Станислав Родионов - Долгое дело Страница 58

Утром, когда уже встали, мы услышали беспокойный шум за стеной и вышли на лестничную площадку. Заплаканная соседка сказала, что ночью умерла ее мать.

Совпадение? Чего и с чем?

Уважаемый гражданин Меркин! Нет, это не совпадение. Скорее всего, вы уловили во сне какие-либо тревожные звуки, доносившиеся из соседней квартиры. Во сне человек может принять почти неслышный, предпороговый сигнал, который вызвал в спящем мозгу видение страха и опасности.

Опять по чужим кабинетам томились потерпевшие, свидетели и понятые.

В десять часов Рябинин лишь отметил - десять часов. И окинул стол и комнату еще одним, теперь уже последним взглядом: бланки протоколов лежат слева, пишущая машинка перед ним, папка с уголовным делом справа... Шесть стульев пусто притихли строем. Все готово. Он волнуется?

Четверть одиннадцатого, его взгляд лишь скользнул по часам - это еще не опоздание. Очные ставки будут здесь, перед столом. Опознаваемых поставит туда, а опознающих вот тут. Понятые сядут в уголок. Конечно, волнуется.

Где-то наверху радиостанция "Маяк" начала передавать известия половина одиннадцатого. Мало ли из-за чего можно опоздать? Крепкий утренний сон, неритмичность транспорта, оторвался каблук по дороге...

Бочком и не вовремя в кабинет протиснулась худая фигура коменданта. Вечная фигура коменданта в вечно черном костюме, с темными и вечно печальными глазами. Нет, сегодня в нем была, как сказала бы корреспондент Холстянникова, оригиналинка - вздыбленная челка, словно он всю ночь проспал лицом в подушку.

- Сергей Георгиевич, в буфет апельсин привезли...

- Некогда, - вежливо улыбнулся Рябинин.

- Теперь, конечно, не до апельсинов, - согласился комендант.

- Что вы имеете в виду?

- Капусту пора квасить.

- Капусту?

- Граждане "Жигулями" закупают. А у кого нет машины везут в детских колясках. А у кого нет колясок, несут в рюкзаках.

И промелькнуло, исчезая...

...Один думает о засолке капусты. Другой - о жизни, которая коротка, как прошмыгнувшее лето...

Впрочем, комендант пришел вовремя: ждать Калязину утомительнее, чем беседовать с человеком.

- Александр Иванович, в телепатию верите?

- Это которая на расстоянии?

- И без проводов.

- Без проводов череп не пробить.

- Да, бывают крепкие.

- А ежели за тыщу километров, то помех много.

- Ну а если через спутник связи?

- Телевизору мешать запрещено.

- Выходит, в телепатию не верите?

- Со мной тоже одна клептомания стряслась...

- Какая?

Александр Иванович переступил с ноги на ногу - он никогда не садился и мог, слава богу, исчезнуть мгновенно.

- Был я материально ответственной личностью. Везу как-то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь "газик" перерыл... И слышу с высей глас покойного батюшки: "Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр". Велел я шоферу завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел.

- Странный кандибобер.

- А его посадили.

- Кого?

- Шоферюгу-то, который мою сумку в лопухи зателепатил...

Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого... Он снял трубку и набрал ее домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство.

- Не идет? - спросила помощник прокурора Базалова, как-то по-хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой.

- Не идет, - слабо улыбнулся Рябинин.

- Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой...

- Перед вызванными неудобно.

- Про нее уже в городской прокуратуре говорят.

Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они еще не знали о сквашенной цистерне молока.

Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в легком платьице - она еще жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?

- Вся в заботах. - Она перехватила его взгляд.

- Плохо.

- Почему плохо?

- Нельзя быть в заботах всей, - оттенил он последнее слово.

- Сам-то тоже хлопочешь.

- И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.

Кому он говорит - Базаловой или себе?

- Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, - жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.

- А ты о чем?

- А вот о чем. - Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.

- Я вот думаю, - вздохнул он.

- Сережа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость...

- А сама-то веришь?

- Я-то? Нет. Но эпизод со мною был...

Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трехмерном кабинетике... И Демидова придет...

- Пять лет назад проснулась я ночью от звука упавшей пустой бутылки. Думаю, где-то на улице... Но мне сделалось так страшно... Уснула с трудом. Что же оказалось? Этой ночью в другом городе умерла моя мама. Она поднялась с кровати, подошла к столу и там упала. И рукой смахнула со стола пустую бутылку. Как ты это объяснишь?

- Я устал объяснять письменно...

Половина двенадцатого...

- Подожди еще с полчасика, - сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.

Полчасика он подождет... Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идет умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?

- Зря ты не куришь, - сказала Демидова, закуривая.

Он промолчал. Разве перечислишь все, что он делает зря... Или что он зря не делает.

- А почему не доставишь ее приводом?

- До сих пор не было законных оснований.

- Цацкаешься.

- Бери дело, - пошутил он; ему казалось, что пошутил.

- Свои есть. Была бы помоложе - и твое бы взяла.

- Мария Федоровна, ты не стареешь.

- Не старею, а с годами как-то становлюсь страшнее.

Он посмотрел на нее внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи-то?.. Для допросов?

- Я, Сережа помню легкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где-то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность... Жизнь ушла!

- Ну, Мария Федоровна, твоя жизнь мимо не прошла.

- И все-таки обидно терять силы.

- Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет...

- За счет своей магии?

- Нервы бережет.

- Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Ее отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и все. Утром получает телеграмму - у мужа отняли правую ногу.

- Может быть, он раньше жаловался...

Мария Федоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.

Телефонный звонок показался удивленным. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, - могла звонить она.

- Сергей, ждешь Калязину? - зло спросил Петельников.

- Жду.

- Напрасно, - она дает пресс-конференцию в клубе "Кому за тридцать".

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Иногда мне легче понять преступный мотив злоумышленника, чем его последующее поведение. Казалось бы, ему нужно идти с повинной. Что иного выхода у преступника нет, доказывается почти с математической точностью...

Человек - это прежде всего существо моральное. Нет морали - и нет человека. Так вот преступник отвергает мораль в самой грубой форме, в форме преступления. Но, отвергнув мораль человеческого общества, он сразу из него выбывает, - нельзя жить среди людей с нелюдской моралью. Выбывает, но куда? К себе подобным? Но таких сообществ, кроме мест заключения, у нас нет. К животным? Но он все-таки имеет разум. К растениям? Но он же организм. К неживой природе? Но у него постукивает сердце...

У преступника только один путь - исправиться и прийти к людям.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Кстати о преступниках. Когда бы и за что бы человека ни судили, его никогда не судят за то, за что его судят. Его всегда судят за утрату меры. Подождите усмехаться.

Украсть хочется каждому. Неужели вы не уносили домой казенные скрепки, писчую бумагу или карандаш? Уносили. Но вы не украдете в магазине банку шпрот или пару ботинок. Потому что у вас есть чувство меры.