Осколки турмалина - Анна Николаевна Ольховская Страница 9

Я одна на другом краю земли. Вроде бы, здесь все похожее – дороги, деревья, дома… Но, если мыслить в космических масштабах, я сейчас стою на другой стороне сине-зеленого шарика, похожего на отполированную хризоколлу, и это чертовски странно. Не вяжется со мной и моими планами на октябрь. Я здесь, чтобы взглянуть на мертвое тело и подумать обо всем, что не сбылось.

Одиночество порой бьет больнее любых испытаний и нагрузок. От того, что мне предстоит не просто пройти через это, а пройти одной, было обидно так, что не передать словами. Никто не захотел быть со мной… Значит ли это, что я ни для кого не стала достаточно важной?

Но ведь и Тэмми была одна – по-своему, до самого конца. Были те, о ком заботилась она, но никто не заботился о ней. Можно считать это возможностью лучше понять ее и сделать все, что я могу… Как там сказал священник? Живые отдают несуществующие долги, чтобы очистить свою совесть. Мертвым уже все равно.

Глава 3

Ночь прошла бесславно: я плакала, пока не заснула. Как говорят американцы, cried myself to sleep – если переводить красиво, «убаюкала себя слезами». Нельзя сказать, что меня так расстроило нечто конкретное. Просто навалилось все вместе – усталость от долгого-долгого путешествия, история, которую я услышала, жалость к Тэмми, ее детям и даже самой себе. Как будто я только что осознала, как было бы здорово иметь старшую сестру!

Кто-то может сказать, что нет смысла сожалеть о несбывшемся. Подпишусь под каждым словом. Но слезы – это не совсем сожаление. Это способ избавиться от негатива, очиститься, чтобы идти дальше уже без этого груза. Сдерживать свои страхи, боль и разочарования – так себе удовольствие. Никогда не знаешь, к чему это в конце концов приведет, ведь психосоматика – штука великая и плохо изученная.

В этом редкое преимущество одиночества: плакать можешь, сколько угодно, и это не будет унизительно.

Утром я несколько опухла, но в остальном была вполне бодра. Уж не знаю, как, но мой организм быстренько адаптировался к новому часовому поясу. У меня не было ощущения, что я проснулась вечером или что я должна быть не здесь. Возможно, виной тому хаотичный график моей московской жизни, который тоже уделяет незначительное внимание времени суток.

Припухлость, оставленную слезами, я умело замаскировала косметикой, невелика наука. Так что, когда за мной приехал отец Джозеф, я была бодра и готова к действию. Не весела, конечно, потому что ничего веселого в моих планах на утро не было: мне предстояло ехать в морг.

– Как прошла ночь? – любезно поинтересовался пожилой священник. – Вы успели позавтракать или я слишком рано?

– Ночь прошла хорошо – насколько это вообще возможно. А завтракать я и не собиралась.

– Почему? Давайте я отвезу вас в прекрасное кофе!

– Знаете, перед таким мероприятием мне как-то не хочется… ничего.

Отец Джозеф мгновенно помрачнел.

– Я понимаю, о чем вы. Но вы не обязаны это делать! Тэмми уже опознали – ее соседи и коллеги по работе. Вам не обязательно видеть тело… Его могут передать в гробу.

– Я знаю. Но я хотела бы.

Строго говоря, я и не смогла бы ее опознать: я ее совсем не знала. Моей первой встрече с сестрой предстояло пройти в морге. Как странно было думать, что жители этого городка имеют большее право звать Тэмми своей, чем я и все ее оставшиеся родственники! Кроме ее дочерей, разумеется. Но с ними отдельная история.

Морг располагался в подвальном помещении при больнице. Странно, что он вообще тут был! Даже за время короткой поездки я убедилась, что Олд-Оукс – очень маленький город. По идее, тела погибших могли бы перевозить в какой-нибудь районный центр – или что там у американцев выполняет эту роль? Но Тэмми повезло остаться здесь. Она за свою жизнь достаточно путешествовала.

У парковки нас встречал коронер, небритый и настолько мрачный, будто я приехала исключительно чтобы наплевать ему в оба глаза. Он всем своим видом показывал, что я затеяла ерунду, что не нужно мне смотреть на труп, а ему – лишний раз выходить на работу. Но в присутствии священника он не рискнул сказать мне ни слова, а значит, авторитет отца Джозефа был действительно велик.

Уже в коридоре при морге царил ощутимый холод – значительно превосходивший октябрьскую прохладу на улице. До меня наконец дошло, почему коронер разгуливает в куртке-парке, больше подходящей для зимы. Он покосился на меня чуть ли не со злорадством и ничего мне не предложил. Должно быть, он ожидал, что из-за холода мой визит сюда пройдет быстрее. Не дождется! Я из России, я в студенческие времена мини-юбку в декабре носила! Чести мне это не делает, но к морозу приучает.

Так что, как только открылась дверь, я первой вошла внутрь.

Зал был совсем небольшим и казался призрачным из-за синевато-зеленого света очень ярких ламп. Как будто я в другое измерение попала! Этот свет искажал цвета, иногда стирал тени, а иногда делал их особенно яркими. В сиянии ламп, продолговатых и круглых, тело покойницы смотрелось не человеком, а не слишком удачной куклой из воска и пластика.

Смерть и долгие дни, проведенные в этом подземном холодильнике, сильно изменили Тэмми. Она и на последних своих прижизненных фото выглядела не слишком хорошо, а сейчас передо мной будто лежала старуха лет семидесяти. Ее кожа выглядела серой и сморщенной, как осиное гнездо, изморозь дополнила седину в ее волосах.

И все же у меня не возникло ощущения, что это не она и меня пытаются обмануть. Это, вне всяких сомнений, была она. Просто на ее теле будто разом проступили все несчастья ее непростой жизни. Надеюсь, дочерям не позволили увидеть ее такой… Нет, конечно, нет. Это «представление» для меня – незваной и нежеланной гостьи в маленьком мирке Олд-Оукс.

Тэмми лежала на столе обнаженной. Это как раз не было частью «спектакля», это нормально: никто в моргах не заботится о достоинстве, оно для живых, а не для мертвых. Считается, что тело – это материал для работы, а личности, способной стесняться и смущаться, давно уже нет. Трупы стыдливо прикрывают только в фильмах, смерть не знает стыда.

Благодаря этому я могла рассмотреть все: не только следы вскрытия, грубые черные швы,