Гансйорг Мартин - Кордес не умрет Страница 5

— Всего один поцелуйчик, ничего особенного…

Его дыхание обдавало меня запахом сигар и рома. И когда я в полубессознательном состоянии, да еще в последней стадии опьянения все же попыталась ему сопротивляться, он залез свободной рукой вовнутрь пальто, расстегнул блузку и обхватил мою грудь, тихо приговаривая: «Так лучше, моя милая девочка… ай-ай, какие у тебя прелестные титечки, да ты и сама бравенькая… уже готова для любви…»

Он медленно клонил меня книзу, на матрас, набитый сеном, на котором мы сидели, схватил меня за бедра, коленями сжал мои ноги так, что я уже оказалась почти вся под ним, но вдруг, как пловец из водоворота, я, вырвавшись из моего опьянения злополучным ромом, почувствовала его горячие руки у себя под подолом и моментально стала трезвой как стеклышко.

Он, должно быть, сильно испугался, когда маленькая, глупенькая и, на первый взгляд, уступчивая девушка из захолустного городка превратилась в стальную пружину, въехала ему коленом в живот, фыркнула, как кошка, и стремительным прыжком вскочила на ноги.

Моя атака так его ошарашила, что он свалился с матраса и тупо глядел на меня снизу вверх.

— Если бы фюрер об этом узнал! — прошипела я и посмотрела на вызывавшего у меня одно только отвращение поверженного наглеца, а затем начала застегивать блузку.

За этим последовало нечто совершенно неожиданное уже для меня: майор начал безудержно смеяться. Он смеялся и смеялся, да так, что дрожали стены подвала, словно хохотала целая дюжина подвыпивших ландскнехтов.

— Нет! — кричал он. Он лежал на спине и колотил в исступлении кулаками по полу. — Нет, это немыслимо! — Он поперхнулся от смеха. — Если бы фюрер!.. Этот импотент, это дерьмо, кумир девиц из старогерманской провинции! Нет. Это невозможно… Если бы фюрер… Очаровательно!.. Ну, и что же тогда бы случилось? Фюрер! Ха-ха-ха…

Мое удивление сменилось подлинным ужасом. Человек сошел с ума! Без сомнения, он тронулся. Как это можно — немецкий офицер, и вдруг — такое о своем фюрере! А потом — этот смех… Я сжала свою кровоточащую руку, которую поцарапала о его железный крест. Тут же выскочила по лестнице из подвала и помчалась по улице, словно за мной гнались.

Отец заключил меня в объятья, когда я почти без чувств ввалилась в дом. Потом, собравшись с духом, я рассказала, запинаясь и заливаясь слезами, взбудораженная, дрожащая от холода и от страха, о пережитых неприятностях. Я просила отца приговорить этого человека к расстрелу — только к расстрелу! Сразу же на месте и расстрелять! И не столько потому, что он покушался на мою честь, а потому что он затронул честь фюрера…

— Ничего не поделаешь, сердце мое, — сказал отец, и я, к своему удивлению, увидела, что он прячет улыбку. — Ты скоро согреешься и заснешь, забыв все свои страшные приключения… Иди сюда, Юльхен, — обратился он к тете, которая, с трясущимися губами и сползшими на самый кончик носа очками, стояла рядом, скрестив руки на груди. — Иди положи девочке на кровать теплое одеяло.

Лифт остановился.

Я откинула со лба сбившуюся прядь, отбросила прочь воспоминания и вернулась в эту неприятную для меня действительность…

Я должна была остаться дома вчера… Почему я не осталась? Почему не предупредила Неле, почему не сказала ей, что у меня любовное послание к ней ее собственного отца?

Вместо этого мне зачем-то понадобилось вести переговоры с человеком, вдовой которого я себя считала, и который по имевшимся у меня сведениям (и я в это верила) был убит.

Андерсен с моим багажом идет впереди: Шербаум на небольшой дистанции следует за мной. Врач исчез. Не попрощавшись. Боже! Разве он обязан прощаться с убийцей?..

Я сажусь в машину. В авто нет ни забытых на сиденье перчаток, ни разбросанных повсюду газет, ни шарфа, ни болтающейся перед ветровым стеклом фигурки льва, тигра или обезьяны, подвешенной к зеркалу, — только тетрадка в зеленой обложке лежит в открытом выдвижном ящике. «Журнал поездок» — напечатано на ней.

Они должны сюда заносить каждую поездку, сообразила я: «Арест Этьен Бетины (убийство Куртеса); отель „Кайзер“, 14 км…» или что-нибудь вроде этого. Порядок должен быть во всем.

Андерсен кладет мой чемодан на свободное — переднее — сиденье, садится за руль, трогает машину с места.

