Сергей Е. ДИНОВ - Выползина. Портал 55. Дневники 90-х. Роман Страница 6

Как там говаривали на военных сборах опытные «деды», отслужившие в армии перед поступлением в институт? Есть в Союзе три дыры: Эмба15, Кушка16 и Мары17.

Неудачника и скромнягу Федора заинтриговала неукротимая натура брюнетки, за которой угадывалась незаурядная биография. Теперь же ему была гарантирована бессонная ночь, полная мучений и разочарований своими поспешными решениями. Первыми же своими откровенными поступками и фразами брюнетистая стерва подогрела интерес и любопытство скромного холостяка.

Федору, похоже, впервые в жизни начинало везти на поприще любовных авантюр. И поплеваться бы через левое плечо, чтобы не сглазить и ни накаркать чего-либо худого.

Минут через двадцать после ухода брюнетки, когда, казалось, все тихо и мирно разрешилось, дверь с грохотом отодвинуло в сторону. В купе выперло огромную тётку в искрящемся розовом синтетическом халате с потрясающим утесом грудей. Эдакую Наталью Крачковскую кавказского происхождения. Из недр ее необъятной разъяренной утробы прохрипело:

– Какого хрена вы подсунули мне эту стерву! Эту лярву! Эту курву! Эту шлюху!

Приятно, когда столько сочных эпитетов и все совпадают с брюнеткой. Бедный толстяк, научный работник прикидывался спящим, скукожился под одеялом в калачик, подтянул коленки к подбородку и затаил дыхание, хотя именно к нему обращалась мощная дама, в поведении которой угадывалась необузданная любовница, к примеру, директриса мясного торгового павильона на рынке или продуктового магазинчика.

– Или вы заберете свою бэ обратно, – обратилась она к Федору, – или сами ступайте к ней в наше купе. Иначе я закачу скандал на всю ночь!

– Свою?! С каких это пор «мою»?! Послушайте, – попытался Федор урезонить толстенную фурию, – третий час ночи! Мне завтра на работу к восьми утра! – и решил сделать неловкий комплемент:

– Неужели две воспитанные, культурные женщины не могут, молча и спокойно, лечь спать в две разные постели?

– Эта паразитка меня оскорбила! – заявила расстроенная тяжеленная толстуха, грузно и решительно уселась на постель Федора, не собираясь уходить. Матрас под Федором вспучило. Его подбросило, по принципу сообщающихся сосудов, и он треснулся затылком о полочку на стенке.

– Я ей культурно намекнула, чтоб вернулась в свое купе… – захныкала тетя. – А она… она!.. Мерзкая тварь назвала меня бэ! Меня, мать троих детей?!

– Значит, уходить мне, – догадался Федор.

Толстуха не отрывала горящего взора от трясущегося под одеялом толстячка. Выбора не оставалось. Федор с готовностью, с позорной радостью потащил свою дорожную сумку, клетчатый, клеенчатый баул и верхнюю одежду в дальнее купе перед туалетом, где ожидала именно его появления свирепая, но великолепная в своей черной ярости брюнетка. Она сидела на полке в позе киргиза у костра, сложив ножки крестиком, успев переодеться в фирменный спортивный костюмчик «Reebok»18 нежно розового цвета. Свои импортные шмотки, пропахшие насквозь дорогой парфюмерией, но с иным, резким и удушающим запахом, чем брюнеткины, мягкие и запашистые духи, толстая дама забирала сама и прошипела на прощание:

– Сама – «бэ»!

– Это я – «бэ»?! – взвилась попутчица Федора. – Это ты – самое большое «Б»!

– Это я-то – самое большое «Бэ»?

– Да! Ты! – заорала брюнетка. – Самое агроменное!..

– Молчать! Обе! – гаркнул Федор. Скандальные дамы приятно удивились его громкому баритону. Впервые, со времени отправления поезда, разглядели в тщедушном, худосочном пассажире не юношу, но – мужчину. Федор задвинул дверь в купе, решительно вытеснив тощей грудью мощный бюст толстой дамы в коридор.

– Всем – отбой!

Только женщины умеют вести столь содержательные беседы до бесконечности, пока не вцепились бы друг другу в волосы.

– Только без базара, девушка! Хочу одного и один – спать, спать и спать, – предупредил Федор пыхтящую от злобы, раскрасневшуюся брюнетку и улегся в чужую развороченную постель.

– Быстро же ты, согласился, мент! – подогревала сама себя до кипения попутчица.

– Послушай, детка, ты можешь булькать от ярости сколько угодно, только молча! Молча, я прошу! Но если зла на весь мир, – выйди в тамбур и остудись! А лучше – выстави головку в окошко, проветрись. Пожелай дяде спокойной ночи. Можешь звать меня Ферапонт, – пошутил Федор.

