Керен Певзнер - Смерть саксофониста Страница 7

– Глупости! – брякнула Лина. – Яд горький, а Руби играл несколько минут. Неужели он не почувствовал горечь?

– Если Михаэль говорит, что яд сильный, то его можно было нанести не на весь мундштук, – запальчиво отстаивала я свою версию. – Вполне достаточно небольшого пятнышка… Ищите у Руби во рту ранку, вроде укола! – заключила я.

– А что ж, это мысль… Где у вас телефон? – Михаэль набрал номер полицейского управления.

– Виктор? Это Борнштейн. Проверь, пожалуйста, имеется ли во рту у Вольфа ранка, как от укола? Что? Да? Спасибо.

Михаэль посмотрел на меня, и я поняла, что подразумевают под выражением «квадратные глаза».

– Что? – подавшись вперед спросила Лина.

– Есть след укола на внутренней стороне нижней губы. Вокруг него самая большая язвочка…

– Ну, ты даешь, подруга! – сказала Лина и восхищенно выматерилась.

Мне стало неудобно перед Михаэлем. Он как будто не знает русского языка. Но кто их разберет, полицейских?

С начала визита старшего следователя прошло около часа. Лина поднялась со стула.

– Вижу, что у вас свои дела, а мне нужно срочно повидать вдову.

– Я объясню тебе, как доехать, – сказала я с облегчением. Поездка к Вольфам для меня отменялась.

– Конечно, вы понимаете, госпожа Коган, – со всей серьезностью произнес Борнштейн, – что в интересах сохранения тайны следствия вы должны весь наш разговор держать в секрете…

– Вот так всегда, – вздохнула Лина, – как только узнаешь что-нибудь стоящее, вечно на свет божий вылезает или тайна следствия, или высшие интересы, или еще подобная хренотень. Обещаю, пока не найдете убийцу, ничего никому не скажу. Но потом – напишу первая!

– Согласен, – невозмутимо отреагировал Борнштейн.

Проводив Лину до дверей, я вернулась в салон.

– Скажите, Валерия, музыканты из ансамбля на свадьбе говорили по-русски?

– Да, – кивнула я.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Михаэль, – прошу вас составить мне компанию. Не возражаете?

– Чего уж там… – и я пошла собираться.

До Оленьего парка мы добрались минут за пятнадцать. На просторной стоянке, вчера вечером не вмещавшую все машины гостей, сегодня стояли на приколе лишь три машины. Одна из них, не первой молодости микроавтобус, была украшена по борту разноцветной надписью «Ансамбль Ностальжи».

Банкетный зал выглядел уныло. Столы ощетинились ножками перевернутых стульев, со стен сняли композиции из цветов и листьев, а лампы светили в полнакала.

В дальнем углу зала, на эстраде, репетировали музыканты. Слышалось треньканье гитары и приглушенный разговор.

– Интересно, кто из них саксофонист? – шепотом спросила я.

– А это мы сейчас узнаем, – Михаэль подошел к музыкантам, – можно вас?

К нам на площадку перед эстрадой спрыгнул длинноволосый парень с маленькой золотой сережкой в левом ухе.

– Я вас слушаю…

– Следователь Борнштейн, – официально представился Михаэль, – а это госпожа Вишневская, она помогает мне с переводом.

Парень с сережкой кивнул и протянул руку для рукопожатия:

– Руководитель ансамбля Йоханан Кравец.

– Скажите, Йоханан, почему вы вчера на свадьбе дважды сыграли одну и ту же мелодию? У вас что, репертуара не хватает?

– Ну, зачем вы так… – нахмурился музыкант. – Мы до утра можем играть и ни разу не повториться. И джаз, и восточную музыку, и попсу…

– Хорошо, хорошо, не обижайтесь, – остановил его Борнштейн. – Просто я профан в музыке и хотел прояснить ситуацию. Вы играете то, что хотите, или идете навстречу пожеланиям публики?

– Нет, мы обходимся без самодеятельности, – серьезно сказал парень. Не хотим попасть впросак. Кто знает вкусы публики? Пусть уж лучше заказывают, а мы сыграем все в лучшем виде.

– Как это обычно бывает?

– За несколько дней до торжества, к нам приходит клиент и уточняет список произведений, – Йоханан так и сказал: «Произведений», с заглавной буквы, – которые он хотел бы услышать.

– И что вам заказал Руби Вольф?

– А к нам не Руби приходил, а его зять. Он сказал, что Руби ему поручил составить список, – Йоханан недоуменно посмотрел на следователя и добавил. У нас почти всегда молодые музыку заказывают.

– Было что-то необычное в списке?

– Да нет, не было. Морис оказался любителем джаза, причем классического, старого. А для нас это хорошо, у нас, знаете, какой саксофонист классный Веня. Поэтому «Сент-луи-блюз» Армстронга и «Рапсодия в стиле блюз» Гершвина были заказаны дважды.

