Петр Акимов - Плата за страх Страница 47

Компьютерный вирус, который Тамару Владиславовну вынуждали запустить во внутрифирменную сеть, связывающую компьютеры «Аметиста», мог привести в полную негодность базы данных и документацию. Для того чтобы восстановить общую картину и вернуть возможность отслеживать положение дел с основными финансовыми операциями, сотрудникам «Аметиста» потребовалось бы от одного месяца до полугода.

Этого времени было более чем достаточно, чтобы замести все следы исчезнувших денег.

Злоумышленники предусмотрели все.

В случае обнаружения преступления крайней и виноватой неминуемо окажется Панкратова — она не сможет доказать, что действовала по принуждению. И пока следствие будет разбираться с ней, окончательно растает всякая возможность найти истинных виновников.

Преступники очень хорошо все продумали и четко организовали. Они не учли лишь двух «мелочей»: характеры двух конкретных женщин.

Панкратова потому и держалась правил, аки слепой стены, что знала свою слабость: пугающие неожиданности надолго сбивали ее с толку. А что уж тут говорить о смертельном риске для дочери… Едва переписав в блокнот требования ультиматума, Тамара Владиславовна поставила последнюю точку и тут же опрокинулась в обморок.

Кузнецова потому и слыла надежной палочкой-выручалочкой, что предпочитала сама решать, что и когда ей нужно делать. И если она чувствовала необходимость, то вмешивалась бесцеремонно: не спрашивая мнения и согласия тех, кому старалась помочь.

Она незваной спозаранок приехала на дачу Воротникова, нашла отключившуюся подругу и прочла записи в ее блокноте.

Если бы не Надежда, Тамара попросту не смогла бы сделать все, что от нее требовали, в указанный срок.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Прошло три дня после того, как Панкратова сделала и отправила похитителям фальшивые доверенности.

Четвертый день тянулся в почти привычной уже тревоге. Конечно, Тамара верила Надежде, утверждавшей, что все под контролем и Зайка в абсолютной безопасности, но от тревоги избавиться не могла. Слишком многое, помимо денег, стояло на кону. Да, сумма на нее почти и не давила: 12 миллионов долларов — это нечто запредельное и фантастическое, о таких деньгах невозможно переживать всерьез. Больше всего Панкратову изматывали непреходящий озноб между лопатками и опасение, что она что-нибудь испортит. Или переиграет, изображая ужас, — и тогда окружающие заподозрят, что она не в себе, или недоиграет — и тогда злодеи поймут, что она не так испугана, как должна бы.

Спасли Тамару новые неприятности.

Были они мелкими и поэтому особенно досаждали на общем кошмарном фоне, но зато по закону вытеснения именно так — досаждая, — они отвлекали от прочих переживаний. Произошла новая напасть от того, что, выполняя приказ похитителей, она слишком старалась вести себя, как обычно. В первой половине дня Тамара совместила приготовление обеда с неотложными звонками и редактированием деловых записок. Из-за вируса, разрушившего архивы «Аметиста», в офисе царила неразбериха, и Панкратова порадовалась, что на даче у шефа ее достают лишь отголоски.

Когда шеф поел и задремал, она убралась на кухне и отправилась на пруд. Возвращаясь домой в одном купальнике с сарафаном в руках, на веранде нос к носу столкнулась с Воротниковым. Он как раз открывал дверь, опираясь на плечо медсестры. Наконец-то медики позволили ему прогуляться во дворе. Увидев Тамару едва прикрытой (купальник был из тех, которые не столько прячут, сколько подчеркивают прелести), Валерий остолбенел. Он даже не сообразил, что загораживает ей вход.

— Ничего себе… — наконец посторонившись, пробормотал Валерий. И она, торопливо поднимаясь к своей комнате, до самой двери ощущала на своих бедрах его обжигающий взгляд.

Вечером, когда она в обычном балахоне записывала его распоряжения на завтра, он ощупывал ее глазами. Но ограничился служебными темами. А вот на следующее утро, когда она принесла ему завтрак, вдруг буркнул:

— Ну-ка, присядь. Я хочу знать: ты от безденежья или ради чего-то так наряжаешься?

— Как — так? — Она лихорадочно придумывала, как перевести разговор на что-то другое.

— Вот так, бесформенно!

— Это мое личное дело.

— Конечно, твое. Но такое ощущение, что ты все это время прятала, в общем, свои, э-э, формы. Нечестно как-то.

Она фыркнула:

— Валерий Захарович, вас устраивает моя работа?

