Анатолий Безуглов - По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска Страница 62

— Хорошо законы знаете, — заметил Игорь.

— В колонии научат!

— Так спекулировали билетами или нет?

— Не помню, много времени прошло. Говорил же я раньше.

— Это не страшно. Мы еще много раз повторяться будем. Вот выписка из книги доставленных в шестое отделение милиции: «Шалимов — за спекуляцию билетами. Материалы направлены в пятое отделение милиции по месту жительства», — прочитал Алтаев.

— Ну, раз задерживали там, значит, бывал. Много вы копались, наверное, пока нашли, а что толку?

— Про толк будем говорить потом. Вот выписка хозяйственной части исправительно-трудовой колонии, где вы отбывали наказание. Читайте!

Шалимов взял в руки листок.

— Прочли? Ваша мать прислала вам голубой пиджак из вельвета?

— Я этого здесь не вижу. Написано: «пиджак один, ношеный», — прочитал Шалимов.

— Не видите? Вот объяснение матери, что она сама шила пиджак голубого цвета и послала его в колонию. Теперь видите?

— Теперь вижу. Действительно, послала мне пиджак голубой, все правильно.

— А почему в колонии не говорили и бежали после этого?

— Бежал я не после этого, я уже все объяснил, второй раз не буду. А про пиджак забыл, кто о старых вещах помнит?

— А где пиджак?

— Износил и выкинул.

— До ареста ходили в нем?

— Ходил, конечно.

— А весной шестьдесят девятого года ходили?

— Не помню я одежду, в которой тогда ходил. Я же не знал, что через столько лет спрашивать будут.

— Проведем опознание, — сказал Алтаев, хотя знал, что не будет этого: забыла дворничиха приметы.

— Вы, начальник, что хотите делайте, а чужое дело брать не буду.

Разговор так и не получился. Алтаев не рассказывал Шалимову подробных деталей убийства, только спрашивал и спрашивал, пытаясь уточнить обстоятельства дела. Ответы следовали односложные: не помню, забыл, давно было. Отвечал он на разные вопросы по-разному, только на один вопрос Алтаев всегда слышал: «Я не убивал!»

Вечером, отправив Шалимова в камеру, Игорь почувствовал настоящую физическую усталость, все тело ныло, будто целый день таскал кирпичи.

Накурили мы… — Игорь подошел к окну открыть форточку.

— Что он сказал? — этим вопросом утром встретили Игоря Зимин и Колесников.

— Признался! Была у него голубая куртка. Добились, вот счастье какое! — Алтаев был явно раздражен. — А у вас?

— Мать Шалимова подтверждает про куртку. Ножа сапожного у сына, говорит, не видела, ни про какое преступление сын ей не говорил, по ее словам, он ничего и не делал. Насчет билетов, говорит, вызывали ее в детскую комнату лет десять назад, предупредили, чтобы за сыном лучше смотрела. Что делал сын в шестьдесят девятом году, не знает. Вернее, знает, что из школы его исключили, нигде не работал — устраивался. Вот и все.

— А у меня еще меньше, — мрачно сказал Колесников. — Был у дворничихи — ругается, ничего, говорит, не помню и не узнаю. Куртку голубую помнит, но и ее не узнает. Ну, с пиджаком ясно, ходил он в голубом пиджаке, но вот был ли убийца в голубом пиджаке — вопрос! А как доказывать, если и был? Я не успел побывать только у старушки, которая нож нашла. Завтра пойду — она старая, что ее сюда вызывать?

— Ладно, навести старушку, нож-то потеряли, хоть фото ей покажи. Она, конечно, нож не узнает, но закон требует — сходи, — сказал Алтаев. — А сейчас еще раз Шалимова вызовем, втроем поговорим с ним.

Шалимов пришел раздраженный и злой.

— Ну как, подумали ночью? — спросил Алтаев.

— Ночью спать надо, а не думать. Да и не о чем мне думать.

— Как знать! — загадочно сказал Колесников. — Значит, к убийству непричастны?

— Непричастен.

— И куртки голубой не носили?

— Куртку носил, говорил уже.

— А у нас показания есть, что парень в такой куртке поссорился с убитым, а потом пошел за ним. И приметы называют.

— Не знаю, что у вас есть, такие пиджаки у половины москвичей были.

— Так уж и у половины, — усомнился Зимин. — Вам же мать шила.

— Ну и что? Ходил я в пиджаке, а убийство при чем? Разве кто был в пиджаке, тот и убил? Докажите!

— Докажем! Если вы убили, то докажем, — ответил Алтаев.

— Если не вы, тогда извинимся, а дело на вас передадим в суд по статье 188 за побег.

— Видно, придется извиняться. Побег есть, признаю. И кражу в Туле сразу признал, читали дело?

