Полина Дашкова - Никто не заплачет Страница 60

А как бы поступил папа? Он не стал бы ничего рассказывать и выяснять. Он просто перестал бы общаться с таким человеком. Папа говорит, подлецу не объяснишь, что он подлец. Если человекам не понимает, что поступает плохо, твои слова его не убедят.

Какой-то папин аспирант воровал чужие идеи, когда папа узнал об этом, был страшно подавлен и возмущен. Мама говорила: скажи ему прямо, что он вор. А папа отвечал — зачем? Мама настаивала: ему должно быть стыдно! А папа сказал: если ему не было стыдно так поступать, значит, ему это чувство вообще не знакомо. Бывает, человек рождается с каким-нибудь физическим уродством, так вот, бессовестность — это тоже вроде врожденного уродства. Это не лечится.

Соня не любила слушать взрослые разговоры, она часто и настырно влезала в них с вопросами, если не понимала чего-то. Родители терпеливо разъясняли. Они не жалели на это сил и времени, особенно если речь шла о важных вещах.

В том давнем споре между мамой и папой про вора-аспиранта она не поняла главного: кто из родителей прав. Когда мама излагала свою позицию, Соне казалось, она права. Когда папа возражал, девочка начинала думать, что прав он. Оба говорили очень убедительно.

Соня внешне была похожа на маму, однако характер у нее получился папин. В ней с самого раннего детства угадывалась папина мягкая сдержанность, замкнутость. Она никогда не была болтушкой, трудно сходилась со сверстниками. В быту она была почти такой же рассеянной и забывчивой, как ее отец, и так же, как он, тонко чувствовала малейший оттенок фальши в людях. Это чутье поражало, а иногда даже пугало родителей.

Когда ей было четыре года, знакомый привел к ним в гости известного кинорежиссера. Режиссер всячески кокетничал с красивым черноглазым ребенком. «Совершенно врубелевский образ, хрупкость модерна начала века…» — говорил он. А уходя, заявил, что хочет снять Соню в кино. Любая другая четырехлетняя девочка отнеслась бы к такому предложению с восторгом. Однако Соня помрачнела и замкнулась.

Режиссер свое обещание выполнил, позвонили с киностудии, за Соней приехал мосфильмовский «рафик».

— Не хочу, — заявила Соня милой девушке, помощнику режиссера, когда та поднялась за ней в квартиру, — никуда не поеду!

— Почему? — удивились родители и девушка. — Это ведь так интересно, сниматься в кино!

— Интересно, — кивнула Соня, — но мне не нравится тот, главный…

Все поняли, что речь идет о режиссере, и опять спросили:

— Почему?

— У него голова пластмассовая! И весь он пластмассовый, ненастоящий, заявила девочка.

Кинорежиссер был действительно человеком фальшивым и манерным. Он любил работать на публику, взрослые относились к этому спокойно и снисходительно, многие вообще не замечали.

Годам к восьми Соня стала догадываться, что фальшь бывает безобидной, когда человек просто хочет нравиться, старается казаться лучше.

— Есть люди, которым очень важно, какое они производят впечатление, объяснял папа, — они постоянно думают об этом и со стороны иногда выглядят смешно. Но смеяться нельзя, даже про себя, таких людей надо жалеть, им очень трудно…

Соня прекрасно понимала, что папа имеет в виду, и училась быть снисходительной к чужим слабостям.

Федор с самого начала показался ей насквозь фальшивым. Но она знала смеяться над этим нельзя. Ведь все понятно. Он по уши втрескался в Верочку, поэтому из кожи вон лезет. Он пытается скрыть свою простоватость, внутреннюю жесткость и даже приблатненность. Уж это Соня чувствовала за версту благодаря опыту своей элитарной школы. Родители ее одноклассников, разумеется, не были «братками» в общепринятом смысле. Они не сплевывали сквозь золотые «фиксы», не «ботали по фене», иногда на их руках мелькали перстни и наколки, однако перстни были очень красивые, дорогие, с холодным алмазным блеском, а наколки совсем бледные — их старательно выводили в косметических салонах.

Это были люди в хороших дорогих костюмах, с нормальными, даже приятными манерами. Но в их глазах светилось что-то жуткое, хищное, в их речи мелькали особые словечки, из их машин звучала особая музыка. Соня не могла пока точно сформулировать про себя, чем эти люди существенно отличаются от всех прочих. Просто жестокие звериные законы их мира накладывали какие-то особые отпечатки на их лица. И Соня безошибочно угадывала их среди других, нормальных, людей.

Именно этот отпечаток она с первого же дня заметила на лице Федора. Что-то неприятно знакомое мелькало в его глазах, иногда в речи его появлялся блатной надрыв, словно он играл героя песни какого-нибудь Рубашкина или Новикова. Соня удивлялась, почему тонкая, умная Верочка не замечает очевидных признаков фальши и пошлости в своем ухажере.

