Виктор Пронин - Чисто женская логика Страница 6

В последней надежде, прежде чем выйти, она заглянула в унитаз, в самое-самое его нутро, куда и заглядывать-то неприлично. И тут ее поджидала маленькая неожиданность — в кружочке воды плавало нечто совершенно неприметное, коричневое, корявенькое. Касатонова не была брезгливой. Жизнь, которую она прожила на севере, на Сахалине, на каком-то химическом комбинате, надежно избавила ее от этого недостатка или достоинства — пусть каждый понимает, как ему угодно. Наклонившись к самому унитазу, она убедилась, что это было совсем не то, что подумал эксперт, если он, конечно, нашел в себе силы заглянуть в это срамное место. Взяв из стакана зубную щетку, она теперь вряд ли понадобится хозяину, Касатонова бестрепетно подцепила ею это нечто плавающее. И поднеся поближе к свету, убедилась — окурок. Остаток от тоненькой коричневой сигаретки — нынче в продаже появились и такие, дороговатые они, правда. Это был не обломок сигареты, а именно окурок сантиметра два длиной. То есть, сигарету кто-то курил достаточно долго и неторопливо. А бросили окурок в унитаз совсем недавно, не раньше вчерашнего вечера, потому что, если бы он был брошен давно, то, намокнув, пропитавшись водой, стал бы тяжелым, и его смыло бы водой при первом же....

В общем, понятно.

И Касатоновой открылось — вчера кто-то сгреб со стола, из пепельницы, с тарелок все легкое, бумажное и, сбросив в унитаз, спустил воду. Но как и всегда бывает в таких случаях, какая-нибудь мелкая бумажка, тот же окурок, не смывается потоком воды и остается плавать на поверхности.

Значит, вечерняя уборка все-таки была.

Значит, долгая неторопливая беседа с гостем тоже состоялась.

Вполне возможно, что и предварительная договоренность была... По телефону, номер которого остался на определителе и теперь записан на бумажке, спрятанной в кармане капитана Убахтина.

— Ну и фамилия — Убахтин! — пробормотала Касатонова. Оторвав от рулона кусочек туалетной бумаги, она завернула в него окурок и сунула в карман халата.

Зачем? Наверно, она и сама не смогла бы ответить. Но только пришло вдруг ощущение, что ее обязанности понятой на этом не закончатся и кто знает, кто знает, может быть, она перестанет быть безгласным свидетелем, который все увидит, все услышит, а потом, так и не проронив ни единого звука, подпишет бумажки, которые подсунет все тот же Убахтин.

Кто знает....

Взглянув еще раз на себя в зеркало, Касатонова резко крутнула головой, взбадривая прическу, да так и не прикоснувшись к волосам руками, вышла из туалетной. Встретившись с насмешливым убахтинским взглядом, она прочла вопрос в его глазах: «Ну как, все в порядке?»

И ответила:

— Да, все в порядке.

Оглядев комнату, Касатонова убедилась, что за время ее отсутствия ничего не изменилось. Фотограф, сделав свое дело, скучал у телевизора, эксперт с беличьим хвостом посрамленно оглядывал комнату — что бы еще посыпать порошком, где бы еще поискать отпечатки пальцев, слесарь тихо спал, откинувшись на мягкую спинку дивана, капитан Убахтин быстро писал протокол. А что писать-то? Поиски следов закончились безрезультатно, разве что телефонные номера... И тут взгляд Касатоновой остановился на собственном фотоаппарате, который часа два назад участковый положил на полку. За это время о нем все благополучно забыли и Касатонова, воспользовавшись тем, что Гордюхин в очередной раз вышел на кухню выпить воды, сунула свою мыльницу в безразмерный карман халата.

Откровенно говоря, халат был ей великоват — сын подарил, поскольку ему самому этот халат был явно мал.

Дальше все происходило быстро, скорбно и почти без слов. Вызванные капитаном санитары погрузили труп на носилки и, покряхтывая, вынесли к машине.

Убахтин растолкал слесаря и дал ему подписать протокол, поставила свою подпись и Касатонова. Потом Гордюхин, капитан и слесарь поставили дверь на место, кое-как закрепили, приклеили бумажку с печатью, и Касатонова с чувством исполненного долга направилась на свой пятый этаж.

— Как вам понравилось быть понятой? — спросил Убахтин, когда она поднялась на несколько ступенек.

— Восторг!

— Когда-нибудь я опять приглашу вас в качестве понятой.

— Ите-е-есно! Чем же это я привлекла ваше внимание?

— У вас активное отношение к происходящему. Обычно понятые скучают, обсуждают телевизионные новости, спрашивают, когда им можно уходить, нельзя ли протокол подписать заранее... И так далее. Можно вопрос на засыпку?