— Не надо мне тут… Не стройте из меня идиота. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. — Его переход на «вы» означал крайнюю степень недовольства. — Если человек выставляет себя не таким, как есть… Значит, он чего-то добивается. И не крутите! Зачем вы притворялись какой-то квазимодой, зачем? Ну?!

Она посмотрела на него упрямо, исподлобья и спросила:

— Хотите правду?

— Да.

— Всю правду хотите?

— Ну!

— Я старалась избежать лишнего вашего внимания. И так хватает проблем с вашими амурными делишками.

— Вот как? — Он, казалось, вполне искренне удивился. — Это вы об Ирине? И мое внимание вам было бы неприятно?

— Отвратительно!

Ей уже нечего было терять.

— Та-ак, — машинально помешивая кофе в чашке, обиженно протянул Воротников. — Значит, даже омерзительно? Допустим. Ладно, это — объяснение. Допустим. Хорошо, идите. Давайте обзванивайте клиентов насчет решений этого «киндер-сюрприза» — нового премьера.

Она решила, что на этом вопрос исчерпался. Шли пятые сутки, как над ними с Зайкой нависла угроза, и это ее изрядно вымотало. Но зато у Воротникова, которого Надежда запретила вводить в курс событий, сил прибывало. Вечером, выслушав резюме о планах клиентуры, он вдруг сказал ни с того ни с сего:

— Я думаю все-таки, как женщина одевается на службе, не совсем ее личное дело. Понимаете? — Он столь красноречиво посмотрел при этом на ее грудь, вернее, на соответствующее ей место, что она рассердилась:

— Мы уже закончили разговор на эту тему!

Воротников рассмеялся, закинув шелковистую бородку, в которой посверкивали седые волоски:

— Где были мои глаза! Давно меня так не лажали. А вы, когда сердитесь, вообще прелесть. Простите, но теперь уже не могу относиться к вам по-старому. Только что заметил: у вас не макияж, а натуральная штукатурка! Что, вкуса не хватает?

— Вам что, мало проблем? — Тамара смотрела в золотистые глаза с угрюмым вызовом. Ожил, жеребчик. Пора съезжать.

— Но согласитесь, — на «вы», но без недовольства сказал шеф, если бы вы служили не только опорой, но и украшением фирмы, это бы хорошо сказалось? В присутствии красивой женщины легче сдерживаться и быть тактичнее, правильно?

Служила! Она уже служила одному и опорой, и украшением. Гаврилов молодец: научил на всю оставшуюся жизнь. Больше она на подобное не купится.

— Вам мало Ирины Павловны?

Воротников побледнел от злости, но постарался взять себя в руки:

— Перестань. При чем тут она? Ты на редкость хороший работник, и я не хочу тебя терять. Но что плохого, если б ты выглядела посимпатичнее?

Она потупилась — если он ее выгонит, она не сможет с ним сутяжничать. Она не может шантажировать человека, которого кормила с ложечки. Ответила сухо:

— Конечно, Валерий Захарович, я завишу от вас. От зарплаты, которую вы платите. И уходить из «Аметиста» мне страшно. Но только подонок может пользоваться тем, что женщине приходится цепляться за приличную работу. Вы — такой?

— Так. — Он растерялся. — Значит, я — подонок? Чего молчите? Почему? Чем это таким я пользуюсь?

— А тем хотя бы, что я должна терпеть этот разговор! Мне можно тыкать, меня можно обсуждать, а я ни по морде не дам, ни… Ни уйти не могу, хлопнув дверью. Хорошо, да?

Она подняла голову и увидела, что он уже малиновый и едва сдерживается. Но ей терять уже нечего: ее достали со всех сторон. Похитители требовали одного, Кузнецова другого, а тут еще этот пристает с потягушками.

— И вам ведь не стыдно? Вот что ужасно: вам даже не стыдно! Или вам еще и нравится?

Тамара отвернулась, ожидая приговора. Она отдавала себе отчет, что не только из-за нужды в деньгах не хочет уходить от него. Но и стать для него новой Колосковой она не может.

— Извините, — после паузы услышала она. — Извините, ничего подобного я и в мыслях не держал! Возможно, я себе позволил лишнее. Возможно. Но ведь и мне приходится много чего терпеть!

Он оправдывался. Не перед ней — перед самим собой. Выруливал на свои резоны.

— И опоздания всякие, и забывчивость, и путаницу вашу бабскую я же терплю? Терплю. И лень. Почему же и моим сотрудницам немного не потерпеть, если я даже в чем-то не прав? Что вы — люди, вам можно ошибаться, а я ангелом должен быть?

— Когда я опаздывала? Или путала? Я что, мало вкалываю?

— Ладно, вы — нет. Зато другие путают!