низу — уголки губ и глаз, мешки, щеки, как у летчика в крутом вираже. Казалось, земля притягивает этого человека с особой силой. Гладко-выбритое лицо почти не выдавало его возраста, если бы не седой ежик и красноватые подглазья, их открывали оттянутые виски. В остальном оно было вполне приятным, маска постоянных раздумий придавала ему благородство ученого мужа.

— Я ни о чем не буду расспрашивать вас, Олег Орестович, — хозяин кабинета сосредоточенно придавливал табак в трубке мельхиоровой лопаточкой, — ибо знаю о вас практически все, что мне нужно. И даже то, что не нужно: от номера приказа, коим вы уволены на пенсию, до размера камня, который сидит у вас в желчном пузыре… Но это к слову… Кстати, его надо удалять. И вместе с пузырем. Это пустяки. Если доверитесь, я это сделаю как-нибудь… Н-да! Простите мне совершенно праздное любопытство, и поверьте, оно не имеет под собой никакого практического смысла! На кого вы работаете? Вот сейчас в новом вашем качестве — на родные органы? На ФСК? На ГРУ?..

— В новом своем качестве я работаю только на самого себя.

— Но ведь ваши коллеги приезжали ко мне по вашей, так сказать, наводке?

— Судя по их отчету, это скорее ваши коллеги, чем мои…

— Вот как? Интересно! Что же они там написали?

— Они написали, что ваша богоугодная фирма занимается выращиванием шампиньонов и нутрий в полном соответствии с законом.

— Ну, они, конечно, резко сузили спектр нашей деятельности. Однако в главном — правы: мы работаем во благо обществу и государству. Вы не согласны? — Герман Бариевич пыхнул медовым дымком раскуренной трубки.

— Нет.

— Напрасно. Давайте договоримся так: если вы на все мои аргументы три раза скажете «да», то это тройное согласие дезавуирует ваше «нет». Итак, согласны ли вы с тем, что людям, которые решились на самоубийство, совершенно не нужны их почки, хрусталики, мозговые оболочки и прочие органы, в то время как другие люди, которые очень хотят жить и должны жить, обречены на гибель или слепоту из-за болезней этих органов. Так вот, согласны ли с тем, что такое положение вещей в природе и обществе несправедливо?

— Да.

— Прекрасно. Один-ноль в мою пользу… Кстати, зря вы от всего отказались. Чашечка жасминового чая вам бы не повредила. Заказать?

— Если я скажу «да», это не будет считаться два-ноль в вашу пользу?

Герман Бариевич рассмеялся.

— Нет, конечно!.. Вы молодец, не теряете чувства юмора даже в гробовых ситуациях…

Второй аргумент: народ, население, популяция нашей страны на грани, а может быть, за гранью физического вырождения. Вы знаете, что каждый шестой призывник в армии — дебил в той или иной степени. Каждый третий — пьет, и как пьет. Ну, статистику по алкоголизму и преступности вы лучше меня знаете. А бомжи — живые трупы, рассадники всех мыслимых и немыслимых инфекций. У государства нет средств сейчас на их лечение, содержание. И неизвестно, сколько лет пройдет, пока они появятся. Но каждый день множит язвы, заразу… Ну, вы сами, как бывший медик, не можете не согласиться, что ни один из пороков нашего общества не только не приостановлен, но, напротив, прогрессирует с бешеной скоростью. Вы согласны со мной, что вырождение нашего этноса происходит на генетическом уровне и нужны действенные радикальные меры?

— Да.

— Вот теперь два-ноль… Вы как хирург понимаете ведь, что, отсекая гангренозный орган, вы спасаете все тело, весь организм. Увы, вырождение нации выхлестнуло за рамки абстрактного гуманизма. Народ надо спасать хирургическими средствами. Социальная хирургия — вот то, чем занимается «Эвтанатос». Можно грубее сказать — социальная ассенизация. Мы подбираем отбросы общества, гниение которых заражает здоровые слои. Мы подбираем в прямом смысле — в стельку пьяных мужиков и баб — с тротуаров. Никакой ЛТП их не спасет. Женский алкоголизм вообще не излечивается.