— Люблю вопросы на засыпку.

— Что вас интересовало в списке телефонов? Может быть, какой-то номер вам знаком?

— Нет, моя мысль глубже. Адреса всех этих телефонов, их хозяев вы установите без труда. Надеюсь, это принесет пользу, и вы найдете убийцу. А если не найдете — обращайтесь. Николай Степанович, — она кивнула в сторону участкового, — знает, как меня найти.

— Вас-то мы найдем, нам бы преступника найти.

— Ищущий да обрящет! — подняв руку, Касатонова поприветствовала всех, попрощалась и заторопилась по лестнице вверх, пока Гордюхин не вспомнил про ее мыльницу.

Снимки вышли на удивление удачными. Касатонова получила их уже на следующий день и, прибежав домой, едва сбросив туфли, тут же уселась к столу рассматривать цветные глянцевитые открытки. Видимо, Гордюхин кое-что понимал в фотографии — все кадры грамотно выстроены, в каждом было нечто главное, каждый нес информацию о случившемся. Нет, он не зря щелкал так часто — ни одного повторяющегося кадра Касатонова не обнаружила. Даже похожие снимки все-таки были различны — то, что отсутствовало в одном, обязательно было на первом плане во втором.

И она снова как бы перенеслась в квартиру незадачливого соседа, который пытался отгородится от всех опасностей жизни стальной дверью, а был убит скорее всего своим же человеком, которого сам впустил в дом, с которым и провел последний вечер своей жизни. А после убийства тот спокойно и деловито, перешагивая через остывающий труп хозяина, занялся тщательной и неторопливой уборкой, уничтожением собственных следов — отпечатки пальцев, окурки в пепельнице, рюмки на столе, посуда на кухне.

— А я в это время стояла на балконе и слушала дождь, — неожиданно для себя проговорила Касатонова вслух и, оторвавшись от снимков, уставилась в стену. — И ничто во мне не вздрогнуло, никакой голос не прозвучал, не сообщил о кошмарных событиях, происходящих на два этажа ниже. А говорят, цветы вскрикивают, когда входит в комнату нехороший человек, который обрывает листья, бросает окурки в горшок, сливает туда остатки вина или пива. Говорят, куриные яйца вскрикивают, когда в соседней комнате жарят яичницу. Значит, те, на сковородке, посылают сигналы бедствия, а эти, в уютном лукошке, их сигналы воспринимают и тоже орут от ужаса. А во мне ничего не заорало, ничего даже не пискнуло... А может быть, что-то визжало, но я не услышала?

Надо же, спасался за стальной дверью, обшитой искусственной кожей... А запор-то оказался дурацкий — полупьяный слесарь сковырнул эту тяжеленную дверь обычной фомкой без видимых усилий, без всякой подготовки, заранее уверенный, что все у него получится.

А мы-то все прячемся, а мы-то все возводим вокруг себя какие-то, как нам кажется, непробиваемые, непроницаемые, непроникаемые стены! Оставаясь при этом совершено беззащитными. Нам почему-то кажется, что опасность придет именно с той стороны, откуда мы ее ждем, когда ждем и заключаться эта опасность будет в том, в чем мы предполагаем. Боимся воды, а гибнем в огне, опасаемся собак, но проваливаемся в пропасть, стараемся не летать на самолетах и гибнем от пули.

Сооружаем стальную дверь с огнеупорными прокладками и сами же эту дверь открываем, чтобы впустить в дом убийцу!

Глупые, глупые, глупые люди!

А сколько самомнения!

В космос они, вишь ли, устремились! Здесь, на земле, они, вишь ли, во всем разобрались, все переделали, всему дали свои названия, нашли каждому предмету свое место.

— Ха! — сказала, не рассмеялась, а именно сказала Касатонова и снова принялась перебирать снимки. Их оказалось около двух десятков, и все они получились четкими, резкими. Вот несчастный Балмасов с простреленной головой, и черноватая струя крови, уже застывшей крови, впиталась в ковер, добавив к его узорам еще один виток. Крови было немного, впрочем, Касатонова не знала, сколько ее в таких случаях должно быть, и на эту подробность не обратила внимания. Это была забота экспертов, и пусть они проводят баллистические свои заковыристые экспертизы и уточняют, каким путем шла пуля, куда вошла и где вышла.

Вот бликующая поверхность журнального столика, в которой отражается золотистая зажигалка, узкий просвет между шторами, затянутый гардинным полотном, барная стойка с подвешенными рюмками и фужерами, вот этот же кадр, но гораздо крупнее и, если присмотреться, то можно увидеть в крайней рюмке повисшую на краю капельку воды, надо же, не успела высохнуть.