Марина Островская - Черная вдова Страница 6

От станции метро ей пришлось идти спорым шагом, почти бежать. Проскочив мимо завсегдатаев театрального подъезда, она с усилием рванула на себя ручку тяжелой дубовой двери. Вахтерша приветствовала ее ласковой и одновременно ироничной улыбкой.

— Здравствуй, Наташенька. Опять опаздываешь?

— Вас это еще удивляет, Фаина Яковлевна? — улыбнулась Наталья, поправляя бретель джинсового комбинезона.

На ее простом, открытом, без малейших следов макияжа лице благожелательно лучились большие зеленые глаза. Разве что взгляд был слишком глубоким и цепким для простой театральной гримерши.

— Валя на месте?

— Не только. И Леночка уже приехала.

— Да-да, я видела ее «Тойоту» на стоянке.

— «Тойоту», или как там ее, не знаю, — пожала плечами седая полнотелая вахтерша. — Я в этих ваших иномарках не разбираюсь. Знаю только, что зеленого цвета.

— Не зеленого, а бирюзового, — машинально поправила ее Наталья и быстро растворилась в полумраке длинного коридора.

Влетев в гримерку, она швырнула сумочку на потертый, с засаленной обивкой диван.

— Всем привет!

Солистка балета Елена Добржанская, скучавшая в кресле у зеркала, укоризненно посмотрела на нее. Наталья виновато вскинула руки:

— Сдаюсь. Ты, Леночка, главное, не волнуйся. Я тебя когда-нибудь подводила?

— Наташка у нас всегда появляется и исчезает, как ураган, — прокомментировала ее напарница по гримерке Валентина, пухлая перезрелая дама неопределенного возраста. На первый взгляд ей можно было дать все шестьдесят, однако Валентина лишь месяц назад разменяла пятый десяток.

Наталья, не размениваясь на пустой обмен репликами, тут же приступила к работе. Ловкими, изящными движениями пальцев она стала наносить театральный грим на лицо Добржанской.

Спустя четверть часа лицо молодой солистки превратилось в холодный, бледный лик злой колдуньи. Глядя на творение своих рук, Наталья отступила на шаг.

— Ну как? — чуть улыбаясь, спросила она.

— Настоящая ведьма, — прокомментировала солистка. — Если бы я не знала тебя так близко, Наташка подумала бы, что ты меня ненавидишь.

— Отделала, как бог черепаху, — глянув на ее отражение в зеркале, заметила Валентина. — Видел бы тебя сейчас твой муж.

— Он меня видел и не в таком обличье.

— Это как? — не поняла Валентина.

— Да вот на днях он имел наглость притащиться в четыре утра и заявить, что у них был коллоквиум. Я ему варфоломеевское утро устроила.

— Ты что, на метле летала? — поинтересовалась Наталья.

— На метле летал он. Стервецу еще повезло, что мне каминная кочерга под руку не попалась.

Напарница Натальи с изумленным восторгом смотрела на балерину. Наталья, пряча усмешку, отвернулась. Она-то прекрасно знала, что муж Елены души в ней не чает, чуть ли не ежедневно встречает охапками цветов и ни о каких коллоквиумах, затягивающихся до утра, даже не помышляет. Впрочем, что правда, то правда: характер у Елены Добржанской был тяжелый. Перед свадьбой она поставила будущему мужу жесткие условия, нарушение которых грозило ему непредсказуемыми последствиями.

Раздался первый звонок. Балерина встала с кресла, стащила с бедер теплые гетры и, постукивая пуантами по дощатому полу, пошла к выходу.

— Погоди-погоди! — воскликнула Наталья, быстро наклонилась к столу и схватила черный косметический карандаш.

Нагнав солистку, она нарисовала на ее правой щеке аккуратную черную «мушку».

— Ну, ты вообще хочешь из меня стерву сделать, — придерживая пачку, рассмеялась балерина.

— Ничего, так гораздо эффектнее.

Едва та вышла, Наталья поспешно сложила под зеркалом гримерные принадлежности, облачилась в шикарное театральное платье средневековой дворянки и тоже направилась к двери.

— Что, опять к своему художнику? — язвительно спросила Валентина.

— Он не мой, он театральный.

— Знаем мы ваши театральные шуры-муры. Лучше бы мужа себе нашла хорошего.

— Вот ты мне и подскажи, где хорошего мужа найти, — без всякой задней мысли бросила Наталья.

Валентина, семейная жизнь которой ежедневно подвергалась тяжким испытаниям из-за безудержного пьянства мужа, умолкла на полуслове и бросила на напарницу испепеляющий взгляд.

Декораторская располагалась за сценой, этажом выше костюмерной и осветительного цеха. Это был огромный зал, в котором тем не менее едва умещался полуготовый задник для нового спектакля.

