Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела Страница 77

– Когда Мишка приходил, – глядя ему прямо в глаза, не дрогнув, ответила Маша. Пускай думает, что она и Мишке рассказала.

Так она казалась сама себе в большей безопасности. Что за нелепость – всегда правду говорить!

Мишка… Как она вообще могла его в чем-то подозревать! Это же Мишка! «М+М=Д». Почему она сразу, с первой встречи решила, что Михаилу что-то от нее нужно? Да просто так, с первой встречи решила, а потом уже по привычке думала. И в своем выдающемся списке записала его под номером один. Да и сам это список был идиотским, что и говорить, собрала знакомых, ни в чем не повинных людей и принялась их скопом подозревать. Всех подозревала совершенно напрасно. Лучше бы вместо этого внимательно по сторонам смотрела, эта картинка перед ее лицом каждый божий день маячила в последнее время. Почему, ну почему она раньше не разглядела? Наверно, потому что водку не пила.

Маша вспомнила, как они с Александрой в первый раз поехали в Нозорово. Они сидели в сквере на лавочке, а невдалеке стайкой, кружком сидели на корточках уголовники, вольнопоселенцы, пили пиво, передавая по кругу бутылку. Они сидели на корточках так же ровно, устойчиво, как любил сидеть Вадим, так же держали бутылку, обхватив двумя руками. Вот сколько уж лет прошло, как Степаныч освободился, а он до сих пор ровненько на корточках сидеть умеет. Маша заваливается назад, и ноги затекают, а Степаныч умеет, говорит, удобно. Степаныч ей один раз рассказывал про зону, только один раз. Говорил, что самое страшное в их краях – это постоянное чувство холода, оттого так ценится любое тепло, каждая его частичка. Поэтому и кружку держат двумя руками, чтобы согреть пальцы, поэтому рублевым считается место у батареи, к которой можно прижаться спиной. И еще рассказывал про то, как готовят чифир, чиф: в железную кружку с кипятком кладут заварку, накрывают и дают настояться, а потом еще два или три раза подогревают на огне, не давая закипеть. Заварки кладут аккурат спичечный коробок, даже денежным эквивалентом там служит коробок сухих чайных листьев. Настоявшиеся чаинки оседают на дно, а получившийся прекрепкий напиток пьют. Пить его нужно по правилам, по два маленьких глотка, передавая по кругу кружку. Степаныч сам-то чифир не пил, Маша никогда не видела, но рассказывал, что это как своего рода наркотик – сильно бодрит и вызывает привыкание, многие и после освобождения его варят.

– Как Саша? Как поживает? – ровным голосом поинтересовалась Мария.

– Да поживает, меня ждет. – Вадим не стал вдаваться в детали. И как она все же догадалась? Или кто подсказал? Зачем, без этого все было бы легче, для нее по крайней мере.

Ведь это именно Александра приложила все усилия для того, чтобы Маша обратила на Вадима внимание. Обещала найти жениха и нашла. Всех прочих раскритиковала, а этого на блюдечке поднесла с голубой каемочкой. И Маша тогда вместе с ними радовалась совпадению их фамилий, даже отправилась отмечать сей любопытный факт в кафе.

Ну и дуреха же Маша, ну что за дуреха! Майор внутренней службы, заместитель начальника по оперативной работе… Вадим последние пять лет за решеткой провел, жизнь на зоне вдоль и поперек изучил, и на товарищей по несчастью насмотрелся, и на людей, их охраняющих. Кем ему еще было представляться – не академиком же, в самом деле. Нет, все правильно, молодцы они.

– Это она все придумала, да?

– Она, – не спорил Вадим, к чему теперь спорить, – жена у меня сообразительная, на лету схватывает.

Он вздохнул, поморщился. Выходило все так, как ему совершенно не хотелось. Машка ему нравилась, очень нравилась. Бесхитростностью своей, своей доверчивостью, наивным своим восприятием окружающего мира. Эх, сложись все по-другому, мог бы рядом с такой бабой до конца века прожить припеваючи. Но это уже совсем другая история, из области сказок… А теперь придется с ней что-то решать, раз уж обо всем догадалась. Приговор себе девочка подписала собственным умишком, и ничего другого не придумаешь. Не хотелось Вадиму грех на душу брать, видит Бог.

– Вадь, – как будто ничего не произошло, продолжала расспрашивать Мария, – а с чего вы-то вспомнили про бриллианты? Я ведь Сашке, когда эту историю рассказывала, так и сказала: миф нашей семьи, притча. Так просто рассказала, повеселить хотела. Да, вот уж повеселила…

– Да ни при чем ты здесь, Маша, не огорчайся, – успокоил Вадим. – К тебе старуха приезжала, хозяйка этой квартиры, вот она и рассказала.

– Бабушкина сестра? – изумилась Маша. Маша хорошо помнила этот визит, помнила, как заходили они поговорить в пустой Александрин музей, пили там чай. Только никакого разговора о бриллиантах не было, ни слова не было сказано, это она точно помнила. – Нет, что-то вы напутали, ребята. Я нашу последнюю встречу хорошо помню.

