Хараламб Зинкэ - Современный румынский детектив Страница 74

себе цену. Да… Я вот объясняю, объясняю, а вода — как зеркало… Не клюет? Терпение! А я пока вздремну на солнышке. Не беспокойся, музыка будет: в последнее время, черт его знает, я почему-то храплю.

— Храпишь ты, дорогой коллега, уже лет тридцать, если я не сбился в счете.

— Это правда, Дед, но в последнее время я храплю так, что можно испугаться. Иногда я просыпаюсь от собственного храпа весь в холодном поту…

Вода была прозрачная, тихая. Панаитеску, не дождавшись клева, начал зевать.

— Какое впечатление на тебя произвел Урдэряну, дорогой коллега? — спросил Дед, не давая своему помощнику заснуть так быстро. Он знал, что шофера легко разговорить, а майору нравилось слушать его, так сказать, одним ухом, одновременно думая над серьезными, еще нерешенными проблемами.

— Шеф, честное слово, этот тип мне не симпатичен. А его женушка… Просто черт в юбке! Такая женщина может дать тебе крылья, но может и в пропасть толкнуть. Даю руку на отсечение, что Урдэряну не остался бы здесь, он мог далеко пойти, но она на всю жизнь пригвоздила его к этому месту. Теперь он у нее под каблучком. Только, шеф, я очень хорошо знаю, почему ты задал мне этот вопрос… Постой, смотри, поплавок, кажется… Нет, какое там!

Видать, рак, а ну-ка, тяни!

Дед поднял удочку обеими руками, как лопату, на крючке действительно висел рак, он разжал клешни и камнем упал в воду.

— Ясно, падаль, общее загрязнение, — сказал Панаитеску, вспоминая слова, которые он так часто встречал в прессе. Проблемы окружающей среды в свое время объяснил ему Дед. Панаитеску насадил на удочку новую наживку и продолжал:

— Сижу я и думаю. Знаю, что и ты думаешь: для чего мы меряли землю? Кому это нужно? Кстати, я вот понять никак не могу, кто звонил полковнику Леонте? Более того, руку даю на отсечение, что звонили не ему. Откуда известно, что наш начальник Леонте? Значит, звонили по разным адресам, нешуточное дело, не экономили на телефоне. И если поднялся такой шум вокруг деревянного циркуля, значит, нет дыма без огня, и твоя блестящая интуиция и на этот раз сработала безотказно. Верно?

— Именно поэтому я просил тебя найти укромное местечко, где бы нас никто не беспокоил, дорогой коллега. Я должен признать, что за эти несколько дней мы не слишком продвинулись вперед, я бы даже сказал, что мы стоим в начале пути. Любой поступок обусловлен какой-то побудительной причиной. В данном случае причину удивительно трудно нащупать. Что-то здесь связано с землей, я в этом не сомневаюсь. Однако я не могу устаповить логической связи между смертью Анны и этой землей. Прежде люди убивали друг друга из-за клочка земли. Кто-нибудь распахивал плугом межу соседа — и до драки был один только шаг. А теперь кто у кого будет красть землю? Или тягаться из-за нее? В данном случае общественная организация не может заниматься самоворовством. В чью пользу и зачем? Поверь мне, после разговора с Урдэряну у меня голова просто-напросто раскалывается от вопросов, а я ни на один не могу ответить. Трудность, несомненно, состоит и в том, что мы плохо знаем сельскую жизнь… Ты можешь украсть, скажем, у кооператива повозку кукурузы, то есть частное лицо крадет у общественной организации ее собственность. Мотив ясен, и закон тут срабатывает без осечки. Но в дело Анны Драги вмешались, кажется, куда более сложные факторы. Я не понимаю, кого она могла потревожить, измеряя землю! Где тут собака зарыта? Наш землемерный эксперимент вызвал переполох. Прошу тебя, дорогой коллега, не спи, я хочу продолжить рассуждения вслух, мне необходимо кое-что проверить, и я думаю, что твоя практическая сметка окажет мне неоценимую помощь. Во-первых, я не понимаю, почему Апостол Морару дважды приводил меня на одно и то же место, то есть к обрыву, где, как я подозреваю, произошло преступление. Во-вторых, Гидеон Крэчун не просто таскает к себе землю, тут есть нечто символическое. Крэчун, по моим понятиям, не просто сумасшедший. Скорее всего, он шизофреник. Порой он судит, как нормальный человек, но при всем том у него есть некий пунктик. Сама по себе затея с глотанием земли, лепкой макета бывшего дома и будущих могил сегодняшних врагов не говорит в пользу здравого рассудка. Однако глубинные мотивы его поведения отнюдь не бессмысленны. Потому этот тип довольно опасен, он одержим какой-то манией. Я думаю, дорогой мой друг, что мы впервые сталкиваемся с таким клубком проблем. Я не зря спросил тебя, какого ты мнения об Урдэряну, именно о нем, хотя был уверен (как и случилось), что ты заговоришь и о его жене. Видишь ли, есть основания полагать, что весь их спор был превосходной сценической постановкой, а мы были бедными зрителями, единственным правом которых было наслаждаться съедобным реквизитом — он-то был, должен признать, совершенно замечательного качества. Не пойми меня неправильно, не было у них ничего разработанного заранее, намеренного. Была импровизация, нечто интуитивное, как у настоящего таланта. Может быть, они даже сами не сознавали, что каждой репликой плели сеть, желая исподволь выведать у нас факты, которые их интересуют в этом деле. Дорогой мой коллега, у меня такое впечатление, что, в сущности, они нас допрашивали, как рядовых подозреваемых, которых надо расколоть. Ты задавался вопросом — кто позвонил в уезд. Да он же и позвонил! Поверь мне, именно он, хотя при нас недоумевал и выражал нам всяческое участие. И еще скажу, не очень-то рискуя ошибиться, что королева в шахматной партии, которую мы разыгрывали, — это Эмилия, она знает абсолютно все.

