Дидье Дененкс - Детектив Франции 7 Страница 51

— Гм… — сказал судья, откинувшись на спинку кресла.

Накануне он беседовал в течение двух часов с прокурором Деларю.

— Уцепиться не за что, Суффри. Любой начинающий адвокат разобьет ваши доводы в два счета.

На что судья отвечал:

— Этот парень — невропат. Пока я допрашиваю его как свидетеля, он держится, но стоит предъявить ему обвинение, и он скиснет. Если я отправлю его в тюрьму, он сломается на третий день.

— Вы не можете предъявить ему обвинение без весомых доказательств. Вернее, вы могли бы, — добавил прокурор, прочистив горло, — если бы он не был сыном Вокье. Я звонил в министерство юстиции, — сказал он более твердым голосом.

— И какой получен приказ?

Шутки Суффри были не самого изящного толка. Прокурор сделал нетерпеливый жест:

— Не говорите глупостей! Нам советуют быть предельно осторожными, это все.

— Это все, — повторил Суффри. — Но это много.

— Вы меня знаете, Суффри, если бы вы мне предложили что-нибудь стоящее, я бы первый уцепился за это и пошел бы до конца. Но у нас ничего нет. Ничего, кроме совпадения, я повторяю это.

— Они оба приезжают тринадцатого в Марсель. У них есть договоренность о свидании. Ее больше никто не видел; шестнадцатого ее убивают. И вы называете это совпадением?

— А какой у него мотив?

— Невропатия. Он влюблен в девушку, которая спит с первым встречным. Ревность, страсть, алкоголь…

— Хорошо, — сказал прокурор. — Но нам нужно признание… признание до обвинения. В противном случае мы многим рискуем. Сколько вам лет, Суффри?

— Сорок два.

И сейчас, глядя на Бернара, судья вспомнил этот разговор. Уже несколько минут он молча сидел в кресле с отсутствующим видом. Он вздохнул.

— Благодарю вас, — сказал он наконец. — Вы можете вернуться в Париж, но я попрошу вас не уезжать из Франции, не предупредив меня. До свидания, господин Вокье.

Он умышленно подчеркнул слово «свидание», но это не принесло ему заметного облегчения.

Статья Дорта появилась в «Лайфе» в номере за 7 ноября.

«В Париже осень, — писал Дорт. — Из окна комнаты я вижу волнообразные движения зонтиков в изгибах толпы, идущей по Елисейским полям. Семь часов вечера, или девятнадцать, как говорят здесь. Это время, когда весь город принимает аспидные тона, когда патина на древних камнях начинает мягко светиться в сгущающихся сумерках, когда в привратницких консьержек закипает похлебка, рецепт которой известен с незапамятных времен, создаваясь в глубине провинций многими поколениями крестьян и мелких буржуа, и который сегодня щекочет ноздри самыми вожделенными ароматами. (Дорт написал в таком духе шестьсот слов своим размашистым почерком, но главный редактор сократил их до ста: «ей-богу, он принимает нас за «Нью-Йоркер»!)

Я закрываю окно и поворачиваю голову. Передо мной сидит в кресле молодая женщина, одна из очаровательных парижанок, одетая по последней осенней моде. Глядя на нее, вы думаете, что все, что до сих пор вы принимали за нелепую вычурность, граничащую с дурным вкусом, вы воспринимаете неожиданно для себя как образец изящества, грациозности и женственности.

Она рассказывает уже в течение четырех часов. В естественный тон ее голоса вкрадываются время от времени нотки печали. Она говорит о Кандис Страсберг, у которой, кроме моей собеседницы, не было других подруг во Франции. Она говорит о ее нежности, щедрости и обезоруживающем простодушии. С очаровательной застенчивостью она подчеркивает, что единственная цель, которая привела ее сюда, — это помочь найти убийцу девушки».

(Эта лирика предназначалась для читателя, у которого не должно было появиться сомнения в искренности свидетеля, показания которого обошлись дирекции журнала в пятьсот долларов.)

На следующий день выдержки из статьи были опубликованы во французской прессе. Все лирические и сентиментально-фольклорные отступления были изъяты: сформулированные американским журналистом гипотезы, очищенные от литературщины, предстали в резком свете дня.

Случайно ли Кандис Страсберг была занесена в картотеку ЦРУ как лицо, подозреваемое в распространении коммунистической пропаганды? Случайно ли эта девушка проводила предыдущие каникулы в так называемых горячих точках, обозначенных на картах госдепартамента красным кружком? Случайно ли одним из первых ее знакомых во Франции оказался промышленник, работающий в сфере национальной безопасности, фирма которого разрабатывает сверхсекретные программы по электронному оборудованию для подводных лодок? Случайно ли то, что она неоднократно встречалась с ним?

