Наталья Александрова - Клавесин Марии-Антуанетты Страница 5

Всех родственников и домашних любимцев заменял хозяину квартиры, Дмитрию Алексеевичу Старыгину, кот по имени Василий. Кот был замечательной рыжей разбойничьей породы, очень пушист и разбалован хозяином до полного безобразия.

Старыгин, квалифицированный эксперт и реставратор с мировым именем, утверждал, что он любит три вещи: свою работу, спокойную жизнь и своего кота Василия. Хотя кот считал, что в этом списке он стоит на первом месте, и был не так уж не прав.

Что касается спокойной жизни, то Дмитрий Алексеевич немного кривил душой. Несмотря на свою тихую кабинетную работу, судьба за последнее время подбросила ему столько интереснейших и опасных приключений, что их хватило бы на десяток скромных реставраторов. И только самому себе, в покое спальни, да и то мысленно, Старыгин признавался, что такая шебутная жизнь ему даже нравится. Не всегда, конечно, но изредка, с перерывами.

Кот-то, конечно, видел Старыгина насквозь, читал его мысли как свои собственные и очень не одобрял различные приключения и путешествия. Потому что хозяин куда-то исчезал надолго, препоручая его заботам старушки-соседки, и коту было очень грустно сидеть одному в квартире.

Нынешняя суббота обещала быть приятной (с точки зрения кота) только в том случае, если бы пошел дождь. Тогда хозяин останется дома и проведет выходной с книжкой, в кресле, под теплым пледом.

Кот Василий вылез из-под одеяла и сладко потянулся. Придирчиво оглядел комнату. Старинные часы с маятником старательно отстукивали время. Кот время определять не умел – зачем это ему, если внутренние часы безошибочно подскажут, когда хозяин явится с работы и будет его кормить. Зато Василий любил, сидя на телевизоре, ловить лапой маятник. Правда, после того как он повис на нем всем весом и часы едва не грохнулись на пол, хозяин запретил подобные развлечения.

Кот спрыгнул с кровати на пол, забрался на стул с высокой спинкой, после чего перепрыгнул со стула на комод красного дерева, прошелся не спеша, оставляя на пыльной крышке следы лап, привычно обнюхал статуэтку бронзовой собаки и, надо думать, нашептал ей на ухо какую-нибудь гадость. Собака приняла все спокойно – что ей, бронзовой, сделается?

Совершив променад по комоду, кот отогнул лапой плотную занавеску и перешел на подоконник, который был его стараниями свободен от цветов – позавчера Василий очень удачно сбросил на пол последний горшок с кактусом. Горшок разбился, и Старыгин, выметая землю, отказался от мысли иметь дома комнатные цветы.

Кот вольготно развалился на подоконнике и поглядел за окно. Погода его не порадовала: светило неяркое осеннее солнышко, в безветренном воздухе кружились несколько ранних пожелтевших листьев. Кот тяжко вздохнул – надежды на спокойный выходной стремительно таяли. А как чудесно было бы поваляться вместе с хозяином в кровати подольше! Кот бы сладостно урчал, а хозяин дремал, почесывая любимца за ухом. Приятнейшая перспектива!

А потом они долго-долго завтракали бы на кухне, и, несмотря на то, что ветеринар – этот отвратительный тип в белом халате – строго-настрого запретил кормить кота человеческой едой, хозяин отрезал бы Василию то щедрый кусочек ветчины, то копченой рыбки, то сливочного итальянского сыра…

На этом месте своих размышлений кот снова тяжко вздохнул, поскольку понял, что деликатесов-то он уж точно не дождется, даже при самом благоприятном раскладе. Дмитрий Алексеевич очень любил своего кота и трепетно относился к его здоровью. Если ветеринар сказал, что нельзя – он готов был наступить на горло собственным чувствам и держать кота впроголодь, для его же блага.

А после завтрака хозяин уютно устроился бы в кресле возле электрического обогревателя с книгой в руках. И кот спокойно соснул бы у него на коленях… Или можно было бы устроиться на письменном столе, под старинной бронзовой лампой с зеленым абажуром, и поглядывать одним глазом на экран компьютера, по которому бегает очень шустрая голубая стрелочка.

– Василий, ты где? – Дмитрий Алексеевич откинул занавеску. – О, хорошая погода сегодня!

Кот сидел, повернувшись к нему пушистым задом, и делал вид, что ничего не слышит. Дмитрий Алексеевич совершенно правильно понял его настроение и рассмеялся.

– Василий, не капризничай! У меня ведь дела.

Завтрак был поздний, по этому поводу Старыгин готовил пасту.

Дмитрий Алексеевич специализировался на итальянской живописи эпохи Возрождения и по роду своей деятельности тяготел ко всему итальянскому: городской архитектуре, художникам, макаронам и машинам «Феррари».

Правда, если насчет макарон и городов он мог удовлетворить свой интерес, то с «Феррари» любовь была без взаимности.

