Гиллиан Флинн - Острые предметы Страница 6

– Мама, привет! Это Камилла, – ответила я, стараясь сдержать волнение.

– Камилла? – Мама открыла дверь и появилась на пороге; она не казалась удивленной и даже не обняла меня, хотя бы неловко, как я ожидала. – Что-то случилось?

– Нет, мама, ничего. Я приехала по делу.

– Вот как… По делу? Ох, господи, извини, дорогая. Входи, входи. Правда, боюсь, что дом выглядит неприлично – тут такой беспорядок…

Но с порога было видно – в доме все безупречно. Прихожую украшало несколько букетов садовых тюльпанов в вазах. В воздухе было столько пыльцы, что у меня заслезились глаза. Мама, конечно, не стала спрашивать, по каким делам я приехала в Уинд-Гап. Она редко задавала вопросы, требующие развернутого ответа. Трудно понять почему: то ли из чрезмерной деликатности, то ли ее просто мало что волновало. Угадайте, что я считала наиболее вероятным?

– Камилла, хочешь чего-нибудь выпить? Мы с Аланом пьем сейчас «Амаретто сауэр». – Она показала бокал, который держала в руке. – Я добавила в него немного «спрайта», чтобы подсластить. Могу еще предложить мангового сока, вина, сладкого чая или воды со льдом. Или содовой. Где ты собираешься жить?

– Странный вопрос. Я надеялась, что поживу здесь. Всего несколько дней.

Небольшое замешательство; ее длинные ногти, накрашенные прозрачным розовым лаком, цокнули по бокалу.

– Ну конечно, вот и прекрасно. Жаль, что ты не позвонила. Просто чтобы меня предупредить. Тогда бы тебе ужин приготовили, а то и угостить нечем. Иди поздоровайся с Аланом. Мы с ним сидим на веранде за домом.

Она пошла по коридору, оставаясь на виду, – из гостиных и библиотек, расположенных с обеих сторон, лился яркий белый свет. Я не сводила с мамы глаз. В последней раз мы виделись с ней год назад. Я перекрасила волосы, из рыжего в каштановый, но она, кажется, этого не заметила. Она совсем не изменилась, а впрочем, выглядела чуть старше меня теперешней, хотя ей уже под пятьдесят. Матово-бледное лицо, длинные светлые волосы и голубые глаза – похожа на красивую куклу, которую хранят так бережно, что никто с ней не играет. На ней было длинное розовое хлопковое платье и белые домашние туфли. Она вертела в руках бокал с коктейлем, но не пролила ни капли.

– Алан, Камилла приехала. – Она скрылась в кухне (в доме их две, основная – большая, другая маленькая) и загремела лотком для льда.

– Кто?

Я выглянула из-за угла и улыбнулась:

– Камилла. Прошу прощения, что приехала без звонка.

Глядя на маму, можно вообразить, что ее муж – какой-нибудь бывший футболист-рекордсмен. Она хорошо смотрелась бы с усатым атлетом огромного роста. Но Алан был худым как щепка, с высокими острыми скулами и раскосыми глазами. Так и хотелось положить его под капельницу. Одевался он всегда вычурно, даже для банальных семейных посиделок за бокалом коктейля. Сейчас он был в белых шортах сафари, из которых торчали его тощие как спички ноги, и светло-голубом свитере, надетом поверх жесткой, плотной рубашки. Он никогда не потел. Щепка влаги не выделяет.

– Камилла… Вот приятный сюрприз… Очень рад, – протяжно произнес он без всякого выражения. – В такую даль, но все-таки добралась. Я уж думал, у тебя мораторий на все, что южнее Иллинойса.

– Я здесь по работе на самом деле.

– По работе… – Он улыбнулся. Это уже звучало по чти как вопрос.

Вошла мама, теперь ее волосы были перевязаны голубой лентой с бантом – настоящая Венди Дарлинг[6], только взрослая. Она вручила мне холодный бокал шипучего коктейля, погладила меня по плечу и села рядом с Аланом – поближе к нему, но подальше от меня.

– Знаете про тех девочек, Энн Нэш и Натали Кин? – пояснила я. – Я буду писать о них статью.

– Ох, Камилла, – перебила меня мама, глядя в сторону.

Сразу видно, когда мама нервничает. У нее есть странная привычка дергать свои ресницы. Иногда они выпадают. В самые тяжелые времена, когда я была ребенком, у мамы совсем не оставалось ресниц на красных и влажных глазах, воспаленных, словно у подопытного кролика. Они всегда слезились зимой, когда мама выходила на улицу, что, впрочем, случалось нечасто.

– Такое мне дали задание.

– Господи, ну и задание, – вздохнула она, и ее пальцы запорхали вокруг глаз. Коснувшись нижних век, она одумалась и положила руки на колени. – Родителям и так тяжело, а ты лезешь к ним с вопросами, чтобы потом растрезвонить о их беде на весь свет. «Уинд-Гап убивает своих детей!» – тебе хочется, чтобы люди думали это?

– Один ребенок убит, другой бесследно исчез. Да, я должна оповестить людей – такая у меня работа.