– Ферапонт?! – принужденно захохотала брюнетка. – Ок! Ферапонт – мусор из деревни! Лимитчик! Я так и поняла!

Если бы Федор вспылил, заорал, принялся бы объяснять, что, дорогие его родители – беспросветные старики-романтики, пожизненные учителя начальной школы, назвали сына Федором, конечно же, в честь писателя Достоевского, – ругаться бы им пришлось до прибытия поезда в Петербург. Федор благоразумно подавил в себе вспышку гнева, спокойно раскрыл походную сумку, достал бутерброды с высохшим, грустным сыром в слезах. За всеми этими дорожными знакомствами, руганью и недоразумениями он зверски проголодался и не смог бы дожить до утра из-за дикого урчания в желудке.

– Успокойся, детка. Хочешь перекусить?

– Хочу!.. хочу перекусить кому-нибудь горло! – продолжала сочиться ядовитой злобой брюнетка.

– Эк тебя корежит? Сирота, что ли?

Ожидая очередного выброса энергии, Федор приподнялся, чтобы сходить за чаем, но брюнетка вдруг жалобно всхлипнула и отвернулась к окну, где проносились кометами, будто в подземном тоннеле метрополитена, холодные ночные станционные огни.

– Выскажись, дочь моя. Облегчи пред звездами свою грешную мятущуюся душу. Но без меня. Схожу за чаем…

– Священник Фера нашелся, с понтом! – буркнула брюнетка, в прочем уже вполне дружелюбно. Она поджала острые коленки к подбородку. Ступни ее ножек оказались изящными, с маленькими пальчиками с розовым педикюром. Глазки на кукольном личике – большие, черные, в обрамлении огромных ресниц, очень привлекательные томной своей глубиной, с дерзким взглядом сильно обиженной, но умеющей постоять за себя жрицы свободной любви. Брови черные – вразлет. И справа, в уголочке рта – крохотная родинка – «мушка». Как помнилось Федору по рассказам матушки, подобные «мушки» дамы «высшего света» в пушкинские времена навешивали специально, чтобы казаться более соблазнительными.

Федор вышел из купе за чаем.

В коридоре приглушили до туманной желтизны свет. Проносящиеся за окнами огни, будто фотовспышки, выхватывали из сумерек то ручку стоп – сигнала, то номер купе, что невольно впечатывалось в сознание растревоженного Федора. Спальное купе проводников оказалось запертым. На столике служебного купе позвякивали пустые стаканы. Рядом лежали в навал пакетики чая. Чем Федор и воспользовался с благодарностью.

В интимной полутьме купе брюнетка встретила Федора сверкающим, загадочным взглядом. Ее волосы, будто вороньи крылья, разлеглись по плечам, красивым ореолом подсвечивались желтым светильником в изголовье. Вагон мягко покачивался, слабо откликаясь туканьем на стыки рельс.

– Явился, наконец, отче наш, – приветливо раскрыла влажные губки брюнетка. – Я уж заждалась, думала, сбежал в вагон – ресторан.

– Ресторан закрыт. Проводники спят. Самообслуживание… Кстати, про отче… Дедушка мой был иконописцем во втором поколении, – присочинил Федор, хотя дед по маме был всего лишь художником – авангардистом. Но такой уж был Федор господин присочинитель, астрофизик по образованию и программист с торговым уклоном по жизни. Он неловко поставил два стакана в гремящих подстаканниках, расплескал кипяток на белую скатерку.

– Ок! – восхитилась брюнетка и продолжала задираться. – Врублев, значится, с понтом! Похоже, на поколение духовенства совковый внучок поставил большой ментовский крест.

– Кого имеете в виду, сударыня, Рублева или Врубеля?

– Да пофиг! – отрезала брюнетка.

Федор прогудел мелодию из телевизионной рекламы «Нескафе», вспомнил, что у него с собой была походная баночка кофе.

– И встречали ее у фанерной дачки пять дебилов, один краше другого, и все хотели халявного кофе, – пошутил он. Впрочем, неловкую рекламную шутку о расхожем рекламном телеролике не оценили.

– Кофе, чай?! – спросил Федор попутчицу и выложил перед ней пакетики чая и выставил баночку кофе.

– Пофиг! – с благодарностью отозвалась попутчица, но решительно сыпанула из баночки через край в свой стакан кофе, громко зазвенела ложечкой, перемешивая напиток. – Че ж в ментовку занесло такого образованного, культурного интеля? – вновь принялась задираться брюнетка. Она с шумом втянула через трубочку пухлых губ несладкий кофе, отставила стакан в гремящем подстаканнике, заползла под одеяло и сладко, с хрустом в косточках потянулась. Взгляд ее темных глаз казался, при ближайшем рассмотрении, игрив, задирист и настраивал на долгую, интересную беседу.