Анна и Сергей Литвиновы - Я тебя никогда не забуду Страница 48

Деньги? Ему-то какое до ее денег дело? Драгоценности? Тоже не его печаль. Значит – что? Может быть, документы, которые имеют отношение к их с Солнцевым левым делам?

И чем больше я думала, тем соблазнительней мне эта идея казалась – и я в конце концов утвердилась в мысли, что права на все сто процентов (хотя оснований для такой уверенности было немного).

И я решила: если уж бить Полину по больному, то ударить надо по даче.

По воскресеньям в универмаге был выходной – если это не последнее воскресенье квартала, когда надо план вытягивать. Я была уверена, что в субботу с вечера, невзирая на погоду, моя неприятельница отправится за город.

Мы с Кириллом заняли наблюдательный пост в его «Москвиче» у входа в универмаг. План был такой – поедет Полина общественным транспортом – за ней на своих двоих последует Кира, мне светиться слишком опасно, она меня знает. Выберет такси – покатим за ней на машине. Полина хоть и воровка, но не шпион, не насторожится, проверяться, нет ли «хвоста», не станет.

Полина вышла в четверть десятого, спешила. В руках – тяжелые сумки, видать, с продуктами на уик-энд. У края тротуара она властно подняла руку, подзывая такси или частника. И такую она излучала уверенность в себе и блеск богатства, что первая же машина возле нее остановилась.

В тот миг, помню, я возненавидела ее еще больше: «Сволочь! Торгашка! Ничто тебя не берет! Чувствуешь себя хозяйкой жизни!» И именно тогда – если раньше и был червячок сомнения – я приняла решение идти до конца.

Такси привезло нас в дачный поселок Травяной. Остановив свою машину за пару кварталов и дойдя пешком до дачи, мы увидели, как Полина сражается с заледенелым замком в своей калитке.

– Сейчас бы втолкнуть ее туда и потрясти как следует! – мечтательно протянул Кирилл.

– Вот что, Кира, не делать резких движений, – сухо отбрила я, и он заткнулся.

На следующий день, в воскресенье, мы съездили в Травяной еще раз, разведали обстановку. Обитаемых дач было мало. Над Полининым домом весело курился печной дымок. Из-за забора раздавался ее голос, кем-то помыкающий. Каким-то мужчинкой она командовала – то ли очередным любовником, то ли нанятым работягой.

Мы наметили операцию в ночь со вторника на среду. Интересно, что все тогда было проблемой: не только продукты или промтовары, но и инструментарий вора-любителя. Кир долго искал по Москве алмазный резак по стеклу (нашел). Хоть с керосином, слава богу, трудностей в Подмосковье не было.

В самое глухое время ночи – Кирин «Москвич» мы бросили за две улицы от объекта – мы перемахнули через ворота Полининой дачи. Потом Кирилл взрезал стекло с той стороны дома, что выходила на зады и не видна была с улицы. Открыл раму, залез внутрь, протянул мне руку…

Свет мы зажигать не стали, пользовались фонариками. И поживиться у Полины чем-то материальным не удалось. То ли не смогли найти тайник, то ли ничего существенного она на даче предусмотрительно не хранила. Так, одно барахло: пара ковров, черно-белый телевизор. Мы ничего не взяли.

Зато отыскали нечто другое – в последний момент. Среди газет, предназначенных для растопки печи, лежала тетрадочка. Очень удачное хитрая завсекцией выбрала место для тайника. И не найдешь (где лучше всего прятать бумагу? Среди других бумаг). Придут вдруг с обыском, одно движение – и компрометирующая тетрадь исчезает в огненной пасти печи.

Тетрадку я, разумеется, забрала. И потом тщательно изучила. Никаких сомнений, то была черная бухгалтерия дорогой Полины Ивановны:

10.06.83.

Шпк ондтр – 10

Прдно – 10 Х 75 =750 р.

НЕ – 550

Кл – 70

Т – 30

Ост. – 100

Дешифровать записи труда не составило, особенно для меня. Значит, десятого июня сего года она получила десяток ондатровых шапок, кои реализовала по семьдесят пять рублей штука. Из навара, составившего семьсот пятьдесят рубчиков, львиная доля, пятьсот пятьдесят, ушла загадочному «НЕ». Впрочем, что за секрет Полишинеля! Я нисколько не сомневалась, что подразумевался отвратительный Николай Егорович. Видимо, с этих денег он расплачивался с поставщиками «левака» и брал свою долю. «Кл» – тоже очевидно: кассирша нашей секции Клавка – она, конечно же, была в деле. Неопознанный (-ая) «Т», которому заплачено тридцать рублей, – наверное, кто-то из продавцов, а может, из товароведов, или работник склада.