– И в обоих сольная партия саксофона, – уточнила я.

– Можно, конечно, сыграть и без саксофона, – заметил руководитель ансамбля. – У нас синтезатор есть, выкрутились бы. Но эффект, конечно, был бы уже не тот.

– А почему вы не использовали синтезатор на этот раз? – спросил Михаэль. – Кстати, на нем играет другой музыкант?

– Да, – кивнул Йоханан, – но мы думали, что сыграем так…

– Так куда же делся ваш Веня? Не кажется ли это вам странным: уйти вот так, посередине выступления, бросить инструмент?

– Ему позвонили на сотовый телефон и сказали, что звонят из больницы его мать срочно госпитализировали. Вот он и сорвался с места. Вы не думайте, у нас такой случай из ряда вон выходящий. Просто он знал, что у мамы плохое здоровье и недавно оно ухудшилось.

– В какой больнице ее госпитализировали?

– В «Сороке».

– Как ее фамилия?

– Ее? Не знаю. Но у Вени фамилия не из частых. Додельзон. Может, и у мамы его такая же фамилия?

– Последний вопрос: почему Вениамин не взял свой саксофон? Это же дорогой инструмент.

– Мы всегда возим инструменты в нашем микроавтобусе. Поэтому смысла таскаться с ним не было. А вот мундштук он взял. Мундштук – это как соска. Музыкант к нему привыкает и не может пользоваться чужим. Хороший саксофонист это делает машинально.

– Очень интересно… – пробормотал Михаэль в недоумении. – А как же Руби играл без мундштука? Это возможно?

– Вы что, смеетесь? – фыркнул Йоханан. – Вы в машине без колес когда-нибудь ездили?.

– Значит, ваш Веня в спешке забыл мундштук на саксофоне.

– Нет, – категорически заявил Йоханан, – мы с ним знакомы пять лет. За все это время он ни разу не расставался с мундштуком. Его же мыть надо после выступления.

– Как же, в таком случае, играл вчера Руби? У него что – свой мундштук был? – озадаченно спросил Борнштейн. – Вы говорите: без мундштука играть невозможно. Ваш Веня уехал вместе с мундштуком… Могу я взглянуть на саксофон?

Музыкант отошел от нас, чтобы принести требуемое, а я стояла и раздумывала, стоит говорить или нет… Наконец тихо произнесла:

– Я видела мундштук

– Как? Где? – спросили меня одновременно Михаэль и Йоханан, вернувшийся с футляром.

– Когда мы с Линой стояли около эстрады, я загляделась на саксофон и ясно помню, что мундштук на нем был. А потом Руби начал играть.

– Валерия, вы точно помните? Это очень важно!

– Да что я, ослепла что ли? – обиженно сказала я. – Он же черный, заметный. Откройте футляр и убедитесь сами.

Следователь встал, молча подошел к футляру, открыл его и, заглянув, продемонстрировал мне содержимое. Мундштука на саксофоне не было…

Михаэль морочил мне голову еще около часа. Я горько пожалела, что Лина избежала этой участи. Он выспрашивал, не видела ли я, кто стоял рядом с эстрадой за пять минут до происшествия, за минуту, через минуту после того, как закончил Руби, и так далее, без конца. Но я твердо стояла на своем: у эстрады в течение десяти минут, кроме нас с Линой, никого не было.

Наконец, Борнштейн понял, что от меня больше ничего не добиться, и отстал. Он принялся расспрашивать музыкантов, а я, от нечего делать, пошла бродить по Оленьему парку. Ноги сами принесли меня в ту сторожку, около которой намедни мы с Денисом отсиживались в кустах.

Дверь была полуоткрыта. Ничто так не стимулирует здоровое любопытство, как незапертая дверь. Просто невозможно не войти. И я вошла.

Внутри стоял запах пыли. В углу столбиком были нагромождены пластмассовые садовые стулья. Валялись какие-то пакеты, картонные коробки. В общем, кладовка для почти ненужных вещей.

Пожалев, что вообще сюда зашла, я повернула было обратно, но тут мое внимание привлекло окно. Мутное, давно не мытое стекло практически не пропускало света. Но даже в при таком слабом освещении я заметила, что на грязном подоконнике что-то валяется. Подойдя поближе, я пригляделась и протянула руку, чтобы взять этот предмет. Но тут же отдернула, так как на подоконнике лежал конусовидный эбонитовый наконечник – скорее всего, пропавший мундштук от саксофона. И у него был отломан кусочек с краю.

Поспешив выйти из домика, я бросилась было бежать к Михаэлю, но остановилась и задумалась. Пока я его найду, пройдет пять минут или десять. Все может случиться за это время. Лучше не рисковать. И я не нашла ничего лучшего, как позвонить ему по сотовому телефону.