Дмитрий Алексеевич подкрутил огонь под кипевшими макаронами, затем быстро приготовил густую подливку из муки, масла и кипятка, посолил, помешал и добавил в соус чайную ложку приправы из черных трюфелей. Маленькую баночку этой приправы он купил в свое время в итальянском городе Орвьето, когда заехал туда, чтобы посмотреть фрески в знаменитом кафедральном соборе.

На кухне дивно запахло, но кот не явился к завтраку – грибы, даже такие ценные, его не интересовали. Старыгин взял большую тарелку, секунду помедлил и заменил ее на среднюю – все же макароны слишком быстро дают о себе знать лишними жировыми отложениями на животе.

Дмитрий Алексеевич любил вкусно поесть, но предпочитал в этом не признаваться вслух. Кот долго не выдержал и возник на пороге кухни с очень недовольным видом. Хозяин решил подлизаться и положил в его миску двойную порцию консервов, кот поел вроде бы нехотя, после чего уселся на соседний стул, продолжая упорно делать вид, что его совершенно не интересует то, что находится на столе.

Старыгин засыпал кофе в медную джезву и вздохнул, глядя в пространство затуманившимися глазами.

Джезву подарила ему красавица-испанка прошлой весной, когда он переживал свое очередное приключение на юге Испании. Перед мысленным взором Дмитрия Алексеевича возникли волшебные глаза Марии, рассыпающие вокруг золотистые искры, ее черные пышные волосы, ее смуглые руки – терпеливые руки реставратора. Он вспомнил темное подземелье, вспомнил, как бежали они, стремясь уйти от преследовавшего их страшного зверя, как бездыханная Мария лежала на его руках, и он чувствовал, что силы ее уходят…[1]

Старыгина привел в себя сбежавший кофе. Он снова тяжко вздохнул, глядя на коричневую лужицу на плите.

Как только закончилось все необычное и чудесное, выяснилось, что гордая испанка – вполне современная самостоятельная молодая женщина, что у нее есть свои планы и цель в жизни. Сейчас она стажируется в Швейцарии, а он, Старыгин, вернулся к своей работе и своему коту – что еще ему оставалось делать? У него тоже есть обязательства, своя жизнь и свои планы.

Он оглянулся. Кот Василий сидел на столе и внимательно обнюхивал пустую тарелку. Запах черных трюфелей ему явно не нравился: кот чихнул и ударил по тарелке лапой.

– Василий, – нежно проговорил Дмитрий Алексеевич, – прекрати хулиганить. Все равно я уйду. Дело не ждет.

Кот не то чтобы смирился, но покорился неизбежному.

Дело в выходной день у Дмитрия Алексеевича было связано с его работой. Еще давно принесли ему показать одну картину – очень старую, в плохом состоянии. С трудом просматривался сюжет: молодая женщина, изображенная в профиль, сидит у окна. На лице ее едва заметная умиротворенная улыбка. Платье спадает свободными складками. Руки, кажется, сложены на животе, в том месте доска основательно попорчена, так что уверенности нет. Сквозь решетку стрельчатого окна виден пейзаж с горами и пиниями, как его обычно изображали итальянские художники, а саму решетку обвивают ветви винограда – в одном месте видны узорные листья и даже едва созревшая кисть ягод.

Ничего об этой картине не было известно – ее нашли в запаснике одного из провинциальных музеев, и одному богу ведомо, как она там очутилась. Никаких записей не сохранилось, да и тамошний хранитель признался Старыгину в приватной беседе, что картина на самом деле нашлась не в запаснике, а в каморке сторожа, где она была подложена под старый шкаф вместо сломанной ножки. Шкаф стоял в каморке со дня основания музея году этак в двадцать втором прошлого века, стало быть, картина пролежала под шкафом столько же…

– Хоть и неизвестный итальянский мастер, однако все же – пятнадцатый век! – ужаснулся Старыгин.

– Не говорите, – потупился хранитель, – директора едва удар не хватил, да я и сам с сердечным приступом на два дня слег.

Старыгин долго откладывал эту работу, все не было времени, а когда наконец руки дошли, то оказалось, что доска в ужасающем состоянии – вся изъедена жучками, а кое-где дерево вообще сгнило: видно, в каморке сторожа пол был сырой. Дмитрий Алексеевич задумал перенести картину на другую доску, поновее и покрепче. Способ перенесения был изобретен еще в девятнадцатом веке – именно тогда столяр Эрмитажа по фамилии Сидоров придумал технологию перенесения картины с доски на холст, за это его наградили медалью. Технология понадобилась для одной из самых ценных в настоящее время картин в собрании Эрмитажа – Мадонны Литта кисти гениального Леонардо да Винчи. Когда царская семья приобрела ее для музея у миланского герцога, картина была в очень плохом состоянии, так что столяр-умелец совершил великое дело.