Я листала тетрадь дальше и видела, что подобных записей там полным-полно. «Шпк крлч», «Шпк лис», опять «шпк ондтр», и «шпк пыж», и «шпк соб»…

На нашей «химии» ведь и другие торговые работники, кроме меня, перевоспитывались. От них я знала: тайная бухгалтерия, подобная Полининой тетрадке, может даже иметь статус доказательства в суде. Впрочем, для этого тетрадь, наверно, надо изымать по закону: во время обыска, под протокол, с понятыми… Однако пусть не для суда – но записи я все равно прихватила. Не было у меня, конечно, никаких планов сдавать их в ОБХСС – теперь не дура. Добиться правды законным путем в этой стране невозможно, чему меня научили на собственной шкуре. Но все равно – не выбрасывать же.

А потом мы с Киром плеснули керосину на приготовленные для топки дрова и газетки, полили занавесочки… Кирилл бросил спичку, и мы еле выскочить успели – так полыхнуло.

…Уходили мы задами, через заброшенные дачи. А когда остановились, запыхавшиеся, у машины – в той стороне, где стоял дом Полины, уже разгоралось зарево.

– Поехали, – тронул меня за руку Кир.

– Подожди. – Пару минут я наслаждалась зрелищем пожара, символом моей разыгравшейся мести.

– Поскакали, заметут, – Кирилл был настойчив.

И резина «Москвича» заскрипела, заскользила по ледку, пижон Кир включил печку и магнитолу, а я подумала: какие, к черту, угрызения совести! Никаких мучений я не испытываю оттого, что стала преступницей, поджигательницей. Одну только радость от удачно сделанной работы – и оттого, что предательница Полина, по крайней мере, хоромы свои дачные оплачет. Только не скрою: страшно, конечно, было. Потому что я понимала: в этот раз, да со второй судимостью, если поймают, «химией» я не отделаюсь.

…А вот с Эдиком получилось далеко не так гладко. Что и говорить! Противник оказался посерьезней, чем две эти курицы. Проблемы начались очень скоро.

Болевую точку для обэхаэсэсника я нашла легко. Я хорошо помнила, как Ритка два года назад мне говорила, что Эдик обожает свою дочку.

Вряд ли за прошедшее время его страсть потускнела. Дочери – не жены и не любовницы. У них есть важная привилегия: их любить не перестают.

Правда, мой папаша свою любовь ко мне променял на водку…

Но едва я увидела дочурку Эдика, сразу поняла: плохо дело… Только я протянула ей руку, она доверчиво вложила свою ладошку в мою… И покорно пошла за мной к машине в ответ на мои россказни: «Твоя мама попросила меня привезти тебя к ней, потому что им с папой придется срочно уехать…»

Мы сели с девочкой к Кириллу в «Москвич», на заднее сиденье. Я была мрачнее тучи. Кир спросил:

– Что-то не так?

А я вспылила:

– Все так, так!

Все существо мое кричало: «Да, НЕ ТАК! Потому что я не смогу причинить ей зла. И тебе, Кирилл, не позволю этого сделать!»

Когда ты начинаешь жалеть заложника, у тебя словно выбивают из победного расклада козырный туз. И остается на руках всякая неиграющая мелочь. Тебе остается только блефовать, надувать щеки: «Мы убьем ее! Мы пришлем тебе ее пальчик! Руку!» – а самой тоскливо думать: убедительно ли ты сыграла или сразу видно, что твои угрозы чистое вранье?

Привезли мы ее в Лесной переулок, на нашу вторую съемную квартиру, я покормила девочку супом, Олюшка села как паинька учить уроки и только время от времени спрашивала: «А когда мама за мной придет?» А маманя ее, наверно, в ужасе в это время нарезала круги вокруг школы. И названивала на службу папане Эдику: «Сделай что-нибудь! Ведь ты же отец! И милиционер!..» А он дергался и лживо утешал (прежде всего самого себя): «Да она где-нибудь у подружки…» Но в животе у него наверняка поднимался тоскливый страх. Он – милиционер, он лучше любого знает, что может значить, когда девочка-школьница вдруг исчезает…

Вот его мне было не жалко. Нисколько. Он это заслужил. Он заслужил и гораздо большее наказание, однако…

В восемь вечера, я так рассчитала, они оба достигнут состояния каления, и сказала Кириллу: «Звони!» И тут он, чуть ли не впервые, заартачился: «Почему я?» Я, конечно, на него гаркнула, мы одели девочку и пошли на улицу и отшагали почти до самого Савеловского, прежде чем нашли телефон-автомат.

Кир покорно взял трубку. Однако тот факт, что он не захотел звонить, показался мне плохим симптомом. Получалось, что нам обоим не нравится то, что мы делаем.

– Слушай, папаша, твоя девчонка у нас.

– Я хочу услышать ее голос.