Панаитеску почесал подбородок, потом затылок. Майор выражался как-то не совсем ясно, перескакивал с одного на другое. Однако шофер знал, что он, собственно, сейчас не нужен Деду, майору достаточно было слышать самого себя, рассуждать вслух.

— Дед, — сказал Панаитеску, вспотевший от напряжения; его удочка слегка подрагивала, — напрасно ты мусолишь так и этак эти и другие факты. Я отказываюсь верить, что Урдэряну что-то знает про преступника. Ты со своей железной логикой можешь говорить все, что хочешь, я все равно не верю. У человека могут быть какие-то личные интересы, допускаю, но чтобы он знал про преступника и не сказал — это исключено. Руку даю на отсечение.

— Интересно, интересно, дорогой мой! Подойди ко мне, я тебе руку пожму, ты и не подозреваешь, какую важную истину ты мне раскрыл. Каждый раз, когда ты тем или иным способом вносишь свой вклад в расследование, я убеждаюсь, что у тебя с пеленок были задатки великого детектива. Да, дорогой мой, значит, ты считаешь, что про преступление он ничего не знает? Так. Зато, говоришь, у него есть какие-то интересы. Дорогой Панаитеску, — и Дед горячо пожал ему руку, к радости шофера, который чувствовал себя весьма польщенным, — ты точно ответил на вопрос, на который я собирался ответить, но не отважился. Итак, Урдэряну замешан тем или иным боком, потому что раз у него есть интерес, то и к делу он как-то причастен.

— Шеф, этого я не говорил.

— Знаю, дорогой мой, но развиваю силлогизм дальше. Итак, к делу он причастен независимо от того, знает он или не знает, кто преступник. Существование преступника ясно и для него, отсюда — боязнь, что преступник будет пойман, что одновременно с арестом будут задеты и его интересы или, как ты выражаешься, дорогой коллега, личные интересы. Значит, дорогой Панаитеску, сегодня нам предстоит еще кое-что сделать: ты добудь сельскохозяйственную карту, а заодно и математический справочник. В это время я, — продолжал майор, не заметив, что последнее поручение очень не поправилось шоферу, — проверю несколько чрезвычайно важных деталей, в зависимости от которых буду точно знать, нужно ли прибегнуть к эксгумации останков Анны Драги или нет.

— Как, шеф? Тревожить покойницу? — И Панаитеску машинально перекрестился. — Смотри, это…

— Дорогой Панаитеску, я не уверен, но я тебя предупредил, чтобы в случае чего ты был готов и к такой неприятности.

— А с рыбой что будем делать? Вечереет, начинается клев.

Действительно, поплавок удочки Деда легко погрузился в воду. Панаитеску, забыв о тяжелых и неприятных поручениях, которые надо было еще выполнять в тот день, почувствовал, как сильно забилось сердце.

— Сейчас, шеф, сейчас…

Дед рванул удочку, но ореховый прут согнулся, как лук, и Панаитеску мигом подскочил к шефу, ухватил удочку, потом, чтобы не испортить удовольствия майору, отпустил ее и стал сыпать указаниями, как действовать, чтобы не упустить добычу, весом, по его прикидке, около двух килограммов.

— Так, малыш, теперь тащи, тихонько, не дергай, а то влеплю тебе пару горячих, так, молодчина, — приговаривал Панаитеску, совершенно забыв, что он обращается не к соседскому мальчишке, с которым он обычно по воскресеньям отправлялся на рыбалку.

Деду удалось подтащить к берегу большую рыбу, и Панаитеску, забыв, что он в лучших своих туфлях, залез в воду по лодыжку и схватил за жабры карпа. Панаитеску тут же без тени сомнения объявил, что рыба весила килограмм восемьсот сорок пять граммов.