— Мы многое про вас читали, Шалимов. Говорят, вы ранней весной без пальто ходить любите? — неожиданно спросил Зимин.

— Кто это говорит? Что я — пижон?

— Опять нам вопросы задаете: кто говорит? Люди говорят. Вы что, на необитаемом острове живете?

— Так врут люди, никто не будет помнить, в чем пацан ходил десять лет назад, в пальто или без, а раз так говорят, значит, врут.

Шалимов вел себя спокойно, можно было даже сказать, излишне спокойно. Когда его увели, Алтаев задумчиво проговорил:

— Что-то он очень спокоен. Не может человек так быть спокоен, когда его в убийстве обвиняют, не должен он быть спокоен. А если невиновен, то тем более волноваться должен. И потом, вы заметили, — чувствуется, что он внутренне подготовлен к вопросам, как будто отрепетировал свои ответы заранее. Иногда автоматически отвечает там, где надо бы подумать, а иногда над простым вопросом раздумывает. Тут что-то не так.

— Ты, Игорь, свои психологические обобщения вместе собери и в конверте судьям отдай. Вот, мол, вам, товарищи судьи, доказательства вины человека в таком серьезном преступлении, как убийство, тем более что ничего другого у нас нет, — сказал Зимин. — За такие доказательства адвокат тебе огромное спасибо скажет. Да что я говорю! Какой прокурор обвинительное заключение подпишет? Смех один…

— Но мы же сами чувствуем, знаем, что нашли убийцу! — воскликнул Колесников.

— Прав Володя. Мало знать и чувствовать, — сказал Алтаев, — мы должны теперь докопаться до истины — доказать или виновность или невиновность, нельзя отступать.

Шло время. Ежедневно Алтаев по нескольку часов просиживал с Шалимовым. Хотя разговоров об убийстве велось много, они ни на шаг не приблизились к истине. Вопросы типа «Ну как он?» почти прекратились. Колганов систематически вызывал группу Алтаева к себе и с Шалимовым поговорил раза два-три: результат был не лучше, чем у Алтаева.

— Молчит? — спросил Алтаева Арсенян, столкнувшись с ним в коридоре после общего собрания.

— Плохо, Юра. Как в твоей песне, помнишь?

Не брал я на душу покойниковИ не испытывал судьбу,А я, начальник, спал спокойненькоИ весь ваш МУР видал в гробу, —

страшно искажая мотив, пропел Игорь.

— Ой! Ты лучше стихи читай, Алтаев. Жалко, конечно, а признается — не легче. Что от признания толку? Ну, ни пуха ни пера!

От допроса к допросу Шалимов становился все более молчаливым и замкнутым. Он уже не спорил с Алтаевым, как раньше, по различным вопросам, ничего не говорил даже на темы, не относящиеся к его делу. На вопросы отвечал односложно: «Забыл», «Нет, не я», «Не помню»… Часто просто молчал и слушал монологи Алтаева о добровольном признании, о совести. Слушал и молчал. И вдруг…

В один из длинных июльских вечеров, когда Алтаев, изрядно устав, в который раз задавал надоевшие вопросы и говорил про совесть, Шалимов вдруг резко выпрямился на стуле и сказал:

— Да, я! Я убил этого Семнова или как его там?

Игорь вздрогнул, ему показалось, что он ослышался. Нет, Шалимов сидит перед ним, смотрит прямо в глаза и ждет. Алтаев встал из-за стола, подошел к арестованному:

— Мы давно это знали, Николай. Еще когда запрос в колонию посылали, начали тебя подозревать.

Шалимов разминал в руке сигарету.

— Хоть не нашли меня сразу, а покоя не было, боялся я все время. Вначале почему-то не очень, а потом… — Шалимов затянулся. — Лежишь на нарах вечером, думаешь, ждешь чего-то. Теперь все, чистый, ничего больше нет.

— А подробности помнишь?

— Плохо помню. Весной дело было, в шестьдесят девятом году. Месяца не знаю, март или конец февраля. Стоял я около «Художественного», выпивши был. Какой-то парень меня толкнул, заспорили, обозвал он меня и пошел. Психанул я — и за ним. Догнал, в подворотне ножом ударил и убежал. Не знал, что с парнем, думал — ранил. Потом уже, когда шум пошел, узнал, что убил…

— А нож какой был? Где он?

— Сапожный нож, я его выбросил в подворотне где-то.

— А одет во что был?

— В куртке, в пиджаке этом голубом был. Я домой прибежал, снял его, бросил. Мать мне его в колонию два года назад прислала. Я его сразу выбросил.

— А выпил ты тогда почему?

— Кто его знает! Приятель угостил, сказал, что именины у него, спасибо ему! Разве я трезвый такое сделал бы? — Шалимов нервно передернул плечами. — Теперь все, больше ничего не помню.