Может быть, действительно речь идет только о цепи совпадений, или за ними кроется нечто другое?

Встречаясь с Лораном Киршнером, Кандис Страсберг одновременно поддерживала нежные отношения с неким Марчелло Анжиотти, заметной фигурой в марсельском воровском мире. Этот «воровской мир» во Франции отличается от американского тем, что его члены помимо своей преступной деятельности поставляют французским секретным службам разного рода агентов: французская полиция называет эту разветвленную агентурную сеть «параллельной службой».

Таким образом, нам удалось установить принадлежность Анжиотти к Движению за гражданские права и его участие в двух недавних акциях, осужденных оппозицией (похищение во Франции югославского дипломата и убийство гражданина Швейцарии, занимавшегося торговлей алжирскими динарами). Сам Анжиотти был убит 28 августа в Марселе: это участь, ожидающая всех двойных агентов. Что мешает нам думать, что двенадцать дней назад Кандис Страсберг тоже не разделила участи «параллельного» агента?

Мы не можем сегодня сказать больше и не хотим, так как положение гражданина иностранной державы мешает нам вступать в соперничество с французской полицией, которая к тому же развивает в этом деле активность, заслуживающую всяческих похвал. В заключение нам хотелось бы напомнить простую истину, о которой современный человек часто забывает: мы живем в такие времена, когда все может случиться. И все случается.

В следующую среду дело было передано в Совет министров. В это утро, когда президент вошел в просторный зал с поблекшей позолотой, прилегающий к его кабинету в Елисейском дворце, каждый мог заметить по несвойственной ему вертикальной складке на лбу и по той поспешности, с которой он пожимал министрам руки, что он был чем-то озабочен.

Президент по своей природе был мягким и снисходительным человеком, и, когда он хотел произвести на собеседника впечатление человека с твердым характером, ему приходилось ломать свою природу. Он сел во главе стола и, нервно перелистывая семнадцать машинописных страниц повестки дня, положенных перед ним секретарем, обратился к присутствующим тоном, в котором нетрудно было уловить саркастические нотки.

— Что это за роман, господа? Если я правильно понял то, что изволил написать американский журналист, его соотечественница была убита секретными службами?

— Это не совсем соответствует действительности, — осмелился вставить Филипп Дюрье, секретарь по вопросам печати и любимчик Совета.

Президент надел очки и погрузился в изучение повестки дня.

— Вдобавок ко всему в дело вовлекли еще этого несчастного Вокье.

Напряженность атмосферы начала спадать, присутствующие улыбнулись, и президент, глядя на них поверх золотой оправы очков, тоже улыбнулся.

— Я знаю, — продолжал он, — что вы хотите мне сказать. — Его голос приобрел естественную интонацию: — Не в первый раз в истории республики уголовное преступление используется в политических целях. Но тем не менее… в настоящий момент мы в этом не нуждаемся. Особенно в Тулоне. Надеюсь, вы меня поняли.

Третий морской округ, базирующийся в Тулоне, уже в течение трех лет разрабатывал, конструировал и подвергал испытанию новый сверхсовременный тип подводных лодок, превосходящих по своему замыслу английские, американские, советские и японские. В прошлом году, накануне избрания президента, заказы поступили со всех концов света: не только из Португалии и Греции, но также из Пакистана, Ливии, Южной Африки, Эфиопии и Ирака. Можно было ожидать, что в дальнейшем с подобными же заказами обратятся страны «Черной Африки». Одним словом, французские подводные лодки были национальной гордостью до того момента, пока одна за другой, с интервалом в несколько месяцев, не произошло двух трагических катастроф. Во время первых испытаний на рейде «Юнона» и «Орфей» исчезли со всем снаряжением, экипажем из тридцати человек и самым современным оборудованием. Потерпевшие кораблекрушение суда или, вернее, то, что от них осталось, невозможно было обнаружить, а тем более поднять с глубины девятисот метров. Таким образом, их тайна навсегда затонула вместе с ними в морской пучине. Выдвигаемые экспертами объяснения были противоречивыми. Одни склонялись к версии о столкновении лодок с другим судном, другие говорили о дефекте конструкции и, наконец, о саботаже. Однако с того момента не было получено ни одного заказа, а уже подписанные контракты не были подтверждены. И сегодня, 13 ноября, президент не испытывал ни малейшего желания, чтобы эти затонувшие подводные лодки вновь всплыли на поверхность хотя бы в виде необыкновенных приключений девушки, убитой в испепеленных солнцем ландах Нижнего Прованса.