Из взрослых разговоров, которые Соня никогда не пропускала мимо ушей, она знала, что Верочка много лет любит Стаса Зелинского и что он «разбивает ей жизнь». Сонина мама называла Стаса мерзавцем, Сонин папа говорил, что Зелинский относится к породе умных дураков. Он наиграется в кукол Барби, говорил папа, а Верочку упустит, и это будет самой большой глупостью в его жизни.

Соня много раз видела знаменитого Стаса. Может, он и мерзавец, и «умный дурак», но с Федором его не сравнить. Зелинский нормальный, «свой». В нем нет никакой приблатненности, он из того же мира, что мама с папой. Вера, друзья и знакомые родителей. А вот Федор — из другого мира, чужого и враждебного. И почему Верочка не хочет этого замечать, совершенно непонятно.

Конечно, Верочке будет неприятно услышать такую гадость о своем распрекрасном Федоре, но рассказать необходимо. Должна же она знать, за кого собралась замуж! Пока не поздно, пока его нет, а Верочка сидит одна за своим компьютером и работает, надо ей все рассказать. Он ведь опять заявится вечером, поведет ее куда-нибудь. Этого нельзя допустить. Она должна узнать правду как можно скорее!

Приняв это разумное решение, Соня немного успокоилась, подошла к подъезду, набрала цифры шифра-кода на домофоне.

На улице ярко светило солнце, и в первый момент ей показалось в подъезде совсем темно. Она не обратила внимания на высокого сутулого мужчину, который возился у почтовых ящиков. Но мужчина обернулся и пошел прямо на Соню. Сначала она не испугалась, только очень удивилась. Ей показалось, он собирается пописать, прямо здесь, в подъезде, у нее на глазах. «Какой-то бомж пьяный-сумасшедший», — вполне спокойно подумала она. Шагнула в сторону, к лифту, но он тоже шагнул и подошел совсем близко. И тут раздалось какое-то невнятное, быстрое бормотание:

— Девочка, девочка, не бойся, ну не бойся, подойди, потрогай…

Соня страшно закричала, рванула вверх по лестнице, сердце ее колотилось, к горлу подступила тошнота. Она поняла, что значила распахнутая ширинка длинного дядьки и почему его руки копошились в этой ширинке.

Конечно, она много раз слышала о том, что есть такие люди. Она даже знала сложное медицинское слово «эксгибиционист». Но от этого ей было не легче. Она неслась вверх по лестнице, страшно кричала, ей казалось, дядька со своей ширинкой гонится за ней, перепрыгивая через две ступеньки и бормоча:

— Девочка, не бойся…

Сверху, на пятом этаже, щелкнул замок, открылась дверь. Сначала Соне навстречу примчался Мотя, стал прыгать, облизывать лицо, грозно гавкать куда-то вниз. Через минуту подбежала Вера.

— Сонечка, солнышко, что с тобой? Ну, успокойся, маленькая, что случилось?

— Там… там… — только могла выговорить Соня, показывая вниз.

Но там уже никого не было.

— Пошли в милицию, в районное отделение. Прямо сейчас, — жестко сказала Надежда Павловна, которая оказалась дома, — это не первый случай в нашем микрорайоне. Вчера я была на вызове в соседнем доме, там девочка семи лет с хронической астмой. У нее тоже был такой случай. После этого начался сильный приступ, потом обострение.

Соня выпила залпом чашку холодного чая с лимоном, успокоилась, и вместе с Надеждой Павловной они отправились в районное отделение милиции, которое находилось совсем близко через улицу.

— Здравствуйте, — обратилась Надежда Павловна к дежурному за стеклянной перегородкой, — только что в нашем подъезде к ребенку подошел мужчина с… Надежда Павловна запнулась, — с обнаженными половыми органами. Это не первый случай, я бы хотела поговорить с кем-нибудь, написать заявление. Его необходимо найти.

— К тебе подошел? — дежурный посмотрел на Соню.

— Ко мне, — кивнула она.

— Он тебя трогал?

— Нет. Только говорил… бормотал.

— А потом?

— Я закричала и побежала наверх.

— Он бежал за тобой?

— Не знаю. Я боялась оглянуться. У него была расстегнута ширинка, он вывалил все свое хозяйство… Он высокий такой, худой, сутулый.

— Ладно, пройдите по коридору направо, восьмой кабинет.

Прежде чем отойти. Соня привстала на цыпочки и заглянула на стол дежурного. Внимание ее привлекла большая фотография, лежавшая под стеклом на столе. Она видела вверх ногами и очень старалась разглядеть как следует.