– Камилла, я знала этих детей. Пойми, что мне сейчас очень тяжело. Милые малышки… Кто мог их убить?

Я отпила коктейля. На зубах захрустел сахарный песок. Я не была готова разговаривать с мамой. По спине побежали мурашки.

– Я ненадолго приехала. Правда.

Алан подвернул рукава свитера, расправил шорты. В этом обычно и состояло его участие в наших беседах: то воротник расправит, то ногу на ногу положит.

– Мне просто невыносимо об этом слышать, – сказала мама. – Бедные дети. Не надо мне рассказывать, чем ты занимаешься, не пересказывай того, что узнаешь. Будем считать, что ты приехала на летний отдых. – Она провела пальцем по спинке плетеного стула, на котором сидел Алан.

– Как поживает Эмма? – решила я сменить тему.

– Эмма? – Вдруг мама забеспокоилась, будто вдруг вспомнила, что где-то оставила своего ребенка. – Нормально, она спит наверху. А что?

Судя по скачкам, доносившимся со второго этажа – из игровой комнаты в швейную мастерскую, оттуда – в столовую, к окну, из которого было хорошо видно веранду с тыльной стороны дома, – Эмма, конечно же, не спала, но я не сердилась на нее за то, что она меня избегает.

– Просто из вежливости, мам. Мы на севере тоже не грубияны.

Я улыбнулась, чтобы смягчить шутку, но она спрятала лицо, склонившись над бокалом. Потом выпрямилась, порозовевшая и полная решимости.

– Оставайся сколько хочешь, Камилла, в самом деле, – сказала она. – Но будь помягче с сестрой. Эти девочки учились с ней в одной школе.

– Я с удовольствием с ней пообщаюсь, – пробурчала я. – Очень ей сочувствую.

В последних словах была ирония, но мама ее не заметила.

– Будешь спать в комнате рядом с гостиной, своей бывшей комнате. Там есть ванна. Я куплю свежих фруктов и зубную пасту. И бифштексов. Ты любишь бифштексы?

Четыре часа плохого сна. В ушах гул – будто лежишь в ванне, наполовину погрузив голову под воду. Каждые двадцать минут вскакиваю, сердце бьется так, что кажется, будто от его стука я и проснулась. Мне снилось, я собираюсь в дорогу и вдруг понимаю, что положила в чемодан ненужные вещи – теплые свитера вместо летних платьев. Потом снилось, что вместо статьи про Тэмми Дэвис и ее несчастных детей, брошенных взаперти, я отдала Карри рекламный материал о косметическом средстве – его и будем публиковать.

А еще снилось, что мама отрезает от яблока толстые куски мяса и дает мне их по одному, медленно и ласково, потому что я умираю.

В шестом часу утра я решительно сбросила с себя одеяло.

Смыла с запястья имя Энн, но пока одевалась, причесывалась и красила губы, зачем-то написала на том же месте имя Натали Кин. Решила оставить его на счастье. Когда я вышла из дома, солнце только всходило, но дверь машины была уже горячей. С недосыпа лицо было онемевшим, и, чтобы окончательно проснуться, я широко раскрыла глаза и рот, как героиня дешевого фильма ужасов. В шесть утра волонтеры собиралась продолжить поиски в лесу, и я хотела побеседовать с Викери. Подумала, что прежде всего важно проследить за работой полиции.

Главная улица сначала показалась мне безлюдной, но, выйдя из машины, я увидела метрах в ста от себя двух человек. Странная сцена. Посреди тротуара сидела пожилая женщина, ноги в стороны, глаза широко раскрыты, голова повернута к торцу дома, а рядом, склонившись над ней, стоял мужчина. Женщина часто трясла головой, как ребенок, который отказывается есть суп. Поза неестественная – ей, наверно, больно так сидеть. Может, упала и покалечилась. А может, сердечный приступ. Я быстро подошла и услышала их отрывистый шепот.

Седовласый старик, убитый горем, поднял на меня туманный взгляд:

– Вызовите полицию, – сказал он севшим голосом. – И «скорую».

– Что случилось? – спросила я в изумлении, но тут же увидела сама.

В узкий проем между двумя зданиями, скобяной лавкой и салоном красоты, было втиснуто тело ребенка. Девочка сидела лицом к тротуару, глядя в никуда широко открытыми карими глазами, как будто нас ждала. Знакомые непокорные кудри. Но озорная улыбка исчезла. Ее рот ввалился, губы над голыми деснами образовали маленький круг. Натали Кин была теперь похожа на куклу-младенца с отверстием для бутылочки во рту. У нее не было зубов.

Кровь ударила мне в лицо, тело покрылось испариной. Руки и ноги стали ватными, я на мгновение испугалась, что рухну на землю рядом с женщиной, которая тем временем тихо молилась. Я попятилась, прислонилась к припаркованной машине и приложила руку к шее, ожидая, пока мой бешеный пульс замедлится. В уме мелькали бессмысленные картинки: грязный резиновый наконечник трости старика. Розовая родинка у женщины на затылке. Пластырь на коленке Натали Кин. Ее имя на запястье жгло мне руку.