Он ведет ее очень уверенно. Мы едем по оживленным улицам. Справа и слева помещения различных бюро, жилые дома, магазины, гостиницы, фасады из камня, бетона, кирпича, облицованные гранитом и мрамором. Люди идут или стоят на остановках. Продавщицы, деловые люди с «дипломатами», замешкавшиеся дети. Я гляжу на все это словно в первый и последний раз.

Перед светофором Андерсен останавливается. Две женщины переходят улицу. У одной из них развеваются на ветру легкие, светлые волосы, мой взгляд устремлен на нее, и…

Меня пронзает как электрическим током.

Неле.

Там, возле газетного киоска, на остановке. Это Неле. Корнелия. Моя дочь.

Или?

Да, это она.

Я не видела ее лица, но… Ошибка исключена! Это ее пестрое летнее пальто — оригинальная модель. Несколько недель назад я его ей подарила. И кепочка сиреневого цвета…

Знала ли я толк в убийстве, как это могло показаться уважаемым господам Андерсену и Шербауму, неизвестно, но уж в текстиле-то я как-нибудь разбираюсь.

«Неле!» — хочу я закричать… Но из моей груди вырывается едва слышный стон.

— Что такое? — спрашивает Шербаум и смотрит на меня сквозь очки внимательно, даже заботливо.

Светофор показывает зеленый. Андерсен выжимает газ и едет дальше.

— Вам нехорошо? — спрашивает Шербаум.

— Немного… спасибо, — тихо отвечаю ему и слышу, как сердце бьется у меня сильно-сильно почти где-то в горле.

Неле в Гамбурге… Это может означать только одно: она приехала к Кордесу! Но когда? Вчера вечером я разговаривала с ней по телефону… Это было в шесть, нет, в полседьмого. Если она сразу же после нашего разговора выехала, то часов в девять или десять была уже здесь. Узнала о моей инициативе? Что-то имела против этого? Или она его… Когда Кордес был застрелен?..

Нет! Только не Неле! Ради всего святого — только не Неле!

Но… Если она в Гамбурге — почему не дает о себе знать? Я же ей говорила, в каком отеле остановилась… Наверняка ее ищет Изабелла — когда Неле исчезла из дому, та, должно быть, просто потеряла голову. Обращалась ли она в полицию или еще куда-нибудь?..

Я сделала вид, что ничего не заметила. Лучше уж я все возьму на себя, только бы моего ребенка…

— Приоткройте немного окно, — сказал Шербаум Андерсену. — Фрау Этьен совсем бледная.

Поездка длилась недолго. Мы остановились у покатой бетонированной площадки возле цокольного этажа огромного серого здания, которое выглядело довольно мрачно.

Андерсен вышел из машины, открыл передо мной дверцу и подождал, пока с другой стороны вышел Шербаум. Затем все трое плюс мой чемодан двинулись вперед.

Мы подошли к лифту и поднялись на этаж. Я не заметила на какой — седьмой или восьмой. Мне это было безразлично.

Была ли это Неле? А пальто? Минутку! А цвет волос? Неле — темная блондинка, и… Я видела только пальто и кепку. Темная блондинка? Но это ни о чем не говорит. Столько темных блондинок шляется по Гамбургу!

Когда мы вышли из лифта, в глаза мне бросилось: «Комиссия по расследованию убийств». Это было написано на металлической дощечке, мимо которой мне хотелось поскорее пройти. Еще больше мне этого захотелось, когда я прочла: «Убийства», «Сексуальные преступления». Люди, работающие здесь, наверное, говорят: «Я иду в бюро», как какой-нибудь бухгалтер на мармеладной фабрике.

Бюро убийств, бюро трупов… Конечно, здесь есть и статистический отдел, который подсчитывает, сколько людей лишается жизни после удара молотком или топором, сколько погибает вследствие отравления, сколько преступлений связано с употреблением наркотиков. И женщины, светловолосые, в возрасте от тридцати до сорока, возможно, составляют значительный процент убийц…

Мы идем по коридору. На мое счастье — по пустому. Шербаум берется за ручку двери, на которой дощечка с именем, фамилией и званием владельца кабинета. Мы заходим, не дожидаясь приглашения, и оставляем дверь открытой.

Я слышу приятный голос: «Прошу!» Из-за стола поднимается человек в сорочке без пиджака, быстро снимает его со спинки стула, надевает и, поправляя галстук, подходит ко мне.

— Фекельди, — говорит он, протягивает руку и внимательно смотрит на меня. — Садитесь, пожалуйста, фрау Этьен.

Шербаум пододвигает стул.

— Герр Фекельди будет вас допрашивать.

Ах, значит, Фекельди.

Андерсен стоит в дверях. Мой чемодан он отставил в сторону.

Я сажусь.

— Извините, пожалуйста. Еще одну минуточку, прошу вас, — говорит Фекельди предельно вежливо, кивает Шербауму — и они проходят через открытую дверь в соседнюю комнату.