Аркадий Карасик - Запоздавшее возмездие или Русская сага Страница 5

Странно, но оскорбительная характеристика не вызвала у старшины ни гнева, ни обиды. Наоборот, губы растянулись в угодливой улыбке. Только узкие глаза метнули в сторону писаря и часового опасливый взгляд - слышали ли они унизительные выражения начальства?

-- Ну, зачем вы так, товарищ капитан...Нынче без обмана шагу не шагнещь. Война все спишет. А я, ежели и обманываю, то не себе на пользу

- солдатикам и взводным.

-- Тушенку трофейную продал старшине первой тоже на пользу своим солдатикам?

Голос Нечитайлы посуровел, на скулах забегали желваки. Сидякин сделал вид - не расслышал, даже согнутую ладонь приложил к правому уху, хитрец.

-- Простите, товарищ капитан, не понял... К тому же, тороплюсь. Обувь с починки везу... Поехали, товарищ старший лейтенант?

Успокоившись, на прощание пообещав разобраться с жуликом, капитан снова принялся укачивать раненную руку....

* * *

Батальон вывели на краткий отдых и пополнение, но, судя по вызову командира в штаб полка, этот отдых вот-вот завершится. Наверно, обстановка на передовой обострилась. Не зря Нечитайло вскользь упомянул о предстоящем марше.

Третяя рота расположилась в узкой лесозащитной полосе. Солдаты обжили наспех сооруженные шалаши, взводные жили в палатках. Отдельная палатка для командира роты. Ничего особенного - вместо кровати топчан, рядом с ним - кривоногий, сколоченный из горбыля, столик, поставленные стоймя яжики из-под боеприпасов изображают табуретки.

Сгустилсь вечерние тени, вот-вот наступят сумерки, плавно переходящие в ночную тьму. Но Романову спать не хотелось - мучила боль в раненной ноге. Разве принять двести граммов "лекарства"? В полку, в котором до ранения служил Роман, не чурались лишней стопки. Но такой уж у Романова организм не переносит спиртного!

После короткого разговора с командирами взводов ротный немного успокоился. Боль не отступила, но сделалась как бы привычной. Кажется, ребята подстать Нечитайло, знающие, обстрелянные, не подведут.

Когда, посапывая от показного старания, в палатку вошел старшина и поставил перед ротным обычный ужин: перловую каша и две жирные сельди, старший лейтенант не выдержал.

-- Прохор... как тебя по батюшке?

-- Назарович... Только не надо по батющке, вам разрешается по имени.

-- Ладно, буду - по имени, - легко согласился Романов. - Тут такое дело, Проша, нога измучила. Дергает, словно электроток пропускают. Вот и решил... Кто из медиков имеется поблизости? - неожиданно, в последний момент, передумал просить принести водку. - Перевязать бы, что ли?

-- Санитар есть, да толку с него - еще навредит. Я мигом Клавку приведу!

-- Это какую Клавку?

-- Батальонную фельдшерицу. Понятливая бабенка и грамотная.

-- Так она же уехала с комбатом?

Старшина хитро улыбнулся. Так, слегка, уголками губ. Чтобы показать свое отношение к командирским шалостям и, одновременно, не дай Бог, не выглядеть этакой ехидиной. Испортить отношение с начальством - легче легкого, а вот восстановить потрудней! Тем более, с таким строгим и самолюбивым, как капитан Видов.

-- Они завсегда вместе ездят, но ночуют в командирском блиндаже... Тоже вместе, - не удержался он.- Наверное, уже - там.

Не спрашивая разрешения, Сидякин исчез. Словно растворился в подступающей к леску темноте.

Значит, ппж - походно-полевая жена, брезгливо подумал Романов. Конечно, в этом нет ничего уливительного, тем более, позорного. Когда ходишь по самому краю, разделяющему жизнь и смерть, многое считается ребячьей шалостью. Но странное чувство недовольства охватило ротного. Странное - потому, что он знал: женщины на фронте - самый ходовой товар

Что касается совести, то ее отлично успокаивает расхожая фраза: война все спишет.

Мужчин не обвиняют - мужик есть мужик, трудно ему без бабы. А вот женщин презирают, именуют подстилками.

Поэтому, когда фельдшерица вошла в палатку, Романов встретил ее недобрым взглядом. Надо же, молоденьая, не старше двадцати лет, а уже распущенная, продавшая тело за трофейные "сувениры" и защиту от остальных оголодавших мужчин.

-- Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, - официально

поздоровалась Клавдия, снимая с плеча санитарную сумку. - Болит? Ничего

страшного - сейчас перевяжу, сделаю укольчик, к утру будете, как

новенький... Полей мне на руки, Проша.