– Хорошо, да не очень. Ты задержалась, чашки мыла, а старуха вперед пошла, в сенях возьми и ляпни себе под нос, типа, что за беда, у девочки такие драгоценности дома, в Питере, живи и радуйся, истинно миллионы, если продать, а она тут прозябает, шею гнет за копейки. Ты не слышала, а жена моя услыхала.

Было так странно и непривычно слышать от Вадима о какой-то жене. Какая может быть жена, когда еще совсем недавно, этой ночью шептал он ей на ушко, разгоряченной, совершенно другие слова.

«Почему мне не больно? – удивлялась сама себе Мария. – Я только что узнала, что человек, живущий со мной рядом, рядом со мной спящий по ночам, делящий со мной ежедневный хлеб, просто использовал меня. Я собиралась прожить с ним остаток дней, а он просто использовал. Я полностью ему доверилась, и сейчас мне придется расплачиваться, а мне не больно. Вчера спроси меня, и без раздумий ответила бы, что готова связать с ним жизнь, а теперь мне не больно. В первый раз, с Македонским, было больно, ужасно больно, казалось, весь мир остановился, перестал вращаться, вот как было больно. А сейчас безразлично…»

– А скажи, Александра что, совсем тебя ко мне не ревнует? – с интересом спросила она.

– Почему, ревнует. Скандалы все время закатывает по телефону, что я время тяну, а мне самому здесь нравится, под мягким боком. Домой торопит. А ты не ревнуешь?

Вадиму не хотелось верить, что Машка, еще сегодня утром так искренне ласковая, будет равнодушна к услышанному.

– Я не ревнивая. Я еще водки выпью, ты не возражаешь? – буднично спросила Мария, как каждый день спрашивала его о чем-то мелком, несущественном.

– Конечно, выпей, – так же буднично отвечал ей Вадим, – тебе сегодня все можно.

Мария плеснула сама себе водки в бокал, выпила и поморщилась, зашлась кашлем. Ну вот, и водка теперь пьется как должно – гадость невозможная – должно быть стресс прошел. Захотелось протолкнуть ее поглубже в желудок, закусить. Маша зачерпнула из салатника горку овощей общей ложкой, невоспитанно запихнула содержимое в рот. «Ух ты, что же я так салат-то наперчила, – отметила про себя, – вот что значит торопиться». Но было вкусно, остренько, и она, громко хрустя огурцами, съела еще пару ложек. Один ломтик огурца шлепнулся с ложки на джинсы, оставив после себя темную масляную отметину, – Мария подцепила его ногтем и тоже отправила в рот.

А может быть, так легко потому, что стало понятно: Мишка ни при чем, он не виноват. Не виноваты Иван и Светка, Пургин не виноват, Клава со Степанычем, и даже целлюлитная завпрод Нюся. Никто из них не виноват. Этой легкости не мешало и то, что где-то в голове, спрятавшись за извилину, притаилась маленькая, гладкая и округлая мысль: осталось совсем немного, чуть-чуть осталось? Ежу понятно, что не может он теперь забрать себе все, что захочет, и сказать на прощание у двери: «Спасибо тебе, Маша, хорошая ты девочка». Так что, дальше…

Вадим тоже ощущал нереальность происходящего. Он был уверен, что начнутся слезы, истерики с заламыванием рук, мольбы о пощаде, души наизнанку выворачивание, на которое неприятно смотреть. Он видел это не раз, видел в таких местах, где сосуществуют рядом неслабые мужики, не хлюпики. Не хлюпики, но и они в критический момент теряют подчас человеческий облик, а эта, как ни в чем не бывало, хрустит напротив него огурцами. Она же рыдает обычно по любому поводу. Или не поняла пока окончательно, что к чему? Так не может такого быть. Неужели он ее не разгадал? Не может же такого быть, чтобы соломки подстелить успела. Или подстелила?

– Маруся, вернемся к нашим баранам.

– К нашим бриллиантам, ты хочешь сказать? То есть к моим.

И так весомо это заметила, про то, что они пока еще ее, что Вадим даже изумленно пошевелил бровями.

– Согласен, пока твоим. Так где они могут быть, твои?

Маша пожала плечами:

– Я же тебе говорю, давай посмотри за зеркалом. Или ты думаешь, что я пойду? Я не пойду, сам иди, раз тебе нужно.

Или он решил, что Маша сейчас их бантиком перевяжет и преподнесет? Ага, и книксен сделает. Даже не подумает, с места не сдвинется.

Что ж, Вадим гусь не гордый… Пришлось вставать и идти в прихожую, вдруг она действительно права и тайник находится в старом зеркале? Должен был сам, кстати, догадаться. Всю квартиру ведь, как казалось, осмотрел, все мало-мальски подозрительные места, а про зеркало на видном месте не подумал. Не хотелось оставлять ее одну на кухне – в окно, ясное дело, не выпрыгнет, – но может ведь милицию вызвать или высунуться на улицу и на помощь позвать. Пришлось ее за шкирку с собой тащить, как мешок муки, – идти по-хорошему Мария не хотела.