Художник-декоратор Олег Сретенский с кистью в руках стоял на четвереньках, перенося с эскиза на полотно некую деталь сумрачного полуфантастического пейзажа. Его длинные русые волосы были собраны сзади в пучок. Рабочая одежда декоратора состояла из заляпанных краской джинсов и когда-то имевшей вороной цвет, а ныне отчаянно застиранной майки с полустертым портретом Курта Кобейна на груди. Студент художественного училища имени Шишкина, Олег подрабатывав в театре декоратором. Здесь его в шутку называли Пикассо, хотя гораздо охотнее он откликался на имя Лелик.

Наталья сбросила легкие летние туфли и, пройдя босиком по загрунтованному участку холста, присела рядом с Леликом.

— Привет, — сказала она, чмокнув его в щеку. При ярком освещении она заметила, как на лице Сретенского вспыхнул румянец смущения.

— Здравствуй, моя Лаура, — полуиронично произнес он.

— Какие у тебя планы? Будешь добивать декорацию?

— Когда ты рядом, декорация отдыхает. Погоди минутку, я вымою кисти.

Стены приткнувшейся рядом с декораторской подсобки были увешаны почерневшими от времени багетными рамами, эскизами костюмов, проектами декораций и набросками театральных афиш. В центре этой импровизированной мастерской на станке был установлен подрамник с холстом, аккуратно накрытым куском белой материи.

Наталья с проказливым видом подошла к подрамнику и притронулась двумя пальцами к уголку ткани.

— А ну-ка посмотрим, что ты тут изобразил?

Она не собиралась нарушать табу, но ей доставляло удовольствие каждый раз подшучивать над молодым художником. Он же, испытывая священный трепет перед раскрытием тайны незаконченного полотна, предсказуемо бледнел и пугался.

— Наталья, перестань!

— Хорошо, не буду. Но, я надеюсь, ты когда-нибудь покажешь мой портрет.

Она опустилась на стул в дальнем углу комнаты в смиренной позе.

— Это уж как мне захочется, — буркнул Лелик.

— Ты уже три раза загрунтовывал холст. Лелик, я понимаю, ты ищешь образ, но раз у тебя ничего не получается, может быть, я не твоя Лаура?

— Ты бы лучше помалкивала, а то получишь кистью по лбу, — беззлобно пробормотал он, растирая краску на палитре.

— Запачкаешь брызгами от кисти реквизит, придется платить из собственного жалованья, — заметила она, расправляя складки пышного платья. — А оно у тебя…

— Ничего, из гонораров отдам.

— Мечтаешь о славе Шагала?

— Об этом мечтает каждый художник. Зато, представь, когда я стану таким же великим, как Шагал, за испачканное моей кистью платье из театральной костюмерной на аукционах будут драться богатенькие япошки.

— Ты меня просто пугаешь. Может, мне надо посерьезнее относиться к твоим чувствам?

— Конечно, — подыграл ей он. — Через пару лет это может оказаться поздно. Я буду окружен частоколом длинноногих моделей, за которыми ты просто затеряешься. Хотя нет, вру, ты ни в одной толпе не затеряешься.

— Не стоит льстить мне так грубо, господин оформитель.

— Разве это лесть? — Лелик пожал плечами.

— Я не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

— Ты для меня тоже загадка.

Он прищурился, внимательно посмотрев на нее, и сделал на холсте несколько мелких мазков.

— И все-таки ты меня удивляешь своим суеверием, — продолжала подзадоривать художника Наталья.

— Помолчи! — довольно резко оборвал ее Лелик, боясь, что разрушится только-только появившееся хрупкое ощущение творческого порыва. И тут же заговорил негромким монотонным голосом, словно гипнотизируя ее:

— В последнее время жанр портрета опошлили, он ценится уже не выше натюрморта. А на самом деле нет ничего сложное в искусстве, чем портрет. Гораздо легче уловить характер человека в динамике, в движении. А когда он вот так спокойно сидит перед тобой, то показать все, что творится у него внутри, — невероятно тяжело.

Конечно, если у него не одна извилина и не одна, подавляющая все остальные, черта характера — страсть к алкоголю, например, или тупая гордость.

Он своего добился — Наталья стала серьезной.

— Но откуда ты можешь знать, что у меня внутри? — не шевелясь, поинтересовалась она.

— Пытаюсь уловить, — отозвался Лелик. — Если у меня получится, то каждый, взглянув на портрет, скажет, что это — ты.

— А пока не получается?

— Пока нет… — признался он.

Губы Натальи тронула едва заметная улыбка.

— Ты не можешь знать, что у меня внутри. Я и сама этого не знаю.