Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер Страница 6

Я не отвечаю и, не сводя глаз с девочки, повторяю вопрос. Лицо у нее затуманивается грустной сосредоточенностью, брови хмурятся.

– Я… точно не помню. Но кажется, я умерла.

Слова будто пронзают меня. Конечно, она не Эми – этого не может быть, – но услышать подтверждение самых страшных моих подозрений из уст, так похожих на дочкины, невыносимо. Я разрываюсь между желанием обнять ее и оттолкнуть.

– Извини. Я не верю в привидения.

– Эсме не привидение, – говорит Либби, обнимая девочку за плечи. – Она Эми. Ее реинкарнация.

Часы в прихожей бьют полночь.

Снопы искр и тлеющих красных углей взлетают в небо, взрываясь с ревом, от которого содрогается земля. Свет и тьма, обгоняя друг друга, несутся по небу к парку. Длинные тонкие пальцы голых деревьев тянутся к свету, а затем снова тонут в темноте.

В полосах теней, на грани со светом, разрывая мне сердце, мелькает образ Эми. А в промежутках на меня смотрит лицо Эсме – с широко распахнутыми глазами, умоляющее, счастливое.

Она стрелой проносится мимо меня в коридор. Я так потрясена, что не успеваю задержать девочку, а она забегает на несколько секунд в гостиную, выскакивает оттуда и взлетает наверх по лестнице.

– Хочу посмотреть мою комнату! – кричит.

Либби входит в коридор, захлопывает за собой дверь и бежит следом.

– Эсме! Пожалуйста! – кричит она. – Ты обещала! Нельзя же так сразу!

Но Эсме не останавливается. Наверху она сразу же, без колебаний, сворачивает к комнате Эми. Отворяется дверь. Радостный вопль! И тут же – разочарованное фырканье.

Я стою в прихожей и хлопаю глазами, не в силах двинуться с места; держусь рукой за стену, чтобы не упасть. Охваченная смятением, с трудом перевожу дыхание.

– Ты у меня все переделала! – кричит сверху Эсме. – Будто я тут и не жила никогда.

Отталкиваюсь от стены, глотаю воздух и поднимаюсь по лестнице со всей быстротой, на какую способна.

– Пожалуйста. Не входите, умоляю!

Либби стоит в дверях спальни, словно боится вторжения. Я проталкиваюсь мимо нее и вижу, что Эсме лежит на кровати лицом вниз, одной рукой вцепившись в подушку, а в другой сжимая замызганного Багпусса. Ящики комода выдвинуты, дверца шкафа приоткрыта.

Мое раздражение оттого, что кто-то вломился в комнату Эми, тонет в потрясении от вида живой, настоящей белокурой девочки, лежащей на ее кровати. Ноги будто прирастают к полу.

– Ничего нет! – всхлипывает Эсме, уткнувшись в одеяло. – Где мои постеры? Диски? Одежда? И стены перекрасила. А я бежевый вообще не люблю. – Она поднимает голову. – Ты будто хотела, чтобы обо мне тут вообще ничего не напоминало.

– Эсме, ну пожалуйста, – говорит Либби. – Уверена, это совсем не так. Давайте-ка все успокоимся!

Девочка поворачивается к нам и садится на кровати. Лицо у нее кривится от слез и злости.

– Как ты могла, мама?

Либби вздрагивает – как и я.

– Я… не знаю, – шепчу я. – Не могла оставить…

Я почти не верю, что пытаюсь оправдаться, но ее вспышка гнева – всего лишь эхо той, которой разразилась я сама после того, как Брайан вынес все ее вещи из комнаты. Я виновато запинаюсь.

– Хоть он остался. – Эсме берет Багпусса на руки и покрывает поцелуями. – Ты его купила, когда у меня была ветрянка.

Она права. Я невольно киваю и открываю рот, но говорить не могу. Поерзав на кровати, Эсме садится спиной к стене. Игрушка – на коленях. Перед глазами встает образ Эми – беспомощной, больной, ждущей моей заботы, – и меня пробирает дрожь.

– Я терпеть не могла ветрянку, – говорит Эсме. – Не потому, что чешется, а из-за пятнышек. Хотела полоски. Как у Багпусса.

И снова она права. От этой точности мурашки по коже. Ребенок не может помнить все эти подробности, и, однако же, они с такой непринужденностью слетают с ее губ. Откуда она знает все эти как будто самые обыкновенные, но такие личные детали? Потрясающе. Но пугает: слишком, слишком точно. Я боюсь Эсме – той, кто она есть, и точно так же боюсь того, что она может оказаться еще кем-то. Это невозможно, нелепо, но…

– Пойдемте вниз? – Либби берет меня за руку. – Наверное, нам всем будет легче, если поговорим там.