Пока женшина мыла над ведром узкие выцветшие ручки, Романов с интересом разглядывал ее. Настоящая русская красавица, не толстая, но и не худая, с высокой грудью, курносая. Вот только - какой-то грустный взгляд. Будто она удивляется нелепому своему положению в окружении одних мужиков.

Удивительно, но презрение исчезло, негодование превратилось в добрую насмешку. Старший лейтенант невольно искал в душе оправдательные мотивы, заставившие красавицу отдаться комбату. О так называемой "любви" даже смешно думать - какая там любовь в воюющей армии?

-- Ой, забыла представиться! - по девчоночьи ойкнула фельдшерица. Старшина медслужбы Клавдия Терещенко. Вы можете не представляться - Прошка все о вас по дороге сюда рассказал... Снимайте штаны.

-- Это как - снимать? - не понял Романов.

Стоящий в отдалении старшина неодобрительно что-то буркнул и вышел из палатки. Видимо, решил, что ротный стесняется его, а не женщину.

-- Очень просто. Через голову не получится, значит, придется снять сапоги... И не стесняйтесь на подобии малолетней школьницы. К тому же, как известно, медиков не стесняются.

Романов не стеснялся, просто больная нога при попытках освободить ее от тисков кирзача ответила таким взрывом боли, что комроты с трудом удержался от стона. А что будет, когда он примется за брюки!

-- Значит, болит? А я-то, глупая, решила - стесняетесь. Помочь?

-- Обойдусь, - сердито буркнул Романов.

Извиваясь ужом, морщась, ничего не видя сквозь пелену слез, он, наконец, стянул сапог и штанину брюк. Облегченно откинулся на постель, часто задышал, закрыл глаза. Побежденная боль утихла, но можно не сомневаться - разматывание бинта и обработка раны снова разбудят ее.

-- Придется немного потерпеть... Бинт присох, будем потихоньку отмачивать... Ежели - невмоготу, скажите, передохнем.

-- Делайте свое дело, старшина, не обращайте на меня внимания выдержу. Не со слабосильным интеллигентом говорите - с фронтовиком.

-- Боль она всегда одинакова - и у интеллигентов, и у вояк, - не скрывая улыбки, проговорила фельдшерица. - Правда, переносят ее по разному: одни орут в полный голос, другие молчат, но до крови кусают губы. За время службы я на всяких навидалась: и на сильных, и на слабых.

Не прекращая говорить, она осторожно разбинтовывала тугую госпитальную повязку. В ожидании боли Романов напрягся, стиснул зубы. Ничего не произошло - ловкие женские пальчики почти безболезненно освободили рану, принялись ощупывать ее края.

-- Главное - нет воспаления... Отлично, очень хорошо... Кровь засохла - тоже неплохо... Неделю тому назад мне довелось перевязывать рану у сержанта из второй роты. Здоровенный парняга, а плакал, мамочку звал. А вы терпеливый..

Закончив перевязку, фельдшерица присела рядом с побледневшим ротным.

Не глядя на одевающегося командира, принялась неторопливо собирать в сумку лекарства и инструменты.

-- Удалось выпросить в полку медикаменты? - равнодушно

поинтересовался Романов, с трудом справившись с тесными галифе и

кирзачами. - Или зря с"ездили?

Длинные ресницы недоуменно поднялись, голубые глаза брызнули солнечными лучами. В них - и насмешливый вызов, и задумчивое недоумение.

-- Почему зря? Обезболевающего выпросила, кое-что из перевязочных средств... Спасибо мужу - помог.

Короткое словечко "муж" произнесено с наивной гордостью и вызовом. Дескать, наверняка, вам наговорили нелепости типа походно-полевой жены, состоящей при комбате в качестве временной любовницы. Так вот, она вовсе не любовница и не командирская подстилка - самая, что ни на есть, законная супруга!

-- Мужу?

-- Удивляетесь? - смущенно потупилась фельдшерица. - А чему удивляться-то? Да, комбат, или, как его прозвали недоумки, вечный комбат, доводится мне мужем. Что из этого? Правда, мы с ним незарегистрированы и невенчаны, но разве в этом заключается прочность брака?

Все же "ппж", подумал Романов, но это прозвище потеряло для него режущую до крови остроту, сделалось более чистым, почти стерильным. Может быть, потому, что женщина ничего не скрывала и ничего не стыдилась.

По всем человеческим законам нужно бы прекратить бесстыдные распросы, перестать травмировать фельдшерицу, но в Николая будто черт вселился.

-- Как же на ваши отношения с капитаном смотрят окружающие?

Очередной дурацкий вопрос! Если вдуматься, какое дело любящим друг друга "супругам" до осуждающих взглядов и многозначительных перешептываний? Ежели верить откровениям Клавдии, они с Видовым не скрывают своей связи, считают ее не мимолетной прихотью, а союзом на всю жизнь.