Эсме первой входит в гостиную и садится в кресло, прижимая к груди Багпусса. Взгляд ее бегает по всей комнате – жадно, пытливо, словно она играет в «найди пять отличий». Почти все изменилось: отделка, ковер, диван, – но мне кажется, что глаза девочки задерживаются на том, что осталось прежним: на облупленной патине кофейного столика, на оловянной фигурке цветочника георгианских времен, на широких окнах, на блестящей черной колосниковой решетке.

Дольше всего она смотрит на фотографию Эми на каминной полке. И улыбается.

– На Занте было так хорошо! Если бы не медузы. И морские ежи. Папе пришлось тогда пописать мне на ногу, чтобы не так жгло. – Она передергивается при этой мысли и хмурится. – А где папа?

– Он… Мы не…

Качаю головой. Брайан не ее отец. И, в отличие от нее, я не обязана ничего объяснять.

– Выходит, ты знаешь кучу разных мелочей, но не знаешь, что произошло между моим мужем и мной? – Мой голос становится жестче. – Не понимаю. Разве твои… сверхъестественные способности…

Нащупываю рукой диван и медленно опускаюсь на него, не сводя взгляда с Эсме.

– Кажется, это не то, что вы думаете. – Либби снимает шарф и расстегивает пальто. – Я, конечно, не специалист по реинкарнации. Но кое-что об этом читала с тех пор, как Эсме убедила меня в том, кто она на самом деле. – Женщина сухо покашливает. – Наверное, я еще до родов знала, что она необычный ребенок. Но не понимала почему… не разумела до конца. Выяснилось это только несколько месяцев назад. – Она снова кашляет. – Было нелегко. Не сразу уложилось в голове. У вас будет то же самое.

– Да, наверное. То есть…

Либби вешает пальто и шарф на спинку дивана и садится рядом со мной.

– Слушайте, я понимаю, что это тяжело, – говорит она. – Поверьте, я сама через это прошла.

– Поверить? Я… Да как? Реинкарнация? Это невозможно.

– Миллионы буддистов считают иначе. У них этому подчинена вся жизнь.

– Может быть, религия кого угодно сделает идиотом.

Я говорю совсем как Брайан – он так же издевался над моей верой в экстрасенсов. Но в паранормальные способности еще можно поверить – наука пока не нашла иного правдоподобного объяснения некоторым странным явлениям, во всяком случае не всем. Правда, и не доказала их существование. Есть еще простор для маневра. Для интерпретаций. Есть надежда.

А возможность реинкарнации ничем не подтверждена. Но и не опровергнута. Во всяком случае, окончательно. Насколько я знаю.

Эта тема как-то всплыла на вечеринке еще за несколько лет до рождения Эми. Кто-то сказал, что реинкарнация невозможна, потому что если бы все живущие на нашей планете могли сюда вернуться, то им не хватило бы места. Кто-то предположил, что они возвращаются по очереди. Идея огромного загробного зала ожидания вызвала град насмешек.

Эсме замечает коробку от CD, который я слушала, когда Либби постучала в дверь.

– Ух ты! «Spice Girls»! – Девочка вскакивает и хватает диск. – Можно, я послушаю?

– Не здесь, милая, – отвечает Либби. – Нам с Бет надо поговорить.

– Тогда пойду к себе в комнату.

– Нет, – говорю я. – Я не хочу, чтобы ты туда ходила.

Эсме корчит гримаску, в точности как делала Эми, когда что-то было не по ней: смесь возмущения, «ах я бедняжка» и покорности судьбе.

А вслед за этим – хитрый ход: природное умение вести переговоры, по словам Брайана, изобличало в ней будущего политика.

– Можно, тогда я в наушниках послушаю? – спрашивает она, подбородком указывая на наушники, засунутые между книгами на полке.

По крайней мере, это значит, что она будет у меня на глазах и не сможет нас перебивать. Целый час она сидит в кресле, одними губами повторяя слова и подергиваясь в такт музыке, словно в подобии танца. Как Эми когда-то. Я сижу, отвернувшись от нее, и заставляю себя не думать об этом. Либби рассказывает, как все получилось.

– У Эми «Spice Girls» ведь тоже были любимой группой? – спрашивает она, усаживаясь поглубже на диван.

– Да, но тут нет ничего необычного. Это ничего не доказывает.

– Нет, но для современной девочки довольно необычно любить «Spice Girls», а не, скажем, Леди Гагу, хотя ее она тоже любит. – Либби вздыхает. – Они пели: девочки должны быть сильными. В этом-то, наверное, все и дело. Девочки, наши девочки. И сила – необъяснимая, сверхъестественная сила.

Она рассказывает, как сначала ни о чем не догадывалась, но теперь, оглядываясь назад, видит, что едва уловимое странное ощущение было с самого начала. С того момента, как она забеременела Эсме.

– Мне было всего шестнадцать. Неполных. В детстве я всегда злилась, что мой день рождения – на Новый год. Люди или уходили праздновать, или болели после вчерашнего. Так тихо всегда было. Мертво. Скучно. Но когда я подросла, все изменилось. Новогодние вечеринки сразу стали моими.